Сегодня я не свой

— Ты не можешь не сводить меня туда, Антон! Да и жизнь разнообразишь. — Алиса говорит так, как будто у Шастуна вообще не происходит ничего интересного. Ладно, может так и есть, но признавать это он не станет. — Может, в следующий раз? — Он пытается отговориться, хотя уже сейчас понимает, что не слиться не выйдет. — Нет, в восемь у моего подъезда. — И бросает трубку. Его племяшка всем хороша, но эта настойчивость иногда поражает. Не сдалась Антону эта выставка, он вообще к искусству не близок, хотя с другой стороны приблизиться особо и не пытался, а теперь едет вместе с малой в обитель то ли импрессионизма, то ли реализма, он вообще-то не изучал. Сейчас ему уже пора уходить, поэтому он быстренько все выключает и покидает душный кабинет. Каждый раз Антон старается свалить с офиса как можно раньше, поэтому ровно по окончании рабочего дня уже сидит в машине. Его не то, чтобы веселит собственная жизнь, но все вроде устраивает, потому что в офисе зарплата нормальная, на еду и съемную квартиру хватает. Уже другое дело, что живет он как в "дне сурка", причем не учится чему-то новому, не пытается внести в свои ебудни что-то непривычное. Просто по накатанной. А вот Алиса бунтует, не замечая в глазах, как она сама говорит, огня и страсти, Антооон! Девке семнадцать лет, она младше его на десять, но порядки устанавливать умеет, и когда Шастун окончательно превращается в робота, живя на автопилоте, пытается сделать хоть что-то. В восемь вечера он действительно уже ждет ее у подъезда, радуясь пунктуальности Алисы: долго сидеть, чтобы увидеть ее не приходится никогда. — Обещаю, что тебе понравится! — Она сразу обнимает его за шею, неведомым образом выгибаясь в тесном салоне автомобиля. Антон на эти объятия не ответить не может. Навигатор заводит его в художественную школу. Его. В художественную школу. Но Алиса выглядит очень уверенной. Из тех девчонок, которые всегда до последнего топят за свое. Она тащит Антона за руку в какие-то дебри, он видит улицы, подвалы, вывески, и уже через минут пять они оказываются в павильоне. Его сразу окружают разные запахи, начиная от краски, заканчивая чем-то цветочным. Хотя сейчас народа уже нет, Антону кажется, что сегодня здесь людей побывало много. И его предположение подтверждается. — Я привела тебя к закрытию, потому что Арсений уже освободился и сможет сам рассказать о картинах. — Она улыбается слишком воодушевленно и ярко, чуть ли не до потолка скачет, пока Шастун душит в себе желание начать расспрашивать кто этот Арсений и не сделал ли тот ей ничего плохого. Эдакие отклонения в отцовщину. Он не успевает даже додумать, а к ним подходит какой-то мучной мужик. И это не пиздеж, вот в данный момент Алиса стоит и обнимается с человеком, обсыпанным то ли мукой, то ли песком, не суть. Суть в том, что он весь белый, как пончик в сахарной пудре. Видимо его охуевший взгляд очень заметен, потому что эти двое ненормальных почти синхронно смеются, только потом малая решает объяснить ситуацию. — Ну сделай лицо попроще, Арсений просто изображал статую сегодня. — Просто. Просто, блять. Шары в организме Шастуна - это не яйца. Сейчас это глаза, потому что он в ахуе. — А. Антон. — Искренне дружелюбный человек, он протягивает руку новому знакомому. — А - Арсений, и я пошел смываться, так что падайте пока куда-нибудь. — Руку он хватает и сразу отпускает, Антон не успевает и понять, как мучной проходит за какую-то дверь. И теперь уже Шастун запоминает одну деталь. Несмотря на то, что все тело и одежда мужчины белые, кеды у него приятного синего цвета. Вопрос. Схуя ли? Они же выделяются. Да и вообще пока ничего не понятно. — А я сразу знал, что не стоит ожидать чего-то нормального, и ты ищешь нам на жопу прик... — Не ворчи. — Эта демоница берет и кусает его за нос под продолжающийся ахуй. Как оказалось, этот Арсений и есть писун выставляющихся картин, но это еще не самое интересное, вот вещь, от которой Антон конкретно так выпал: мужик реально изображает статую на протяжении всей или почти всей выставки. Нет, естественно, он не просто стоит, везде есть смысл, и ему его даже разжевали. Но Арсения он все равно считает мужиком с приебонцой. Тот вышел в каком-то максимально непонятном наряде, черные джинсы с дырками на коленях, странноватая огромная рубашка, которая по размеру может переплюнуть пододеяльник, и те же самые кеды. Ну, красота. Здесь сжижено, там разжижено. Арсений садится на пол с бокалом вина и начинает рассказывать вещи, только глубоко обдумав которые Антон смог чуть-чуть понять нарисованные пятна и хитровыплеты геометрии. Стиль он так и не запомнил. Даже не обидно. Шастун тоже выпил бокал, позволив это и Алисе, не сомневаясь слишком долго, ей же уже почти восемнадцать, он не поверит, что она не пробовала алкоголь. — И, понимаете, в человеке иногда концентрируется чересчур много эмоций. Слишком. Его разрывает. И когда это происходит, получается либо разруха, либо шедевр. — Тут Арсений резко встает и уходит за другую дверь, пока Антон наблюдает за воодушевленной Алисой. Ему безумно нравится ее восторг, он будто сам ныряет в эти чистые эмоции. — Арс написал, что почти опоздал на встречу, слишком долго задержался здесь, так что мы закрываем павильон. — Это он слышит где-то через минуту после фееричного ухода. Арсений показался ему слишком непонятным и слишком ярким. Как можно носить концентрацию таких цветных и странных вещей в гомофобной стране? Он еще и будто не презентовал картины, его будто не тревожило, что подумают о его творчестве и о нем самом. Антону такое чуждо. Арсений в его буднях оказался дикий и другой. Но слишком, сука, запоминающийся. И вот, что уже неделю после выставки гложет Шастуна: ему Арсений въелся потому что сам по себе такой невероятно необычный, или тот просто оказался в серой жизни Антона пятном немного поярче? И ему прямо-таки очень хочется выяснить. Антон выпрашивал адрес Арсения у Алисы около трех дней, пока она не сдалась под давлением дрыщеватого наглеца. Адекватный человек спросил бы "зачем?" Очевидно, что у Шастуна в голове такого вопроса не всплывпет, ему просто надо, он просто идет в квартиру человека, которого знает дай Бог полтора часа, с бутылкой вина. И ему никто не открывает. Но так как настырность на свет появилась первее, чем он, в голове вычерчиваются новые планы, а Шастун находит запасной ключ от двери квартиры малоизвестного до сих пор мужчины. А теперь разберем. Антон пришел в чужую квартиру, и по сути это проникновение. Это вообще незаконно. Так нельзя. Именно поэтому он садится за стол, смещенный к кухонному блоку в огромной разноцветной студии, ставит на стол бутылку вина и ждет хозяина. Хатико, блять, нашелся. Если быть до конца откровенным, то Антон как-то сразу срастил, что Арсений оставляет ключ рядом с дверью. И то ли это была попытка доказать незнакомому человеку свою гениальность, то ли обыкновенная глупость и придурь. А Арсений себя долго ждать не заставляет, надо сказать, появляется очень скоро, на самом пороге играя рюкзаком в керлинг и отправляя его к самой яркой стене с пятнами краски. — Сережа, хорош крыситься, я заметил, что ключа нет и дверь открыта. — Шастун слышит веселый тон и понимает, что неосознанно улыбается. Еблан. — Ну не буду я играть с тобой в прятки в третий раз. — О как. В третий. Клево. Тут Арсений-великий пряточник все же оборачивается и видит немного не Сережу. — Я не могу нормально спать. — Антон, правда, не хотел начинать с претензий, оно само, оно вырвалось, как демон из человека под латынь. — Ну. Это печально? Не думал, что похож на сомнолога... — По Арсению заметно, что он удивлен. Очень удивлен, потому что, хоть Алису он и любит всем сердцем, сейчас происходит откровенная хуйня. — Нет, ты не понял. Это все после той выставки. Какого черта моя голова забита мыслями о картинах и... Тебе? — Тут он хмурится, понимая, что звучит максимально странно. Будто в любви признается, вот смех. А Арсений удивленным не особо и выглядит теперь, усмехается, подлец, будто каждый день к нему в квартиру врываются такие шпалы и предъявляют за отсутствие сна. — Ну не знаю. Можем поговорить, вдруг тебе станет легче? — На сколько странной выглядит эта обстановка? Достаточно. Только брюнет тепло улыбается и садится за стол, по пути стягивая с себя огромную яркую рубашку и откидывая через пол комнаты на спинку дивана. — Надеюсь, тебя не особо смутит. — Действительно, это ведь пляж, почему нет? Оголенный верх в собственной же квартире нормален, но... Не при госте же! Это все помыслы Шастуна, который напрочь выбит из колеи легкой ебанцой, оставляющей в его душе переливающиеся бензиновые лужи. Не поджигать. Гостеприимство на сотню из ста, Антон помечает в своем придурочном блокнотике. — Так почему ты вдруг перестал жить так, как жил? Ничего ведь сверхъестественного не случилось. — Арсений времени не теряет, сразу достает штопор и пару бокалов, выглядя вполне себе спокойно, будто в квартире старый хороший друг. Тоже дурак, наверное, но это в шастуновском мире каждый первый, пора привыкнуть. — Вообще-то, хотел спросить у тебя. Какого черта ты вообще ходишь и ведешь себя... Ну. Так. — Надо отметить, что у Шастуна проснулось особое красноречие, когда ты не можешь собрать из кубиков даже банальное "хуй". И у Арсения правда есть на что посмотреть, чего стоят одни штаны с утятами. С утятами! А он ведь выглядит старше самого Шаста. Да чего там, он и есть старше Шаста. А ведет себя... Ухх, сука. Этот обладатель утячьих треников позволяет себе фыркать и закатывать глаза, как будто Антон в роли матери, настойчиво просящей подумать о своем будущем перед экзаменами. — Очевидно же, что мне так нравится. Все эти клевые яркие шмотки и вырвиглазные носки составляют приличный кусок вдохновения, которое нужно мне постоянно. — А ведь Антон чувствовал, что трезвым такое не вывезти. Ему вбивают эти слова медленно, тягуче медленно, спокойно и слегка томно, так что это должно действовать успокаивающе, а не будоражаще. Но, блять, немножко не выходит по плану. Шаст просто сломан, как игрушка, которую интереса ради разобрали, а обратно никак. — Но ходить так по улицам? На тебя ведь явно смотрят как на идиота. — Он хмурится, после оглядывая свою белую футболку, черные джинсы и вдруг мельком осознавая, на сколько неорганичным выглядит в этом пристанище яркости и полета мыслей. Серый. Скучный. Обычный. И ему вдруг перестает нравиться. Лишний, потому что. — Да мне плевать, как на меня смотрят. Мне удобно и мне в кайф. У меня тело в краске, — Это, кстати, правда, Шастун вообще сидит и немножко пялится на оранжевые капли под ключицей, — и я наслаждаюсь. Мнение людей - это такая пыль. Если ты будешь прислушиваться, никогда не проживешь истинно свою жизнь. — Пока Арсений не выпил и половины бокала с красным полусладким, Антон наливает себе второй. Никто не думал, что будет сложно, но Вселенная - дама с сюрпризами. Проходит пару часов, пока вокруг не собирается темнота, и дело не начинает продвигаться к вечеру, только разговор не тихнет, да и пауз в нем особо не найти, как и банальных тем для обсуждений. От гладкости неуютно даже, хотя вино диктует люксовые условия психики. — Прости, конечно, но тебе пора, у меня дальше планы. Если хочешь, пиши, может даже увидимся. — Арсений пожимает плечами, немного нервно почесывая пальцами оголенную шею. Шаст вообще не понимает, как можно целый вечер сидеть при госте с ничем не прикрытым торсом... Типа... Этикет? Ну и ладно, может это просто привычка, парень спрашивать не решается. Во-первых, потому что прошло уже больше часа и это будет выглядеть как запоздалая реакция, будто у него не все в порядке, хотя сейчас он и сам готов в такое поверить, во-вторых, его из квартиры медленно, но верно, выгоняют. Антон даже хмурится, не понимая, что происходит с его сознанием. Да ни разу не было, чтобы так откровенно и так нагло! Даже он сам пытается осторожно намекнуть, мол, ох, так много дел, такая занятость, но просто сказать "тебе пора"? Пиздец какой-то. Хотя иногда (практически каждый раз) и самому бы просто сказать о желаниях. Но неприлично же, стыдно, как такое допустить? Он сам спокойно уходит, но это все последствия ахуя, точно, по ощущениям недостриптизер взял его мозг и пожмякал в руках как слайм. Нахал. Только сам Антон пришел к Арсению не спрашивая, а задерживаться, доставляя еще большие неудобства - совсем убого, на сегодня достаточно уже. Дома голова не особенно проясняется, в мыслях постоянно то разговор, где он очень непоэтикетски выпил больше половины принесенной бутылки, за что испытывает запоздалый стыд, как будто в тот момент это помогало восприятию жизни, то первая встреча, и все превращается в цветную мешанину последних дней. Его теперь как будто постоянно тянуло туда, где имеет место быть что-то кроме усталости и апатии, туда, где вокруг какие-то новые даже мысли. Следующий взрыв происходит недели через две, когда ментальные потрясения хоть немного затягиваются рутиной, и бегущие из рваных ран мягких тканей намешанные вязкие коллеры не засыхают и не отпадают, оставляя после себя красноватые пятна раздражений. Кто вообще придумал, что торговый центр-хорошее место для развития современного искусства? Схуя вот? Внимания очевидным вещам уделять уже не приходится, все, что ассоциируется с нормой, теперь при одном виде Арсения у Шаста блокируется, как оказалось. Иначе и не объяснить, ведь теперь он, спешащий на еженедельную встречу в баре, встает на приличном расстоянии от гущи, еще и так, чтобы собственные минус полтора давали не только пятна, и просто смотрит, осознавая, что больше никуда не спешит. Только и отчета в том, что происходит, не дает тоже, только замирает, как дурачок, и боится моргать — интересно. Происходит серебряно-лазурное месиво в висящих на пустой площадке полотнах, картинах в цветах, что поспокойнее, и нескольких людях, перемазанных наобум. Он не сможет сейчас признаться даже себе: не увидел, а ощутил. Сначала энергетика Арсения добралась до него, и только потом взгляду показалась сама фигура. Сердце разгоняет кровь нестабильно быстрее. Переживания, как перед самым первым свиданием. Неизвестность и пропасть. Сразу после стыковки взглядами хочется в стыде отвернуться и от интереса скрыться. Он нагло замечен, будто за подглядыванием чего-то интимного, хотя мимо проходит в сто раз больше людей, они тоже цепляются и любопытствуют. Только не как он, не ныряют и не вязнут. Подходить ближе Антон не собирается ровно на столько же сильно, насколько сильно не собирается уходить. Он, наверное, их следующего разговора ждал. Боялся и ждал, не отправляя ни точки, ни скобочки. — Это было, ммм, прикольно. — Через целых полтора часа, как дурак последний, оставшийся ждать, когда к нему вернутся. Хорошо хоть не прогадал, и не выставил себя полнейшим идиотом, которого в толпе и не заметили. Всегда ведь кажется, что тебя осуждает каждый, кто посмотрит хоть мельком, и хоть что делай. Только он правда остался, и минут даже не заметил, по секрету, это все видел и сам Арсений, просто ощущал. Тоже. И не подойти в конце не мог, а сейчас легко посмеивается и в принципе окутывает все пространство вокруг себя каким-то уютом. Раньше Антон этого не ощущал. — В таком случае я очень рад, что тебе понравилось на столько. — Его лицо и шея до сих пор с полосами и синего, и серебристого цветов, но сейчас Антон на это внимания уже не обращает, знает, что стереть была возможность, только желания ноль. И ему самому нравится. Вдруг правда нравится, что Арсений делает именно так, они видятся третий раз, а зеленоглазый уже материт себя за то, как прикипает, как сам приваривается намертво. Если в первый раз все походило больше на театр абсурда, то теперь он будто пытается за декорации спектакля ухватиться, хоть сам и в очередных безликих вещах, идеально вписывающихся в мнение посредственности. Брюнет выглядит так, будто планирует уже попрощаться и уйти, только у Антона в мыслях циклится "больше времени, больше". — Какие планы? — Произносит, чуть улыбаясь, а сам осознает, что не готов к любому ответу, да и как продолжить диалог не знает, теряется совсем, маленьким ребенком, потерявшимся на переходах от станций метро. Его мотает в диссонансе, Шастун, душа компаний, харизматик, которому, к слову, даже не позвонил никто из коллег, не поинтересовался, куда, блять, пропал, не понимает, что делать, и кто он. Теряется, рядом с неоновым светом Арсения, не понимает, что вокруг остался тот же мир, только окрашенный. Он и хочет, но боится, только все равно тянется, теперь уже ощутимо, хоть еще мракобесие второй встречи могло навести на подобные мысли. — Пойду куда-нибудь, наверное, искать звук. — Он сам понимает, что говорит о музыке и о том, чтобы закрыть мысли временными заплатками, или наоборот обнажить их, здесь виновница - атмосфера, но забывает, что многое додумывает, и другие часто суть теряют. Антон потерял бы три встречи назад, не запнувшись ни о голос, ни о взгляд, зато теперь хватается крепче некуда, и тащит на себя, даже немного жалко. — Я бы мог составить тебе компанию? — Жалко уже это, звучит голосом побитого котенка, последнее, чего хотелось бы, но маховика времени, к печали, не существует, да и будь он во вселенной, оказался бы явно не в его руках. — Тогда скорее, не хочу помогать со всем этим. — Пальцем указывает на оставшиеся полотна, мольберты, ширмы и подобные вещи. Оказывается, лентяй, оказывается, филонит, а Шастун теперь еще и соучастник, совсем не досадно. Он еще под полутрипом, потому что не едет домой на одиночном сидении как минимум в данную минуту, хотя обычно валяется на кровати и думает, в какой соц сети утонуть на ближайший час. Разнообразно, сочно, ничего не скажешь. Они сегодня молчат, потому что Попов, кажется, устал, а мешать ему отдыхать хотя бы мнимо-слишком жестоко. Но это все отчасти выдумки антоновского мозга, мечтающего закрыть неловкость, рядом с художником так часто пробирающую, пробирающую его одного. И ведь самое забавное, просто идет, неизвестно куда, зато известно зачем, но звук - понятие абстрактное, то ли его впнут в зал с духовым оркестром, то ли они просто осядут где-то в ночном клубе. Вечернем клубе, потому что на часах только двадцать. А это рано. И не то, чтобы уличный концерт музыкантов стал неожиданностью, будто наоборот, будто Шастун подспудно ощущал, что конечная цель вот такая. — Макс, Крис, их группа. — Арсений не подходит слишком близко и в первые ряды не рвется, просто садится недалеко, утягивая на лавку за запястье и Антона. Очаровательно. Но стоит признать, что уже через минут двадцать он понимает - его музыка. Каждое слово ввинчивается куда-то внутрь, провоцируя на эмпатию. Он эти песни вдруг чувствует, а подобного не было лет сто, он вообще почти забыл о колонках и наушниках. А сегодня разочаровывается, понимая, что прошло уже порядка двух часов, а инструменты постепенно отключают. Ну и народа нет... — Арс! — Достаточно моргнуть и обернуться на звук, чтобы отключиться от собственных мыслей. Даже если окликают не тебя. Здесь уже не удивляется сам Шаст. Ожидаемо, что они все друг с другом знакомы, как будто он сам всю жизнь знал это, держал в своей голове пока неозвученным фактом. Антон успевает сфотографировать себе табличку с названием группы, уже зная, что прошерстит их альбомы и песни. Его, его, его, точно. Все они чем-то выделяются, прикиды странные, зато в кучке смотрится по-родному и правильно, хорошо, что Антон себя со стороны не видит, он опять тут другой. Как укольчик. Неприятно, сука. Но больше неприятного не происходит, потому что разговор опять завязывается, как платки, доставаемые фокусником из шляпы, плавной нитью, без вымученных состыковок, пустот. Удобно. Не нужно придумывать темы, снова. Может, именно поэтому ему хочется в таком обществе просто быть? Он осознал, что это так, сейчас осознал. — Антон, вы давно знакомы? — Низкая (хоть для него почти все низкие) девчушка, иначе не скажешь, с парой мелких косичек на темном каре, смотрит немного странным взглядом, и их общий голубоглазый знакомый пихает ее в бок, что-то бурча, на что та смеется. — Эээ, ну нет, получается, нет, да. — Он не совсем понимает, что произошло, но допытываться не особо собирается, все ведь пока хорошо. Секундная неловкость забывается практически сразу, и оставшиеся пол часа Антон снова погружается в уютную, комфортную себе обстановку. Будто узел, постоянно в нем затянутый на максимум, так, что пальцы белеют, немного ослабили, позволили развязать на короткое время. Когда они с Арсением опять остаются один на один, и дело подходит к расходу, Шастун понимает, что не хочет, понимает, что ощущает пакостную меланхоличную безысходность, хочется остаться и поболтать подольше. Обидно только, что завтра снова работа, что метро закрывается, а машина оставлена у дома. — Думаю, что мне пора. Было приятно с тобой увидеться, до скорого. — Тянет обнять после этой дежурной фразы, но он обрывает себя легким хлопком по плечу и теплым взглядом. Попов обходится легким кивком и загадочной улыбкой, в своей колее. Утром Антону вставать хуево, неохота пересиливает больше обычного, ему бы вернуться в красивое вчера и там запутаться в каком-нибудь из синих полотен, но, ох досада, никак. Серая жизнь догнала быстрее, чем хотелось бы. Что-то снова становится не так, когда через неделю все песни шастуновского плейлиста состоят из той группы, которая приняла его в отдаленные знакомые, а мысли больше не затягиваются серой мутной пеленой, та встреча маячит не менее ярким светом. В какой-то момент он просто предлагает Арсению встретиться. В какой-то момент Арсений просто соглашается. И тогда жизнь Антона начинает перетекать во что-то другое и новое, на что Алиса бы точно смотрела восхищенно. Шастун осознал, что с брюнетом ему комфортно еще на третьей встрече, и после, решившись написать, не пожалел ни разу. Каждый раз, когда они с Арсением оказывались вблизи друг с другом, парень попадал в другой мир, где осуждение - только если ты кем-то прикидываешься, а любое проявление своей сути поощряется и принимается без вопросов с довеском в виде косых взглядов. Его такие люди раньше вечно раздражали, но как оказалось лишь потому, что он сам никогда не мог себе позволить такой свободы. Закрытый и загнанный, оцепленный, ему другой стороны до сих пор не показывали, лишали самого вкуса жизни. — Клевые. — Арсений стреляет взглядом в его цветные носки с енотами, оставляя Антона безоружным. — Я просто... Увидел и... Не знаю. — Пробиваются слишком очевидные нервные смешки, будто сам факт, что Попов заметил становится укольчиком. — Понимаю, что это все для детей, и... — Смешно, но годами сформированные стереотипы в новом окружении - полная поебень. Узнал он о существовании новой точки зрения в двадцать семь. — Это все бред, придуманный скучными взрослыми для скучных взрослых. Если они тебе нравятся - носи, и не подгоняй себя под стандарты. — Не хватает только "заебал" в конце, как точки, но Арсений никогда не был груб. Зато всегда прямолинеен, но скрытен. Парадокс. Эти носки становятся первым звоночком и отправной точкой, ведущей Шастуна к изменениям. Теперь частенько его можно заметить стесняющего, поджимающего под стул ноги, но это на работе, когда под костюмом и классикой веселятся авокадинки, или бананы. Арсений сам дарил несколько пар просто так, сказал, что для настроения. Поначалу неуютно, будто все внимание сосредоточено на этих выбивающихся пятнах, хочется отшутиться первее, чем кто-нибудь заметит, но никто не смотрит, дела никому нет. Очередное открытие. Когда Антон приходит домой к брюнету в кислотно-зеленой футболке, тот улыбается как-то иначе. — Надо будет как-нибудь и к тебе зайти. — Они ведь правда собираются только у Арсения, но на то свои причины. Просто так не происходит ничто. — Там скучно. Но можно, если хочешь. — Отчасти он остался закрытым, но внешние границы рассыпаются медленно, ему всю жизнь вбивали те истины, которые при первом же вторжении пошатнулись. Он этого вторжения ждал до своих двадцати семи. Ему лишь, — Сегодня наши играют, — и этого хватает, чтобы глаза вспыхнули огнем. Шаст такие вечера любит. Не меньше того факта, что Попов использует "мы". Его утягивает на ту, неправильную сторону с невозможной силой, он меняется и открывает себя все больше с каждым днем, даже совсем по-подростковому красит немного волос в синий, смущенно улыбаясь, когда попадается голубым глазам, смотрящим тепло и дарящим уют. Жить становится легче до тех пор, пока два мира не начинают рваться, пока на работе из-за его постоянных побегов в другую реальность его плавно не подводят к заявлению "по собственному". Арсений, сидящий в невыносимой позе на краю дивана с бокалом вина в руке говорит, что так было нужно. Арсений, теперь постоянно смотрящий на Антона иначе, зовет к себе жить, если с деньгами будет совсем туго, а еще почти целует, но в последний момент дает заднюю. Шастун не понимает, когда успел утопнуть так сильно, знает ведь, что ответил бы. Да уже и из собственной бесцветной квартиры хочется сбежать, что он делает спустя очередной месяц, когда голубоглазый, кажется, о своем предложении забывает, но его улыбка меньше и холоднее от этого не становится и никогда не станет.