***
На улице прохладно. Утро, светит бледное солнце, машин ещё не так много, как и людей. Чонгук сжимает лямку нового рюкзака и пытается не думать о полных сомнения и грусти глазах матери. Мальчишка застёгивает мастерку под шею, поправляет бандану и заворачивает в пролёт между двумя старыми высотками, чтобы выйти к грязному изрисованному граффити тупику и мусорным бакам. Там уже стоит черный пыльный Форд Ф-350. Из приоткрытого окна висит рука с повязанным зелёным платком — знак, что это они. — Прыгай, conejito. Большие ехидные глаза в темноте салона задорно блестят. — Джин, не будь с ним таким ласковым — привыкнет. Гуга сощуривает вечно воспалённые из-за травки глаза и сжимает длинными тёмными пальцами руль, смотря на усаживающегося на задних малого. В салон за ним влетает душистый аромат порошка и ещё какого-то пахнущего дерьма, которым пользуются все «нормальные» люди. Альфа раздраженно дергает головой и хмурится. Короткие дреды подпрыгивают и рассыпаются по его высокому темному лбу. — Всем привет... – Чонгук прижимает к груди рюкзак. Внутри в обивку впитался тяжелый смешанный альфий феромон, запах пороха, дыма и крови. С водительского слышится низкий хмык, и мальчишка сталкивается с воспаленными глазами через зеркало, с которого свисают четки. — Привет, крошка. Джин, натянувший свою зелёную бандану обратно на шею, оборачивается к нему и улыбается. Кажется, он хороший, но всё равно в каждой его улыбке есть что-то до усрачки зловещее. За те два месяца, что он с ними, Чонгук так до конца и не понял что, поэтому старается быть с ним аккуратнее. — Мамочкиными духами пользуешься, щенок? Низкий рычащий голос сбоку звучит насмешливо. Чонгук застывает. По затылку пробегают мурашки, спину обдает жаром, а низ живота стягивает узлом. Он боязно переводит взгляд в ту сторону, откуда исходит негромкий звериный грудной рокот, и сталкивается с раскосыми хищными глазами. Густые тёмные брови, пухлые губы, выгоревшие на солнце тёмные кудри и фиолетовая бандана. Фиолетовый. Чонгук до сих пор не знает его имени, потому что Фиолетовый говорит его только тем, кому доверяет. А его он, мягко говоря, недолюбливает. — Н-нет, это кондиционер д-для белья… Большие оленьи глаза смотрят зашуганно, потому что Фиолетовый очень… своеобразный. С ним лучше не шутить — Чонгук это понял с первых же дней в банде, когда тот ему чуть башку не снес за слишком дерзкое рявканье. Показал место, как сам старший это называет. Понятливое глубокое мычание звучит рядом с ухом. Когда тот успел приблизиться — альфочка не заметил, но теперь старший животным принюхивался у его шеи. В страхе казалось, будто его немигающие глаза повсюду, куда бы он не взглянул, а скрытое банданой лицо парит джинном в воздухе и преследует. Чонгук задержал дыхание и сжался, когда большая мозолистая ладонь проскользнула по его коленке и втиснулась меж сжатых бедер. — Ну да, отличная идея потрахаться сейчас, – раздраженно шипит Гуга, поправляя зеркало заднего виденья. — Именно тогда, когда нам за товаром ехать. — Завались, это единственная возможность, когда Мин не видит, – горячие губы прижались к нежной светлой шее, а сильная ладонь раздвинула удивительно крепкие, как для семнадцатилетнего щенка, бедра. Длинные пальцы невесомо огладили растущее напряжение между ними, и чувствительный мальчишка тут же сладко охнул и подался навстречу. В паху ощутимо затянуло. Соскучившийся по узкой, ещё не раздолбанной дырке член дернулся, и парень сомкнул крупные клыки на душистой коже, рыкнув. — Этот еблан пидоров не любит, а сам трахает сук в жопы будь здоров. А чем это не сучка? Фиолетовый хрипло посмеивается и сгребает в охапку не такой большой, как у него, член и сжимает в кулаке. Гуга закатывает глаза и выезжает из переулка под ехидное хихиканье ещё одного пидора в этом салоне, развалившегося сбоку и снова вымазывающего ему торпеду своими, блять, ногами. Альфа раздраженно рычит и включает музыку. Окружен, но не сломлен. — Фиолетовый! – Чонгук не сдерживает громкий скулёж и хватается за широкие плечи старшего под увеличившийся звук. — Иди-ка сюда. Большие руки сгребают мальчишку и усаживают на крепкие бедра, лицом к лобовому и двум пассажирам на передних, особо незаинтересованным в происходящем. Привыкли. — Готовился для меня сегодня? – широкая мозолистая ладонь ныряет под резинку новенького выстиранного спортивного костюма и белья. Нос ткнется в теплый стык плеча с шеей, и старший жадно вдыхает сладковато-мускусный аромат подрастающего щенка. — Д-да... – всхлипывает Чонгук, нетерпеливо вскидывая таз. В его возрасте трахаться жуть хочется, поэтому, возможно, в какой-то степени он и не против. Но всё равно старшего до усрачки боится в остальное время. Длинные пальцы обхватывают уже твердый член, кисть неторопливо скользит по длине, и Фиолетовый хмыкает, чувствуя знакомую гладкость. Раньше на самом деле ему было похуй на это — ну волосы и волосы, че с ними. Ебать не мешают, да и он не эстет великий. Но стоило попробовать хорошую, ухоженную жопу этого мелкого вылизанного пацана, который мамочку не захотел слушаться и приперся к ним в банду, что-то в его отношении к этому делу поменялось. Как-то аж, блять, придираться стал, перебирать жопами. Уже любая не подходит, уже нужна особенная: нежная, не особо большая, карамельная такая, со сладкой выбритой дыркой. И одна такая идеальная уже есть. — П-Прости, Гуг-ах! – Чонгук запускает пятерню в выгоревшие жесткие волосы старшего и ткнется носом в его висок, вбирая сильный солоноватый аромат его кожи. Два узловатых пальца касаются его конвульсивно сжимающейся дырочки и торопливо смазывают, проникая внутрь, пока он, раскрытый, с раздвинутыми бедрами и крепким стояком кусает губы и надеется, что его не видно через лобовое. Даже если оно и тонированное. Спереди доносится недовольный рык, и Гуга бьет по рулю: — Не выстанывай, блять, моё имя, мелкий педик. Сидящий рядом Джин заходится скрипучим смехом, отчего альфа раздражается ещё больше и отмахивается от его наглых длиннющих рук, которые тот к нему тянет, сжимая руку на руле. — Засмущали нетронутую шоколадную задницу, – щебечет удивительно ухоженный альфа. — Да отъебись ты, – Гуга шипит, толкает того в плечо и сразу же хватается за руль, чтоб не въебаться ни в кого на встречке. Джин влетает в дверцу, болезненно посмеиваясь, и потирает плечо. — С альфами не менее приятно, чем с омегами, – напевает и подмигивает хмурому афроамериканцу, на бронзовом лице которого заходили желваки. — От этого Джун трахать тебя не захочет. Выходит язвительнее и грубее, чем планировалось, но альфа забивает на это и кидает в сторону замершего Сокджина насмешливый взгляд. Только слепой не заметит, как тот на одного из синих пялится и краснеет, словно сучка, когда Ким находится в радиусе пяти метров. А ещё вечно съёбывает, стоит альфе притащить в дом очередную шлюху. Омегу. Ведь членами Джун явно не интересуется, от того и бьет этим по глубоко влюблённому в него педику. Гуге так-то похуй кто кому присовывает, но иногда Джин такой, блять, раздражающий, что хочется ему очко разорвать и про Джуна в очередной раз напомнить. — Пошел нахуй. Выплёвывает альфа, натягивая на лицо зеленую бандану, и отворачивается к окну под хриплое хмыканье сбоку, громкое музло и приглушенные стоны сзади. Теперь и его эти двое ебущихся раздражают, но он лишь поджимает большие губы, в отличии от пиздливого водилы, и натягивает на башку капюшон. Хоть у кого-то всё хорошо. — Ай, п-подожди, Ф-Фиолетовый! – хнычет Чон, когда старший рявкает, как обычно нетерпеливо приспустив свои треники под полные яйца, и разворачивает к себе лицом. Длинные пальцы придерживают член, альфа кусает губы, пристраивается к просящей дырке и агрессивно вдалбливается внутрь. — Ах, Santo Cielo! Нежный высокий голос Чонгука обласкивает чувствительные уши альфы, и тот рычит, натягивая спортивное, чуть угловатое тело на свой ствол. Узкие стенки ануса поддаются с трудом, но чувствуется, что малой готовился, неумело себя растянув, поэтому он почти польщен. — Блядь, какой же ты узкий. Фиолетовый жарко выдыхает в припухшие губы и с рыком впивается в каждую, оттягивая и проглатывая плаксивые стоны рассыпающегося у него на коленях щенка. Чонгук сладко скулит, сжимается на члене и цепляется за его кудрявые волосы, смотря замылено огромными глазищами. Красивый, падла. Старший сгребает его задницу мозолистыми ладонями и без труда поднимает далеко не маленькое мальчишеское тело, с глухим грудным рыком насаживая его на себя. Пятки вжимаются в пол тачки, бедра каменеют, он откидывается на кожаную спинку и размашисто толкается в сжимающуюся дырку, хлопая полными яйцами по гладкой коже. Резко, с тугим горячим шипением сквозь стиснутые зубы, царапая нежные медовые ягодицы, разводит их, раскрывая маленькую дырку шире. Длинные пальцы дотягиваются к её напряженным ободкам и касаются напряженного колечка, вырывая из Чонгука совсем тонкое, почти омежье хныканье. — Сколько тебя не еби, а всё равно тугой, как целка, – Фиолетовый пыхтит, срываясь на сиплые рыки, и подбрасывает крупное тело, обхватывая мясистые бедра под коленками. Малой на нем взвизгивает и испуганно сжимается, обхватив шею руками и прижавшись всем телом. — Блядь… По медной шее скатываются бусины пота, альфа слизывает солёную влагу под губой и хрипло стонет, жмурясь и громко выругиваясь, перебивая музыку. Сквозь оглушающе стучащее в ушах пульс он слышит, как Гуга снова что-то рычит про то, что из-за них не может нормально посмотреть в зеркало, и бьет по рулю. — Фиолетовый, – плаксивый скулеж у самого уха пробивает низ живота очередным щекочущим спазмом, и старший пытается отвертеться от горячего рта у чувствительной ушной раковины. Но мелкий за то время, что они трахаются, запомнил о его теле тоже не мало, и поэтому влажными от слюны губами обхватывает мочку и мягко посасывает, прижимаясь к крепкому телу ближе. От силы толчков он подпрыгивает, как и его член, бьющийся об их животы, но держится крепко и закатывает глаза на особо глубоких. — Фиолетовый, ещё, – стонет и снова на ухо. Альфа шипит, царапает мягкие бедра и ускоряется, чувствуя мурашки затылком и искры внизу живота, когда горячий язык ведет по его раковине. — Ах! Альфа! Чонгук вскрикивает и откидывается назад под внимательным черным взглядом. В уголках его глаз собираются слёзы, альфочка обхватывает свой член и пережимает дрожащими пальцами головку, чтобы не кончить слишком быстро. Фиолетовый откровенно большой. А ещё сильный, поэтому ему ничего не стоит долбить его в воздухе, сгибать пополам и выдерживать весь его немалый вес одной рукой. Точно так же ему ничего не стоит задушить его голыми руками или что-то сломать, но Чонгук пытается об этом не думать, особенно в такие моменты. — Да, давай, покричи «альфа», как сучка, – хрипло посмеивается тот и резко задирает чужую футболку, открывая светлый подтянутый торс с бусинами темных сосков, зная, насколько они чувствительные, — в зубы. Славные кроличьи зубки послушно сжимают темную ткань. Фиолетовый довольно рокочет, облизывает длинные клыки и, подкинув мелкого снова, перехватывает под коленками удобнее и склоняется к взмокшей груди. Темная кудрявая макушка тычется мычащему Гуку под подбородок, его дырка судорожно сжимается, и старший грязно посмеивается с него, обдавая липким горячим дыханием напряженные соски. — Узкая жопа, чувствительные сиськи — ты точно альфа? – длинный язык медленно обводит стоящую бусину, и он наблюдает, как мальчишка тут же, будто по команде, выгнулся и глухо взвизгнул, всё так же пережимая свой член и сцепив зубы на промокающей от слюны ткани. Альфа держит ровный сильный темп, самостоятельно насаживая на себя крупное тело, и мучительно всасывает комочек нервов под плаксивые всхлипы и писк сверху. — Давай, обкончайся от своей груди, щенок. Покажи всем, как хорошо умеешь принимать, альфа. Искрящееся удовольствие прошивает от затылка до самых кончиков пальцев, которые Чонгук поджимает. В икрах стреляет, ноги трясутся, и он не знает куда себя деть от этого всепоглощающего, невыносимого чувства. Альфочка закатывает глаза, пытается насадиться самостоятельно и тугим кулаком быстро надрачивает себе, чтобы это безумное чувство граничащее с неудовлетворенностью и полным блаженством поскорее прошло. По виску скатывается капелька пота, над губой застывает влага, он напрягается всем телом, плотно зажмуриваясь, и глухо кричит, чувствуя, что совсем близко, ещё немного. — Ф-Фиолетовый, – хрипло рычит, разжимая челюсти и невменяемо дергается, толкает старшего в спинку, отрывая от своей груди, и заставляет отпустить себя. Одна рука всё так же на собственном члене, пока вторая опирается о широкое плечо, и мальчик безумными пьяными глазами сталкивается с чужими насмешливыми и не менее мрачными, когда начинает двигаться самостоятельно. Острые коленки находят опору в кожаном кресле, Чонгук скользит розовым кончиком языка между сухих губ и насаживается жадной дыркой на твердый член старшего в собственном темпе. Безумно рваном, быстром, неровном. Рявкает и то жестко подается тазом вперед, туго объезжая сжавшего челюсти альфу, то тут же, расхныкавшись и натирая головку, агрессивно прыгает, сжимая в кулаке жесткие кудри на его затылке. Мальчишка пыхтит, напрягает пресс и запрокидывает голову к потолку тачки в отчаянном стоне, потому что ему всё ещё недостаточно. Если бы он знал имя Фиолетового, то сейчас точно расплакался с ним на губах. В этот же момент Форд тормозит, и Гуга глушит мотор. Музыка выключается, и влажное чавканье звучит неожиданно громко для всех. Даже Чонгук смущенно приостанавливается, но Фиолетовый недовольно рыкает и вскидывает таз, вдалбливаясь в горячее нутро и намекая продолжать. — Вы че ещё не всё? – рявкает альфа и оборачивается назад, но тут же об этом жалеет, когда натыкается на растянутую жопу мелкого. Гуга отворачивается обратно и трет широкими темными ладонями лицо: — Блядь… Фиолетовый заливается сиплым смехом и похлопывает сладкую упругую задницу. — Заценил? Мне тоже нравится. Но Гуга не реагирует и выходит из пикапа, громко хлопая дверью. Джин выходит за ним. — Как закончите, приходите помогать, – и закрывает дверь. Теплый ветер обдувает лоб, ерошит волосы. Джин прикрывает глаза и борется с желанием стянуть платок и подставить всё лицо полностью. Его отвлекает свист и голос Гуги, который уже подошел к грузовику и жмет руку курьеру. — Шевелись давай, тут двадцать кирпичей! — Мин сегодня не с вами, muchachos? – мексиканец достает из кармана пачку сигарет и достает одну зубами, блеснув одним золотым. Толстым большим пальцем он чиркает кремниевое колесико дешевой зажигалки и сразу же затягивается. Диего около сорока. Невысокий, дородный альфа с зализанными гелем черными волосами, тонкими солнцезащитными очками на переносице и парой колец на пальцах. Одно из них обручальное, хоть его омеги давно уже нет в живых. Диего не любит об этом разговаривать и отвечать на вопросы, касаемо произошедшего. Он работает курьером довольно давно. Поговаривают, что он связался с картелем от горя, после смерти мужа. Правда это или нет — всем плевать. — У него дела, – коротко отвечает подошедший Джин и залазит в багажник. — Papito объезжает владения, – хриплый смешок слетает с пухлых темных губ Гуги, скрытых красной банданой. Он ловит первый скинутый пак, плотно замотанный и скрытый черной пленкой, и отходит к пикапу. Тяжелый, около десяти килограмм один. Альфа снимает крышку с кузова, трамбует первый пак под самую стенку и сразу же идет за вторым, закатывая по дороге глаза, когда слышит глухой стон из приоткрытого окна. Говнари мелкие. — Фиолетовый, вот, – сладко хныкающий мальчишка подставляет круглую мясистую задницу, показывает пульсирующую мокрую дырку и оттягивает длинными пальцами для него ягодицу. Его штаны валяются где-то сбоку, как и футболка с мастеркой, на ногах только найковские кроссовки и короткие носки с какими-то зверьками. Че это за хуйня? Коты, вроде. Из широкой груди вырывается хриплый смешок. Ну точно малой. — Б-Быстрее, мы должны помочь им. Влажные замыленные глазища смотрят из-за плеча, Чонгук тянет носом и скулит от того, как сильно тянет в паху. Как полные яйца поджимаются, член в очередной раз дергается, и он мучительно долго наблюдает, как старший смотрит на него сверху вниз и медленно надрачивает себе, издеваясь. — В-Вот, – снова дергает бедрами и прогибается сильнее, всхлипывая, — вот. Т-Тебе. Бархатный альфий рокот заставляет тяжелые яички щенка поджаться и спрятать мордочку в сгибе локтя. Чонгук розовеет щеками и дрожит, глотая слёзы. — Оу-у, мне, значит? – позабавлено урчит тот и наконец-то пристраивается к выпрашивающему мальчику. Толстый член входит уверенно, растягивая пульсирующие стеночки и вырывая из него высокие нежные стоны. — Ну раз мне, то не могу отказаться. Длинные клыки по-животному прикусывают незащищенную холку, и Фиолетовый довольно рычит, когда не чувствует сопротивления. Шершавые ладони обхватывают узкую талию, альфа упирается одним коленом в кресло, притирается и сразу же врывается внутрь быстрыми точными толчками. Медные бедра напрягаются, как и широкая спина, на шее взбухает вена, и он вспенивает смазку и доводит Чонгука до истошных криков одновременно. Он знает, как сильно щенок это любит — становиться безмозглым от грубой скоростной долбежки сзади. Как любит закатывать глаза, обхватывать длинными пальцами член и доводить себя до тугого, долгого оргазма, от которого сводит судорогой ноги. — А-ах, альфа! – оглушительно визжит кончающий мальчишка, напрягается всем телом, сжимая свою дырку, и пачкает сиденье спермой, крупно дрожа. — С-сука... Старший неожиданно кончает следом на его взмокшую поясницу и низко рычит, в последний момент успев достать член. Диего стряхивает пепел и вскидывает брови, кивая Джину, притащившему очередной тяжелый блок, на пикап: — Там у вас всё в порядке? — Более чем, – усмехается альфа. Гуга хмурит брови и, сложив уже третий пак, подходит к двери и стучит костяшкой по окну. То почти сразу опускается и показываются раскосые глаза Фиолетового, на фоне которых лениво натягивает штаны мелкий. — Давайте, блять, вылазьте и помогайте. Или думаете потрахались и… Окно поднимается обратно и Гуга психованно пинает бронированный Форд, выругиваясь: — Пидарасы! Чонгук, натягивая мастерку на плечи и осоловело промаргиваясь, вздрагивает от глухого стука, но Гуга часто злится на них, поэтому мальчишка лишь вздыхает. В ватной голове вдруг всплывает мысль, которую он давно боялся озвучить и всякий раз забывал, но сейчас, кажется, идеальный момент, пока старший расслаблен и страх перед ним не вернулся. — Фиолетовый, – негромко зовет альфу. Тот мычит и натягивает фиолетовый платок на лицо. — Когда вы покажете мне свой дом?***
Меркадо Джамайка в будние дни не так кишит народом, как в выходные. Чимин все-таки после ухода сына набрал Хулио, чтобы отвлечься и всё ещё побыть трусом, сделавшим вид, будто ничего не видел. Хулио радостно согласился и затараторил в трубку, что они отправляются сию же минуту, только дайте, madrecita , кончить утирать свой Платицериум. Его звонкий, живой голос наполнил омегу легким теплым облегчением, и Чимин вздохнул, улыбаясь в трубку, и своим не приносящим никому неудобств, тихим деликатным тоном попросил утирать листья этого папоротника чуть подольше, ведь ему ещё нужно подобрать себе atuendo и уложить волосы. Здесь безумно много цветов, безумно. Аромат витает дурманящий — приторный, игристый и чуть тошнотворный. Чимин чувствителен к запахам и не особо любит аромат декоративных цветов, особенно роз. Отвратительный, вульгарный и сладковато-гнилой. Безобразный. Простилающийся на целых три нерфа, покрывающих городской квартал на углу Конгресо-де-ла-Унион и Авенида-Морелос, Меркадо Джамайка яркий, живой, пахучий и пропитанный сочным традиционным колоритом. Чимин обожает здесь покупать фрукты и мясо, а ещё кукурузную муку. С Чонгук-и они раньше часто здесь закупались — альфочка рвался с мамой, чтобы носить тяжести и мама не уставала. Он так и говорил, вскинув огромные глаза-пуговицы, и сладко улыбался своими чудными кроличьими зубками. Мамин маленький conejito. Чимин чувствует себя ужасной матерью и предателем, ведь развлекается между стендами с цветами и фруктами на Меркадо Джамайке не с ним. Ведь всё знает и видел, но ведет себя так, будто ему плевать. Может быть, из-за своей смешной трусости и слабохарактерности он так много пропускал мимо ушей, что его Чонгук начал думать, будто мама его не любит? Может быть, таким поступком он хотел привлечь внимание? Мол, смотри, мама, кем я стал по твоей вине, не хочешь наконец-то прекратить свой образ испуганного пушистого зверька и подумать обо мне? Ведь я нелюбим, я одинок и брошен из-за твоих отвратительных образов жертв, которые ты каждое утро на себя примеряешь и трепещешь от каждого маленького сквозняка. Тяжелый, безумно тяжелый вздох сотрясает сжатую грудь, но даже его не хватает, чтобы выдохнуть всю ту осевшую на дне легких каменную тяжесть. Они выходят на девятой линии метро, станция Джамайка. Погода непонятная — то ли едва теплая, то ли едва прохладная, — и ощущается промозглой, хоть из-за прозрачных туч и светит бледное солнце. — И так, мой pequeño amigo , что так сильно тревожит твою ласковую душу? – высокий длинноволосый омега, одетый в балахоны, чужие его тонкой фигуре, поправляет большие зеленые солнцезащитные очки нелепой круглой формы и останавливается у стенда с кактусами. Они вошли не через главный вход и сразу же попали к большим, чуть ржавым прилавкам с растениями. На них разноцветные лица калака в сомбреро, краска которых от старости потрескалась и отвалилась. Почти везде пышными букетами можно увидеть рыжие бархатцы — цветы мертвых. Уже через два месяца El Día de Muertos — великий праздник. — Помимо аромата роз? – невесело усмехается. Оба переглядываются. — Помимо него, да, – криво улыбается Хулио. Упитанная омега-мексиканка в длинной юбке обращается к ним на испанском, на что тот ей продолжает свою улыбку и машет рукой, показывая, что они лишь смотрят. — Тревожит, как быстро течет время, – Чимин грустно улыбается, касаясь кончиками пальцев острых игл. — Как всё меняется и никогда уже не будет прежним. Как каждое вчера было намного лучше каждого завтра. Хулио мычит и переводит скрытый тёмными стеклами взгляд на мать, касаясь хрупкого плеча и сжимая его несильно: — Всё идет так, как должно идти, мой нежный цветок. Блондин поднимает печальные карамельные глаза и шепчет самыми губами, чтобы никто более не услышал его уязвимость: — Но я не хочу так. Сладкий аромат фруктов, специй и растений витает в воздухе плотной дымкой, а ещё где-то на задворках можно учуять свежее мясо и бакалею — зерно, желтая мука, кофе. Длинноволосый мужчина поглаживает сжатого в трогательный комок омегу, видит сквозь темные линзы, как робкие глаза мокнут и он дрожит — беззащитный, аккуратный, безвредный. Хулио позволяет себе его крепко обнять и дает уткнуться в шею и всхлипнуть. — Я буду молиться за вас, – и касается горячими губами теплого лба, прикрывая глаза. — Вы справитесь с этим. Чимин цепляется за балахоны друга и не может совладать с тем страхом, сковывающим его протестующее существо. Это несправедливо, просто нечестно. Чуть отойдя в теплых руках, он, икая, произносит отчаянное: — Me encantan los tulipanes rosas. Tráeme solo tulipanes rosas . — Ну-ну, не говори глупостей, nena , – длинные пальцы перебирают ухоженные пряди, похожие на нежный заварной крем. — Бог не позволит тебе умереть. Ни одному из вас не позволит, ты ведь знаешь. Бог на их стороне, Бог с ними. Мама ещё какое-то время успокаивается в теплых объятиях. Они отходят в сторону, чтобы не перегораживать людям путь, а после Хулио ведет своего ласкового ангела к небольшому киоску с чаем и «вкуснейшим пирогом Чабела». Омега так красочно и с чувством тот описывал, что Чимин смог проникнуться и расслабиться, робко интересуясь начинкой. — Абрикосовый джем и сверху глянцевая глазурь, – в чувствах вздыхает темноволосый, сжимая пухленькую ладошку. — И с десяток вкусов чая! Бергамот, малина, апельсин, жасмин, ананас, черника. Ох, всех уже и не вспомню. Тебе понравится, nena, я тебе гарантирую. Мы успокоим твои нервы десертом, а после отправимся на поиски моей рыже-красной опунции. Хулио способен вдохновить. Это одно из множества качеств, за которые Чимин его любит и уважает. — Спасибо большое, – на полных губах растягивается искренняя скромная улыбка, и омега котёнком прижимается сбоку, продолжая слушать задорный щебет друга. Они идут ещё совсем немного. Проходят лабаз, в котором оба всегда покупают муку, и мама всё удивляется, что не видела этой будочки со сладостями и чаем раньше. «Ты просто не обращал внимания», — хихикает мужчина и обращается к киоскёру. — Пробуй же, пробуй! – у Хулио в одной руке бумажный стаканчик с чаем, в другой пакетик с пирогом. Большие странные очки служат ободом для тёмных волос, и теперь большие ореховые глаза предвкушенно уставились на тихо посмеивающегося омегу. — Ну же! Они расположились за небольшим столиком на пластмассовых стульях без спинки. Чимин подтягивает свой неуверенно стоящий стульчик поближе, унимая смех, и с лёгкой улыбкой раскрывает хрустящий пакет с пирогом. Стеклянная глазурь прилипла к бумаге, но, благо, не вся, иначе Хулио сорвался бы покупать новый кусок, лишь бы друг смог в полной мере оценить его вкус. — М-м, действительно вкусно, – мама слизывает с губ приторный густой сироп и одобрительно кивает. — Чуть кислый абрикосовый джем и эта сладкая помадка сверху. — А я говорил, говорил! – Хулио почти разливает свой чай, довольно улыбаясь. — Bon appetit, мой ангел, – чокается бумажными стаканчиками под нежный смешок, — в следующий раз жду тебя в гости с Чабела в твоих умелых руках. А Чимин смеется только громче и согласно кивает. Будто это будничное «следующий раз» действительно наступит.***
— Я отправлю сообщение с координатами примерно через десять минут, как только ты зайдешь в дом, и удалю через полчаса. Не успеешь запомнить — твои проблемы. Фиолетовый сыто урчит и гладит широкой ладонью округлую задницу, раскинувшись на сиденье с раздвинутыми мощными бедрами. Выцветшие темные кудри спадают на его медовый лоб, прикрывают густые брови и хищные раскосые глаза. Красивый. Чонгук тянется и аккуратно убирает объемные вихри ему за ухо, кусая губы. — Да… Спасибо, Фиолетовый, – и вдруг мягко улыбается, показывая кроличьи зубы. Старший лишь хмыкает, грубо давит на затылок и притягивает к себе, впиваясь в розовые губы. Альфочка успевает схватиться за его плечи и сладко мычит в пухлый рот, прикрыв глаза. Умелый язык сплетается с его, Фиолетовый намного более опытный, чем он, хотя старше всего на несколько лет, из-за чего Чонгук поначалу стеснялся, но сейчас привык отдавать ему первенство, привык принимать. Длинные пальцы оттягивают пышную ягодицу, его снова почти перетаскивают на крепкие бедра, но в последний момент альфа останавливается и отстраняет сам себя с недовольным рыком. Чонгук уже смотрит огромными глазищами мыльно, скользит розовым языком по губам, слизывая его слюну, и от одного поцелуя выглядит затраханно. Растрепанный, с розовыми щеками и влажным ртом. Говнюк мелкий. — Всё, вали давай, – хрипит Фиолетовый, стараясь не обращать внимания на собственный напрягшийся член в штанах, и тянется, открывая Гуку дверь. — Завтра доберешься сам. В девять буду ждать тебя у двери. Опоздаешь — хуй открою. Чонгук снова засматривается на красивое острое лицо и дергано кивает. — Х-Хорошо… До завтра. Я не опоздаю! И выпрыгивает из тачки под долгим внимательным взглядом в спину, который провожает его до самого подъезда. Чонгук не оборачивается и залетает внутрь.***
— Ма-ам, я дома. Время на часах почти десять вечера, как хлопает входная дверь. После небольшой прогулки с Хулио Чимин приехал домой уставший и вымотанный, поэтому сразу же лег спать. Омега никогда не был слишком истеричным, поэтому к не сготовленному ужину отнесся спокойно: они могут заказать доставку или поесть в кафе около дома. — Conejito, ты так поздно. Мама выходит в коридор, придерживая накидку на плечах, и с замиранием сердца пытается рассмотреть своего щенка. Ему ведь не сделали ничего плохого? Не били, не вымогали деньги? Но Чонгук скидывает кроссовки и поднимается полностью невредимый. С большими оленьими глазками, смотрящими чуть виновато, покусанными губами и примятой красной банданой. Его славный, хороший ребёнок. — Прости, я… мы гуляли с ребятами и не уследили за временем. Врет. Очевидно. Но Чимин поджимает губы и смиренно принимает эту ложь, ведь всё ещё не знает, что делать, и как справиться со всем этим. Ведь всё ещё боится, всё ещё сжимается от приближающейся стужи перемен. Омега отходит в сторону и пропускает сына в квартиру. Тот сразу же устало стягивает красный платок, трет спину и идет на кухню, голодный. В холодильнике, вроде бы, ещё оставалось пару лепешек, овощи и немного мяса, так что Чимин особо не переживает, когда присаживается за стол и подпирает тяжелую голову рукой. Телефон Чонгук неожиданно кладет рядом на столешницу экраном вверх, будто что-то важное должно было высветиться на блестящем экране. Ну, или он просто машинально сделал это, как сделал бы в своей личной комнате. Чонгук-и явно устал. Он сонно трет глаза, пока ставит свинину разогреваться в микроволновку, устало моет овощи и зевает, когда нарезает их. — Ма, – не выдерживает мальчик и подходит сбоку, прижимаясь скулящим щеночком. — Сделаешь мне, пожалуйста, поесть, пока я сбегаю в душ? Я быстро. У Чимина нет выбора, ведь отказать своему хорошему, безвредному и тепличному мальчику не сможет никогда. — Ну конечно, – маленькая ладошка поглаживает нежную щеку, и мама целует прикрывшего глаза альфочку в висок, — сейчас мама всё сделает. Беги, conejito. — Спасибо! Щенок урчит и быстро, едва ощутимо клюет мать в щеку, перед тем как сбежать. Сбежать, оставив телефон экраном вверх на столешнице. И это становится его маленькой ошибкой.***
Тепито — личный маленький Ад Мехико. Чимин никогда здесь не был, но он, как и каждый мексиканец, прекрасно знает, что это за место. Огромное, уродливое, черное пятно столицы, зловонное, грязное и порочное. Здесь процветает бедность, проституция, наркоторговля. Здесь как по определенному графику, написанному Сатаной, перестрелки, грабеж и убийства. Чимин никогда в жизни не согласился бы отправиться туда самостоятельно. Он запомнил координаты, которые пришли прямо у него на глазах. Таксисты не хотят ездить на Тепито, особенно к тому адресу, что он называл. Ему отказало около десяти машин и лишь один единственный альфа, вскинувший тяжелый взгляд из-под солнцезащитных очков с золотой оправой, согласился, но только за свой ценник. Чимин согласен заплатить сколько угодно, лишь бы отправиться за сыном и забрать его домой. Пока они едут, омега с дрожащим сердцем смотрит в грязное окно и вжимается в сиденье. Грязно. Тепито выглядит как свалка. Ржавые прилавки, ржавые дома, истрепанные выцветшие вывески, колдобины в асфальте и мусор, раскиданный прямо на дороге. Когда они проезжают мимо огромной кучи, в которой роются тощие псы, он благодарен таксисту, который запретил открывать ему окно. Чимин чувствует, как ему становится плохо. Как желудок топчет ужасное предчувствие, как ком застревает в горле и как ему хочется расплакаться и заплатить двойную цену за то, чтобы его поскорее отсюда увезли обратно, на чистый, зелёный Хуарес, в их светлую теплую квартиру на десятом этаже. — Всё в порядке, señorita? – мексиканец его лет поглядывает через зеркало, на котором висят четки и забавная обезьянка на ниточке. Возможно, её ему сделал маленький сын — альфочка или омега. Старательно сшивал разноцветную ткань крошечными пальчиками, набивал ватой и пришивал пуговки-глазки. У Чимина вдруг безумно теплеет в груди от этой мысли, а в голове всплывает воспоминание с маленьким Гуки, который ходил в детский сад и часто приносил ему поделки и рисуночки. Скелетик из пластилина, вырезанный из бумаги и склеенный из десятка лепестков цветочек, нарисованные разноцветными карандашиками зверьки, колечко (специально для мамы!) из резиночек. Чимин до сих пор носит его с собой в сумке, потому что его щеночек старался, потому что он выбежал к нему на маленьких ножках с широкой беззубой улыбкой и протянул крошечную ладошку, на которой оно лежало — розовое, безумно милое и маленькое, как раз для маминых пальчиков. Поэтому теперь, когда пришло время бороться за своего ребёнка, он просто не вправе отступить и убежать, как делал это всегда. — Да, всё хорошо, – карамельные глаза становятся маленькими лунами, когда он робко улыбается мужчине. Такси тормозит у небольшого магазинчика с примечательным названием «У мадам Муэрте» и участка частных домов. Огромный, бесконечный рынок Тепито наконец-то закончился. — Ну всё, señorita, дальше пешком, – хмыкает альфа. — Дом, что тебе нужен, по этой тропе вверх, – показывает на сбитую пыльную дорогу прямо по курсу, — я туда не поеду. Здесь пройти метров сто от силы, но я все равно не поеду, ты уж не звиняй — меня дома дети ждут. Мама сглатывает, когда смотрит на длинную тропу, ведущую вверх и окруженную старыми неухоженными домами, большинство из которых похожи больше на сарай для скота, чем то, где должны жить люди. — Д-Да, конечно, – дрожащими пальцами открывает сумочку и достает баснословные полторы тысячи песо. Возможно, даже за поездку в Тепито это слишком много, но ему нужно к сыну, а этому мексиканцу — кормить своих щенков, поэтому они смогли друг друга понять. — В-Вот, спасибо. Мужчина пересчитывает купюры и кивает, кидая на него последний сочувствующий взгляд: — Ты уж береги себя, Madrecita. В ответ мама лишь тяжко вздыхает и прощается, бережно закрывая дверь автомобиля, который подвез его к новой жизни.***
Чимин боится. Страх сжимает спазмом желудок, по спине стекает холодный пот, а всё тело пробивает мерзким ледяным током. Мама вся сжимается, поджимает губы и чувствует отчаянную безысходность, когда натягивает рукава молочного свитера на костяшки и смотрит на большую черную дверь. Здесь их логово. Здесь его сын. И пара десятков огромных, устрашающих бандитов в банданах, скрывающих пол-лица, с пушками за пазухой. Пухлый дрожащий палец жмет на потертый звонок. Теплый ветер обдувает щеки, играется со светлыми волосами, но сердце больно ухает в груди, когда щелкает замок и дверь медленно открывается. Чимину хочется в этот момент запрыгнуть в кусты или убежать и спрятаться за домом, как в глупом мультфильме для детей. На пороге перед ним стоит мальчишка. Кажется, даже младше его Гу. Мулат, большие темные глаза и короткие кудряшки, небольшим пышным облачком спадающие на детское лицо. В черной длинной футболке на несформированном подростковом теле и спортивных штанах. Мама даже немного теряется перед славным щеночком, пока не натыкается взглядом на ствол, зажатый в длинных тонких пальцах и свисающий дулом вниз. — Вы кто? – и голос у него только-только ломающийся, ещё совсем нежный. — Папы дома нет. — Я… Не успевает Чимин договорить, как к неизвестному мальчишке подбегает сзади альфа. Высокий, широкоплечий, с зелёной банданой на лице, которую успевает натянуть и остаться незамеченным. Смотрит хмуро, сдвинув удивительно ухоженные темные брови у переносицы. — Митч, иди в дом, – от стального тона сжимается желудок. Чимин прячется в высоком вороте своего белого свитера и уменьшается в размерах, когда щенок — Митч, как оказалось — что-то недовольно бурлит в ответ: — Живо. — Ладно, ладно, – закатывает глаза альфочка и, кинув на него короткий взгляд, отдает старшему пушку, уходя в дом. Которую альфа в зелёном платке сразу же снимает с предохранителя и приставляет ему ко лбу. Чимин бледнеет, прижимает руки к груди и испуганными дрожащими глазами смотрит на мужчину. Земля в этот момент будто ушла из-под ног, в ушах мерзко запищало и всего его заколотило. — Для местной шлюхи слишком хорошо выглядишь, – сканирует невысокое тело Джин, замечая чистую одежду, опрятную новую обувь, ухоженные волосы и кожу. Он-то в этом получше всех остальных разбирается, хотя по омеге сразу можно понять, что нездешний. И этот душистый, смутно знакомый запах... Кондиционер для белья, точно. Как у Чонгука. Альфа сощуривается: — Ты кто? — Я-Я... – голос Чимина ломается, но он прокашливается и смотрит затравленно, комкая пухлыми пальцами своей белоснежный свитер: — Я мама… Мама Чонгука. О-Он ведь здесь? Подкрашенные карамельные глаза мокнут. За бесконечные мгновения их зрительного контакта он успевает рассмотреть на дне чужих мрачную стужу, но вместе с ней ещё и будто бы сомнение. Сомнение в его пользу, не в противоположную. Чимин сжимает кулачки и поджимает губы, преодолимый неожиданной надеждой. Джин под зеленым платком поджимает губы точно так же и дрожащим пальцем тянется к курку. Самым кончиком фаланги трогает холодный металл, дыхание перехватывает и он резко опускает ствол. Сердце грохочет в груди, горле, набатом звучит в ушах. Нет… Скоро придет он. Скоро придет он и разберется с этим. — Пошли, – сипит альфа и пропускает мать вперед, закрывая дверь. Дуло вжимается меж омежьих лопаток, и он отчетливо ощутил, как дрожь прошлась по чужому позвоночнику. — И без лишних телодвижений. Блондинистая макушка нервно дергается — кивает. Чимин прижимает руки к груди и чувствует себя живым щитом, ступая по пыльному коридору. Здесь старые деревянные половицы, выкрашенные коричнево-рыжей краской, высокие стены с бледно-желтыми обоями (или когда-то они были просто белыми и пожелтели со временем), пахнет сыростью и плесенью. Ремонт здесь не делали давно. Он абсолютно не заставлен, здесь нет ни вешалок, ни обуви, ничего. Лишь пыль, отвратительный затхлый запах, отвратительные обои и скрипящие половицы. В конце двустворчатая дверь. Большая, не менее обветшалая и выглядит, будто межкомнатная распашная дверь в безумно старом особняке. — Толкай, – мужчина подталкивает его в спину. Несколько глубоких вдохов неслышно пролетают через все его скованное омежье существо. Чимин дрожащими руками зачесывает светлые пряди за уши и чистой холёной ладошкой с нажимом касается потрескавшейся краски. Та прилипает к вспотевшей коже, но он не обращает внимания и боится поднять глаза, ступая небольшим каблучком за порог, в открывшуюся комнату. Его встречает оглушительная тишина. Омега вдруг чувствует необычайное облегчение — возможно, дома никого кроме его Гук-и и того кудрявого мальчишки нет, — поэтому резво вскидывает беспечные глаза. И застывает. Притаились. Словно дикие звери, стая шакалов. Наверняка учуяли его ещё тогда, когда он был за дверью. Чимину тяжело дышать. Он дрожит, вжимается спиной в дуло сильнее, потому что рядом с ним чувствует себя больше защищенным, чем сейчас, но того уже нет, как и незнакомого альфы в зелёной бандане. Омега замечает, как тот неторопливо проходит к противоположной стене на том конце комнаты, где и столпились все остальные, опершись о неё. Кто-то выключает до этого игравший телевизор, и не менее дюжины безумных животных глаз впиваются в него — белый дрожащий комок. Кто-то сидит на подоконнике и натирает дуло, кто-то у двери, ведущей внутрь дома, кто-то на креслах, но все на противоположной стороне. Будто на трибуне, где центр комнаты — арена, а там, где стоит он, — вход в неё. Гостиная большая, даже слишком. Выглядит чуть симпатичнее коридора, здесь будто пару лет назад делали косметический ремонт, меняли мебель (хоть и с таким количеством альф в одном доме она уже выглядит не очень). Потолки высокие, есть пару ковров и даже растения. Это самое броское, внимательнее Чимин не рассматривает. — Мама? – его щеночек торопливо входит в комнату, огибая стоящих там мужчин. Мужчины — как показалось изначально — на самом деле выглядят ненамного старше Чонгука. — Чонгук? – мама забывает о страхе и торопливо стучит каблучками в самый центр комнаты, ближе к своему мальчику. Подходить ближе всё ещё страшно, но он уже намного ближе, чем до этого, чем когда был в их комфортной и чистой квартире. — Хор-рошая у тебя мама, – гнусно кто-то рычит альфочке на ухо, на что тот оборачивается и раздраженно рявкает. Оленьи глаза цепляются за Фиолетового, стоящего рядом, и Гук нервно сглатывает, столкнувшись с тяжелым немигающим взглядом. Густые брови хмуро сведены у переносицы, альфа отталкивается от стены и подходит к нему, хватая за плечо. Длинные цепкие пальцы сжимают больно — старший сильный до усрачки — и он склоняется к его уху в своей фиолетовой бандане: — Я тебе, с-сука, для этого координаты дал? – рычит сквозь зубы, пока Чонгук кусает губы и шипит. — Чтобы к нам потом непонятные твари бегали? Альфочка скулит, пытается убрать чужую руку, но Фиолетовый тащит его к стене, где до этого стоял, и натягивает красную бандану ему на лицо. — Он уже здесь, – раскосые глаза наблюдают, как щенок изворачивается и пыхтит, смотря в ответ огромными блестящими глазищами. — Вы, блять, трупы. Оба. Чимин смотрит на сына и не может до конца осознать реальность происходящего — настолько это сюрреалистично, настолько неправильно и страшно. Ведь ещё… пару месяцев назад его мальчик был обычным ребёнком, обычным школьником: не любил учиться, прогуливал уроки, с виноватым видом прятал глаза за пушистой шоколадной челкой и скулил извинения, когда родителя вызывали в школу. Любил вкусно покушать и стеснялся, когда мама при друзьях целует в щеку. Почему всё переменилось настолько молниеносно? — Чонгук? Малыш, иди к маме… Ухоженные бровки обеспокоено сводятся домиком, и Чимин посреди огромной темной гостиной прижимает руки к груди. Испуганный, беззащитный, в окружении убийц в банданах, напрямую связанных с недавними зверствами на Тепито. Совсем крохотный в своём молочном вязаном свитере и тихим голосом, словно птенец. И смотрит на собственного сына, который нашел пример и недостающую отцовскую руку в лице псов картеля, большими воспалёнными глазами. — Чонг… Тяжелая старая двустворчатая дверь резко распахивается и бьется о побеленную стену, оставляя на ней очередные колдобины. В комнату грузно входит крупный широкоплечий альфа, запуская с собой пыль с улицы. Намного больше всех остальных, в черной бандане на лице, перекинутым через плечо автоматом, расстёгнутой мастеркой и высоких берцах. Мускулистую, с выступившими бисеринами пота грудь едва скрывает застиранная растянутая серая майка. За ним входит ещё двое в синих платках. Один в грязных заштопанных кедах с нелепыми нашивками, а второй в точно таких же тяжелых берцах и похожим острым взглядом. Неизвестный альфа останавливается у входа. Мрачные лисьи глаза с густыми темными бровями хмуро сканируют обстановку, родные лица своих малых и цепляются за незнакомого мелкого омегу, недобро сужаясь. Все позатыкались, прижавшись к стенам, уставились своими глазищами и никто не пытается хоть немного объясниться. Джин прячет глаза за челкой. — Я ведь предупреждал: сук в моё отсутствие не водить, – хриплый низкий голос заставляет и без того напуганную маму сжаться в комочек и так и застыть спиной к двери. Чимин опускает голову, жмурится и сжимает в кулачках длинные рукава кардигана. Сердце заходится в груди из-за физического ощущения опасности. Он кожей чувствует злую, уродливую, липкую ауру этого мужчины. Под тяжелой подошвой берц скрипят половицы. Юнги снимает с плеча М-16 и кидает его на старый красный диван у стены, рядом с которым джинов горшок с каким-то сраным папоротником (или что это за дерьмо вообще, он так и не запомнил). Точно такой же набор стоит посреди комнаты на большом пыльном берберском ковре, перед огромной новой плазмой на стене. Ковёр этот вроде Гаспар из Африки притащил вместе со всеми своими пожитками, когда в Мексику перебирался. Кажется, надеялся на лучшую жизнь, сбегая из эфиопских трущоб. Человеком стать хотел. А теперь они оба в картеле — и Гаспар, и его ковёр. На нём сейчас и мнется чья-то самка, пачкая свои новые туфли. — Чья? Альфа не снимает бандану, но скидывает на пол мастерку и подходит к застывшей омеге, небрежно дергая за хрупкое плечо и разворачивая к себе. Та шипит от боли, а он ни с одной не был нежен, поэтому даже не обращает внимания. Чонгук делает рывок и хочет кинуться к матери, но его крепко держит Фиолетовый и зажимает большой мозолистой ладонью рот. Мальчишка мычит и дергается, за что получает в живот. — Это за то, что привел за собой хвост, сопляк, – низко рычит старший на ухо, — и чуть не подставил всех нас. Тебе повезло, что это была твоя мамочка, а не кто-то другой. Чимин, держась за ноющее плечо, пересиливает себя и открывает глаза, сразу же натыкаясь на чужие пыльные армейские ботинки. В них заправлены тёмные спортивные штаны с белыми полосками по бокам. В нос бьет сильный запах альфы. Мускусный, тяжелый, забивает лёгкие и кружит омеге голову. Он прячет шею в плечах и тонет по подбородок в высоком вороте своего свитера, но глаза поднимает. Приходится закинуть голову, потому что незнакомец выше и крупнее. Сердце заполошно грохочет в груди — это почти больно, — а всё тело пробивает разряд, и Чимин чувствует, как по виску скатывается бусина пота, когда кромешные пытливые глаза сталкиваются с его и недобро темнеют. Нечитаемо недобро. — П-простите... – и без того тихий голос сейчас ещё тише, и мамочка беззвучно пищит и прячется в высоком вороте глубже, когда альфа склоняется ниже, чтобы расслышать её. Безумно большой, с широкой чуть сгорбленной мощной спиной, за которой исчезает его крошечное бренное тело, и этой устрашающей банданой на лице. Будто под ней что-то нечеловеческое и адское, как у безумного монстра из кошмаров. Большие карамельные глаза предательски мокнут, и Чимин сжимается и каменеет, как перед диким скалящимся зверем. — Я… Я… мама. Тихонько хлипает и тянет покрасневшим носом-кнопкой. Юнги засовывает руки в карманы и вскидывает бровь, смотря сверху вниз на белый комок. Золотой пух волос, робкие воспалённые глаза. Невинные совсем. Одежда чистая, пахнет дорогим кондиционером, чуть ли не сияет от белизны. Похоже на что-то ангельское, что-то не отсюда. Он и забыл, что такой цвет существует. Что-то настолько белое носят только они. — Чья? Повторяет, но будто мягче. Или Чимину просто хочется верить в это милосердие к нему и его положению. — Г-Гук-и, – отвечает с очевидным теплом, вспоминая своего щеночка, но всё так же безумно тихо и боязно. Альфа в черной бандане хмурится, будто не может понять о ком речь, но Чимин спешит объяснить, прижимая ладошки к груди и всё так же смотря испуганным зверьком исподлобья: — Чонгук-и. — Зубастый этот? – Юнги переводит взгляд на мелких. — Фиолетовый, пусти его. Альфа слушается и толкает мальчонку, безразлично хмыкнув. Чонгук валится на колени, схватившись за живот, и тяжело дышит сквозь зубы. Скрутившийся в три погибели, со взмокшими от боли висками и испуганным нутром. Все органы будто кувалдой перемолотило — удар у старшего зверски сильный. У Чимина расширяются глаза, он забывает о своём страхе и тут же бросается к сыну, когда видит, в каком тот состоянии. Альфочка едва слышно скулит от боли, сцепив зубы, и сердце мамы разрывается. — Малыш, мой маленький, – шепчет, бережно подтягивая ребёнка к себе. Тот шипит, что-то пытается сказать, но омега всхлипывает и не хочет ничего слушать. Он обнимает и прижимает к груди, поглаживая маленькой ладошкой там, где болит, и стирает слезы плечом. — Мой хороший. В комнате повисла давящая тишина. Юнги скользит взглядом по сосредоточившимся на происходящем малых и фыркает. Ну да, мама. У них своей-то не было. По пальцам пересчитать можно тех, кто хоть немного родителей своих помнит. Некоторые из них на помойке родились и слово «родитель» знать не знают. Например как Митч. Юнги в тринадцать нашел плачущий свёрток на свалке. Грязный, синий от холода, костлявый, голодный. Пришлось забрать с собой — жалко. Даже ему, тринадцатилетнему уличному говнюку, стало жалко, а родным родителям нет. Пришлось кое-как выкармливать, воспитывать. Так что Мин уже с тринадцати почти настоящий папаша, почти супергерой. Считай, кинутому на помойке Митчу повезло больше остальных, рожденных в семье, которую не помнят, потому что у Митча семья — Юнги, а Юнги рядом, он никогда не кидал. Он разрешает ему называть себя папой в моменты, когда накрывает особенно сильно. Да и всем им разрешает. Че ему жалко, что ли. Но матери у них не было никогда. Даже такой — названной. Юнги омег трахает, он их не любит. В жопу, в рот, вагину. Их дырки — единственное, что удалось полюбить. Тёплые, бархатные, тугие. Возможно, он просто кретин, не думающий о сентиментальном и «духовном», но ему есть оправдание — он ребёнок улиц. Он с детства не знал понимания, доброты, сочувствия. Улицы Мехико беспощадны. Ад Тепито — его дом, личная территория. Раньше здесь царил настоящий беспредел, подобный преисподней. В носу до сих пор стоит стойкий запах мочи, мусора под ногами, а в ушах лай голодных псов и свист пуль. Каждый день кто-то умирал. Каждый день кого-то грабили. Район кишел десятками мелких группировок. Самопровозглашенные лидеры, шедшие против порядков и гнета мафии, в конечном итоге все были жестоко прилюдно казнены. Юнги помнит, как отрубленные головы избитых, с отрезанными конечностями и изуродованных альф и омег глухо падали на землю и вздымали пыль. В пустых глазах навеки застыло удивление, боль, животный ужас. Помнит, что с первого раза отрубить голову топором было трудно. У них всегда он был старый, тупой, с впитавшимися багряными разводами в деревянную ручку, будто специально, чтобы дольше помучить вопящее о пощаде тело, когда первый удар лишь рвал мышцы и с хрустом, будто кто-то сжал пачку начос, пробивал шейные позвонки. Нужно нанести около четырёх-пяти сильных замахов, чтобы отрубить голову. Но даже умереть таким образом — слишком просто. Когда голова держалась лишь на куске трахеи и мышцах, палачи устраивали «inodoro»: снимали штаны и мочились внутрь. Так, чтобы попасть в гортань и это всё дерьмо лилось через рот трупа. Это самое омерзительное, что Юнги когда-либо видел в своей жизни. В конце голову срубали полностью и так и оставляли валяться, пока её не подберут голодные собаки, чтобы прокормиться и продлить свои полные каждодневной борьбы за выживание дни. Крови всегда было так много, что после одного человека образовывалась большая лужа, в которой ещё некоторое время прыгали ещё совсем маленькие щенки. И если родители были недостаточно внимательны, их оттуда и крали. Юнги однажды так спас одного, ещё сам будучи ребёнком, а после они встретились вновь, и Намджун последовал за ним. Теперь же он правая рука, близкий друг, брат. Мин хмыкает и разминает шею. Намджун и Матео скидывают свои автоматы рядом с его, точно так же оставляют свои синие банданы на лице и подходят ближе. Невысокий мулат с кристально-голубыми глазами устало падает на диван и вздыхает, грязной ладонью почесывая короткостриженый затылок. Его взгляд мотается от зубастого мелкого и его матери к Юнги, а после вопросительно сталкивается с вечно хмурым и бдительным намджуновым. Лицо его всегда такое эмоциональное, забавное, что по выражению сразу можно понять, о чем тот думает. — Мне прибраться? – негромкий голос Джуна рядом с ухом заставляет задуматься. О том, чтобы убрать потенциальную угрозу в виде этих двух и не брать на себя лишний головняк, альфа почему-то подумал в последнюю очередь. Наверное, это всё глаза. Большие, испуганные, невинные глаза матери. А ещё нежный, едва ли не ангельский лик. Внезапный ангел со своим щенком в их грязной, вонючей геенной. Занятно. Юнги толкает язык за щеку, сощуривается и подходит ближе. Под тяжелыми ботинками прогибаются пыльные половицы. Холодные, кромешные глаза впиваются в застывшую хрупкую фигуру. Чимин вскидывает дрожащий взгляд и прячет в груди Чонгука, обращая весь гнев и опалу на себя. Маленькие пухлые пальцы цепко сжимают мастерку на его спине, мама поджимает губы, и подбородок дрожит не так отчетливо. Большой, страшный, пахнущий болью, кровью, потом и горячей пылью. Его альфье тело отдает адским жаром, будто до того не улочки Тепито объезжал, а выпрыгнул из жерла Cитлaльтeпeтля — того, что на юго-востоке, — потянув за собой магмовый хвост, как у дьявола или дракона. И омега крупно вздрагивает и плотно жмурит глаза, когда он медленно присаживается перед ним на корточки, не сводя немигающих бездушных глаз. — На меня смотри. Мама проглатывает жалкий омежий скулёж и распахивает глаза. В сантиметрах от собственного лица сидит сам Вельзевул. Рваный вдох застревает в груди, испуганное сердце ухает, солнечное сплетение простреливает ноющая боль. Чимин чувствует, как беспомощно мокнут дрожащие глаза, но не издает ни звука, хоть и задыхается от страха. По черной бандане прыгают разноцветные круги, в нос бьёт запах грязной ткани и металла. У него нечеловеческие глаза. Это глаза монстра. Он протягивает к омеге свою большую, выпачканную руку. Мама сжимается и тихо всхлипывает, прикусывая нижнюю губу. Грубая, мозолистая и пахнет сломанными костями, порохом, машинным маслом и смертью. Она больно сжимает нежные светлые щеки и заставляет смотреть только на него, без возможности шелохнуться. Юнги задерживает взгляд на нежном омежьем лице подольше. Мама, значит. — На кого ты работаешь? Режущий хриплый шепот ввинчивается в ушные перепонки, и Чимину хочется закрыть ладошками уши, зажмурить глаза и сжаться в комок. Он ощущает угрозу отовсюду. Нет ни единого сантиметра в этом доме, пропитанного светом. Это животное ощущение полной безысходности, когда перед смертью счастливой бежевой лентой в голове пролетает вся жизнь. Все неудачи, разбившие сердце в прошлом, сейчас кажутся лишь теплой беззаботной мелочью, в которую желаешь возвратиться, счастливо рассмеяться и покрыться мурашками облегчения, ведь познал настоящий ужас. Но реальность никогда не была более мучительной, чем сейчас. В панике омега хватается нежными ладонями за пыльную мужскую руку и крепко за неё держится. Действие бездумное, полное адреналина, но на подкорке сознания кружится мысль о том, что он может разжалобить. Привлечь пахнущего смертью альфу, который сможет защитить их с Чонгуком от собственных маленьких монстров в банданах, которые наверняка растерзают их после по его же приказу. Всего одно неправильное движение, одно неверное слово и пригретые за пазухой стволы тут же будут направлены на них. Те и сейчас смотрят на них гиенами, во все глаза. Напуганная, глупая мама ошиблась слишком сильно, когда бездумно вошла в этот дом. И ей повезло, что отец вернулся позже. — Я... – омега облизывает пухлые губы и смотрит исподлобья, покорно. — Я п-правда не понимаю. Большие, влажные карамельные глаза впервые сталкиваются с чужими прямо. Чимин не делал ничего подобного слишком давно. Ему стыдно, он совершенно не такой омега, но он хочет жить. Юнги смотрит дико, не моргая. — Я пришел за Гук-и. Я проследил за ним... – нежный голос вкрадчивый, невинно-тихий. Такой, чтобы лишь для одного альфы. Мягкие холёные ладошки пачкаются в грязи его кожи, но сейчас не время быть сентиментальным, ведь этот порок способен не только выпачкать, но и защитить. У Чимина глупый внутренний омега об этом в панике распинается. — Он последние несколько месяцев сам не свой, стал по-другому одеваться, надолго уходить… Я ведь мама, я чувствую, когда не так всё. М-мне было так страшно, п-потому что... – всхлипывает, дернув кнопкой носа, и трет маленькими кулачками глаза от того, насколько пошлым и жалким он сейчас себя чувствует, делая что-то подобное и ошибаясь во второй раз, — потому что я не думал, что всё в-вот так… Желудок сжимается в спазме, и его тошнит. От ситуации, от себя, своей наивности. От того, что пытается привлечь безумного, грязного, жестокого альфу, их палача. Это отвратительно, ему хочется сжаться в комок и спрятаться, испуганно поджав хвост. Чимин жмурится, его подбородок дрожит, горячие слезы обжигают грязную кожу грубых рук альфы. Нежные ладони отпускают их с сожалением и ненавистью к себе и возвращаются к сыну, его маленькому, нуждающемуся в защите. Это было ужасно, просто омерзительно. Мама… мама спасёт их по-другому. Ужасающий незнакомец молчит. Он застывший питон в траве: целящийся, расчетливый, холодный. Нет ни капли тепла на дне диких тёмных глаз, ни капли понимания, растроганности. Его не волнует ни покорный взгляд, ни тепло ладоней, ни рассказ. У Юнги есть принципы, но все они перестают иметь значение, как только чужаки пробираются в его дом, на его территорию. К его детям. Мозолистые узловатые пальцы сжимают холёные щеки сильнее, и Чимин в отчаянии вертит головой, застывшими, полными неверия глазами впиваясь в скрытое черным платком лицо и понимая, что не получилось. Надежда, хоть и маленькая, всё же была. Если бы это помогло спасти его Чонгука… он бы закопал свою гордость. — Неубедительно. — Нет… С веера ресниц срываются черные слезы, перемешанные с тушью. Мексиканским дьяволам не присуще ничего человеческого. Альфа встает с его лицом в цепких пальцах. Тянет за собой, не обращая внимания на то, что у Чимина на коленях Чонгук, который тут же падает на пол и стонет от боли, когда мать дергают вверх. Мальчишка кашляет, видит всё мутно, через плёнку, и сжимается в клубок. Органы все всмятку. — Я разберусь. Намджун, приберись, – кивает на щенка в красной бандане. Омега мычит и рыдает, тянет руки к сыну и упирается. Впервые уверенно, впервые бесстрашно, ведь там его щеночек, его мальчик, нуждающийся в его тепле. Забывает о себе, на себя плевать, поэтому дерет короткими ногтями сильные предплечья, хватается за и без того растянутую майку, пока мужчина без особого труда тянет его, словно животное, на убой. — Нет! Нет, это мой сын! Мой сын! – заплакано вопит Чимин, и его сердце глухо ухает в груди от осознания происходящего. Это… конец? В последний момент, перед тем, как чудовище из снов затаскивает его в кромешную глубь своей обители, он замечает, как его Чонгука несколько раз пинают, видит выцветшие драконьи глаза, нечитаемо устремленные на него, и длинные пальцы, перенимающие пистолет из чужих рук. И дуло, направленное на лежащего на полу стонущего, испуганного мальчика. Его крохотного, с кровоточащим крупным носиком, распахнутыми оленьими глазами, полными слез, и побледневшими губами. В огромных застывших глазах матери что-то умирает и ломается, когда дверь перед ним захлопывается и громогласный, оглушительный выстрел пробивает гарпуном сердце. Так, словно размозжили грудину, всё вокруг завертелось и стало ватным, невесомым и уродливо-мягким, перед глазами застыла мутная пелена, и он вот-вот исчезнет, не оставив за собой ничего. Чимин вдруг вспомнил каким вкусным сегодня был завтрак. Безумно — он очень вкусно готовит. Как он недавно хотел заготовить ещё баночку гуакамоле, купить своему Чонгуку толстовку, украсить гостиную цветами. Он съездил, но так и не купил их. Вечно откладывал и в итоге не решился. А может и хорошо, ведь в их теплую, светлую квартиру он больше никогда не вернется, а те без него мучительно бы увяли. Как говорится, всё к лучшему — беззащитные растения спасены. Но почему он нет? Разве кто-то свыше не должен так же самое беспокоиться и о нем? Чимин не обесценивает жизнь растения, но разве… он чем-то хуже безмолвного, неподвижного цветка? Возможно, и хуже. Потому что он способен породить чудовище подобное тем, что живут в этом доме. А цветок он невинен, девственно чист, безвреден, аскетичен: всю жизнь растет, цветет, чистит и увлажняет воздух, тянется к солнцу. Неизвестный альфа в черной бандане закидывает его, больше не сопротивляющегося, себе на плечо и уносит глубоко в свою грязную нору. — За что? – шепчет, куклой свисая головой вниз. Мужчина хмыкает, сжимая мягкие бедра, и идет дальше по коридору. Этот назойливый, душистый аромат чистоты. Нос вжимается в сокрытую темной тканью лосин ногу и вдыхает его. Свежий цветочный кондиционер для белья и едва заметный отголосок теплой омежьей кожи. Чистая самка, без чужих запахов. Мин — просто животное, и он этого не отрицает. — Его ведь на самом деле не убили? Скажите, что не убили. Он ведь один из вас, он ведь с вами. А Чимин не может смириться: ему только что сердце вырвали. — Ну же, скажите, – скулит, роняя слёзы на грязный деревянный пол, — скажите. Короткие ногти впиваются в сильную спину, мама из последних невыплаканных сил царапает, громко плачет и не наносит абсолютно никакого ощутимого вреда огромному молчаливому монстру. Его заносят в большую спальню. Всё те же старые деревянные половицы, огромная двухспальная кровать, резко пахнущая сексом, множеством тел и омежьих выделений. Небольшие пухлые ладошки прикрывают рот, омега не может сдержать тихих всхлипов, когда альфа неаккуратно роняет его на разворошенное пахнущее одеяло. Ухоженный, холёный, невинный он выглядит здесь неправильно. Но Юнги всё ещё не верит. Не верит в чужую глупость, самоотверженность, переживание. Всё это ему чуждо, всё это ложь, блажь. Он знает всех этих матерей, знает этих сук. Продают собственных младенцев картелю, лишь бы закрыть долги, отдают щенков на органы, подкладывают под грязные члены мафии. Делают всё, лишь бы сохранить свою жалкую жизнь. В его мире иначе не бывает. И это обманчивое ангельское подобие, тихий голос и кротость… — Раздевайся, – стягивает с себя майку и откидывает куда-то в сторону, не отрывая темных глаз от сжатой плачущей фигуры. Чимин отползает к железному изголовью и плотно сжимает объемные бедра, отрицательно мотая головой и прикрывая руками грудь. — Нет… Н-нет, пожалуйста… …не способны его разжалобить. Поэтому альфа рычит и тянет мать за тонкие лодыжки к себе. Та от неожиданности взвизгивает и расслабляет напряженные бедра, чем он и пользуется, разрывая его лосины вместе с бельем на сладкой омежьей промежности. Юнги подхватывает пышные бедра под коленками, опускается на пол и притягивает ближе, впиваясь темными глазами в дрожащий цветок. Нежный пряный аромат бьет в нос, во рту собирается слюна, когда гладкая персиковая кожа оказывается так близко. Ухоженно, мягко, упруго. Хочется попробовать. С больших минетных губ срывается жалобный писк, крошечные ладони прикрывают нежное местечко, и большие испуганные глаза смотрят загнанно, когда сталкиваются с раздраженными раскосыми. Чимин слышит, как в чужом горле клокочет агрессивный рык, и дрожит сильнее, когда альфа скалится, словно адский пёс, показывая острые клыки. — С-Стой! – плачет мама и отчаянно борется с желанием просто зажмурить глаза и сдаться. Нет. У него есть последняя просьба и ради неё, только ради неё он постарается. — Д-Давай... – всхлипывает и растирает тушь по щекам. — Д-Давай сходим в ванную. Звучит безумно глупо, но это последняя надежда не быть жестоко использованным и убитым, за которую он хватается. — Но ты чист, – рокочет мужчина. — Или ты намекаешь на меня? Чимин неожиданно уверенно кивает. В его ситуации быть капризным и ставить условия — полнейший сюрр, просто смешно, но ему нужно попробовать. Пусть ничего не получится, пусть его растерзают, но зато он будет знать, что впервые в жизни не струсил, и умирать уже будет не так паршиво. — М-Меня просто м-может… мне может стать плохо и я... – неуверенно добавляет омега. — Н-Ну Вы поняли. П-Поэтому, пожалуйста... – запинается, ведь не знает имени. — Как Вас зовут? Безумный монстр молчит какое-то время и рассматривает его лицо. Возможно, думает о том, какой он глупый и странный. Возможно, вообще его не слушал и продумывает план в голове, как его лучше убить — сразу же или помучить. Чимин не хочет, чтобы его мучали, поэтому сжимает кулачки и молится всем богам, которых только знает. — Юнги. Всё равно он унесет это имя с собой в могилу, так что позабавиться напоследок будет и впрямь интереснее, чем убивать сразу. Ведь в любом случае это великодушная madrecita отправится вслед за своим бедным, глупым ребёнком. Так что Юнги принимает правила игры и медленно встает, не отрываясь от трепещущего комка с разведенными бедрами. Да и ванную он в любом случае думал принять.***
Чимин прикрывает нагое тело руками и робко подходит к ванной, маленькими розовыми ступнями ступая по прохладной плитке. Алюминиевая, старая, как и всё в этом доме, выкрашенная в белый, она стоит у белой плиточной стены на небольших ножках. В ней раскинулся Юнги, закинув могучие руки на бортики, окруженный плотным паром и весь исходящий им же. Чимин не прекращает сравнивать его с дьяволом. Поистине большой, сильный, с широким разлетом плеч, присущей не самым ухоженным альфам волосатостью (но этому fiera вся грязь к лицу), агрессивными черными глазами. И смотрит он ими прямо на него. — Руки убери. Хриплый рычащий баритон бурлит где-то в груди. И тон его такой до ужаса странный, простодушно-приказной, стальной, что путаешься и не знаешь — в порядке ли всё или чудовище голыми ручищами придушит за малейшее непослушание. Чимин вскидывает блестящие от стыда глаза и сжимается под глыбами кромешных глаз. Он совсем, совсем не такой омега, это противоестественно его нутру, и мама хочет плакать от того, насколько грязной себя чувствует. — Я стесняюсь, – тихое, как и обычно. Но Юнги уже успел привыкнуть, поэтому на чужие слова только хмыкает, не отрывая мрачных глаз. — Я вижу. Небольшие розовые ступни переминаются на холодной влажной плитке. Чимин прикрывает мягкую грудь одной рукой, а второй зачесывает светлые лоснящиеся пряди за ушки, открывая горящие щеки. — Обещай, что мы сначала просто примем ванную, а потом уже... – сжимается, смущенный неправильностью и аморальностью ситуации, — всё остальное. Хриплый смешок срывается с альфьих губ. Юнги вздыхает и прикрывает глаза, запрокидывая голову к потолку. Горячая вода расслабляет все мышцы. — И ты мне поверишь? Чимин облизывает пересохшие губы и робко скользит непослушными глазами по мощной альфьей шее и дернувшемуся кадыку. Без банданы он… не такой и страшный. Наверное. — Да, – уверенное. Правда верит. Ну не может же человек быть настолько плохим, правда? Есть ведь в нем принципы, эмоции, желания. Мама верит, что есть. У всех есть. Он сделает это, а потом попросит похоронить его рядом со своим маленьким Чонгуком. Это ведь последняя воля, да и не трудно совсем. Если он постарается и угодит страшному альфе, то тот сможет её исполнить, ведь так? Юнги снова хмыкает и зевает, словно большой кот, развалившись в приятной воде. — Обещаю, – и разминает шею. Нежные сливочные руки медленно опускаются. Пух золотых волос едва касается плеч, а от бледного холодного света единственной лампы, свисающей с потолка, на макушке блестит белоснежный нимб. Холёное сливочное тело нежно-персиковое во всех складках омежьей наружности и потемнениях: ближе к подмышкам, у косточек таза, гладкий лобок и вагина, округлые коленки. Чимин безумно ухоженный, с тонкими щиколотками и запястьями, прелестно пышненький и упругий во всех своих ласковых местах. Но альфа не смотрит. Мама упрямо ждет его взгляда и не сдвигается с места, поджимая губы. Внутренняя омега говорит, что так правильно, и он слушается, потому что та явно разбирается в подобном лучше. На этот раз Чимин не пытается соблазнить. Он хочет попробовать договориться. В конечном итоге его всё равно убьют, но разве не будет лучше палачу и его жертве сделать это без боли, криков и слёз. Хотя омега не уверен, что не будет плакать, но это в любом случае будут уже не те горькие громкие слёзы. Скорее тихие и полные принятия. — Ю-Юнги. Мужчина тут же реагирует, открывая глаза, и заинтересованно вскидывает бровь. Черные раскосые глаза медленно, со вкусом лижут омежье тело, и альфа толкает язык за щеку, задерживаясь на объёмной груди, подтянутом животике с небольшим уплотнением в самом низу, гладком тёмном лобке, роскошных сдобных бедрах и очаровательных маленьких пальчиках на ногах. Здоровая, вкусная самка. Отличается от местных шлюх ощутимо: если те грязные тощие черти, то перед ним сейчас пышное ангельское великолепие. В паху ощутимо затянуло от приятного вида. Нравится. Хочется потрогать. Впервые смотря на омегу у Юнги первая мысль — это дотронуться. Коснуться этой светлой холёной кожи, провести по ней, попробовать на ощупь. Выглядит мягко и гладко, как пух или шелк. — Иди ко мне, – и без того низкий голос звучит ещё ниже. И он не замечает, как весь подбирается, когда мать аккуратно приближается, придерживая грудь. — Ты обещал. Нежный голос звучит совсем близко, когда Чимин останавливается у бортика и ему в нос бьет душистый сливочный аромат его тела. Омега неуверенно мнется, смотрит сверху вниз, а после, прикусив губу, неторопливо ступает в горячую воду. — Обещал, – кивает Юнги и провожает взглядом на мгновение открывшуюся перед его глазами омежью плоть. Увитый венами и дорожкой густых тёмных волос низ живота вновь прострелило возбуждение, и он прикрыл глаза, судорожно вздохнув. И почему он вообще его слушает и что-то обещает? Нагнул бы давно да и выебал сладкие дырки. И до губ этих минетных тоже добрался бы. Наверняка это симпатичное лицо выглядит слишком хорошо, испачканное в сперме и слюне. Так почему бы не наплевать на всё и… — Юнги. Мягкие ладони аккуратно касаются широких плеч. Альфа открывает глаза и сталкивается с омегой совсем близко. Видит его взмокшее невинное лицо, большие губы, лунообразные глаза. Юнги молчит и скользит сухим языком по губам, слизывая солёную влагу. Напряженный член лежит на сильном бедре, а ноздри расширяются, когда мать устраивается рядом, опираясь коленками о дно ванной. — Я… – глаза смущенно спотыкаются о возбужденную альфью плоть. — Я хотел помочь тебе с купанием. М-можно? — Ты думаешь, я не в силах сделать это самостоятельно? Мужчина обхватывает ноющий член большой ладонью и, смотря на омегу, сжимает его в кулаке. Та напрягается, снова смотрит влажно и лишь в глаза, пока длинные пальцы неторопливо скользят по длине, мягко волнуя воду. Альфа смотрит в ответ пронизывающе, бесстыдно изучает мягкое молочное тело, обходит каждую трогательную складочку, сбито дрожащую грудь и розовые щеки. — Н-нет! Я просто… просто когда мой Чонгук-и был маленький, мы всегда купались вместе, – мама опускает плечи, всё ещё не до конца осознавая, что её щенка больше нет. Что он никогда больше не соберет ему покушать в школу, не придет к нему на выпускной, не понянчит его деток. — Он был такой смешной и крохотный, с двумя зубиками внизу, тёмными волосиками, – омега хихикает, утирая слезы под внимательный тёмный взгляд, — и пухленький. Чимин тяжко вздыхает и отплывает обратно, к другому концу ванны. Он видит, что Юнги вернулся в прежнее своё положение с раскинутыми по бортам руками, и чувствует необъяснимую благодарность. Хотя она и неуместна, но что-то внутри мамы всё равно сокрушенно отзывается. Омега вымученно улыбается и распахивает приглашающе руки. Ему нужно вспомнить эти чувства перед смертью. Нужно излить душу, пока альфа ещё достаточно терпелив. — Иди ко мне, Юнги, я покажу, – тёплые бессильные глаза наблюдают за склонившим голову к плечу мужчиной. Юнги ведь наверняка младше его. Ему по виду едва ли есть двадцать пять, когда как Чимину уже целых тридцать четыре. — Ну же, не бойся. Мне нужно это, Юнги, – добавляет дрожащими губами тише, чувствуя подходящий ком к горлу и щиплющие слёзы, — пожалуйста. Альфа фыркает, но как-то беззлобно. Он и сам не понимает почему всё это делает, но оправдывает себя тем, что дел на сегодня больше нет, а значит можно и поиграть в эти игры. В любом случае, если бы не этот омега, всё равно заказал бы себе пару мальчиков, так что разницы особой нет. Поэтому он подплывает ближе и выжидающе смотрит, как большой настороженный пёс. Чимин ему улыбается и подтягивает к себе, облокачиваясь о спинку и укладывая между своих ног. Короткостриженую голову кладёт на грудь, обнимает торс и выдыхает, ощущая тяжесть тёплого, человеческого тела. Чуть больше, чем его щеночек, но сердце всё равно трепещет из-за воспоминаний. — Вот так вот он любил, – тянет носом и натыкается на пыльную банку шампуня, выдавливая себе на ладошку небольшую перламутровую каплю. Пахнет ментолом. Он ведь обещал искупать. — Закрой глаза. Юнги устраивается поудобнее, вжимается носом в мягкую, пахнущую сливками и цветами кожу и прикрывает глаза. Ощущения странные, но не плохие. Ему просто удобно, неожиданно спокойно и вкусно пахнет, а ещё он немного чувствует себя щенком. Наверное, это из-за разницы в возрасте и особых феромонов, которые невзначай исходят от Чимина. В любом случае, он может свернуть эту светлую шею за считанные мгновения, если понадобится. — Он любил, когда я массирую ему голову во время мытья волос, – и делает всё то же самое, как когда-то со своим крохотным хихикающим сыном, представляя его маленькую чернявую макушку. Пенит шампунь, тщательно промывает за ушками, пухлыми пальчиками намыливает затылок, виски, у лба. — Он не любил вставать, поэтому я всегда аккуратно придерживал его и смывал пенку. Но сейчас так не выйдет, ведь Юнги намного больше и тяжелее. Поэтому мама медленно сползает ниже, погружаясь в воду, и когда так и не открывший глаза альфа остается на нужной глубине, неторопливо вымывает шампунь. А ведь он мог бы его утопить. Но Чимин даже думать об этом не хочет, потому что знает наверняка — у него ничего не получится. Сил не хватит. Лучше умереть мягко, чем мучительно и дрожа от страха. Чимин устал бояться, он хочет к сыну. — А ещё он долго не мог отучиться от груди, – тихо посмеивается, вспоминая смешно пыхтящего щеночка. — Всегда хотел молока, даже когда возраст прошел и он уже кушал обычную еду. Юнги вдруг хмурится и поднимает на омегу тёмные кошачьи глаза. — Тут молоко? – тычет в мягкую грудь. Чимин скромно ему улыбается, чувствуя в груди странный диссонанс от неадекватности происходящего, и кивает, продолжая разговор, ведь он дарит фантомное ощущения умиротворения и спокойствия: — Да, мамы им выкармливают своих деток, когда те ещё совсем крошки. Ты не знал? Альфа отрицательно мотает головой. Честный. Для Чимина это хорошо, ведь справиться с играми психопата из картеля, уничтожающими его личность и изведенное сознание, он бы не смог. Даже в обычном своём состоянии не справился бы. Он слишком слаб, слишком пугливый и деликатный, он не знает подобного. — А какое оно на вкус? – сощуривается мужчина, облизываясь. Молоко — это вкусно. Мама очаровательно жмурит глаза, посмеиваясь, и зачесывает блондинистые пряди за ушки. — О, этого я уже не знаю, – смотрит на крайне заинтересованного мужчину сверху вниз. — Но если Гук-и всегда был в детстве пухленьким и щекастеньким, то, наверное, достаточно жирное и питательное. Всё-таки оно специально для малышей, чтобы те росли здоровыми и крепкими. Юнги долго смотрит, не мигая, и, кажется, о чем-то думает. Чимин пока быстро обмывает себя каким-то дешевым фруктовым гелем, который стоял рядом со шампунем, пропуская грудь, на которой всё ещё лежит альфа. — Я хочу попробовать. Неожиданно выдаёт тот и поднимается, зажав мать в углу. Большие сильные руки перекрывают любые пути к отступлению, и мужчина выглядит серьезным, голодным котом. Нависает, смотрит пугающими глазами и облизывается, склоняясь к сливочной груди. — Там уже давно ничего нет, Юнги. Мягкий смешок останавливает альфу на полпути. Он хмурит густые брови и выглядит неубежденным, смотря исподлобья. Жалко, что ли, молока для него? Он ведь даже позволил искупаться и всё это сентиментальное дерьмо. Но Чимин успевает обхватить его голову и уложить обратно, почувствовав тяжелое недовольство, скапливающееся в воздухе. — Оно пропадает само по себе, когда малыш уже достаточно взрослый и ему требуется другая еда, – спокойно объясняет, хотя сердце в груди испуганно подскочило от тяжелеющего альфьего феромона. — А Чонгук-и давно взрослый, поэтому у меня его и нет. Юнги хмыкает. — Как сделать так, чтобы оно появилось? – всё ещё смотрит хмуро, недовольно. Мама только беззлобно улыбается и, кажется, сходит с ума, ведь её искренне забавляет чужое незнание чего-то настолько примитивного. Лучше бы этот pequeño monstruo знал, откуда у омег берется в груди молоко, чем как стрелять из автомата и убивать голыми руками. — Омеге нужно стать мамой – родить щеночка, – улыбка становится мягче, ведь Чимин вспоминает момент, когда ему принесли Чонгука. Совсем крошечный плачущий комочек, который сразу же успокоился, как только его уложили на грудь к маме. О, эта абсолютная, безграничная любовь и счастье, которые он испытал, как только взял его в руки и поцеловал тепленький лобик. Беззащитный, впервые покушавший и сразу же заснувший возле мамы. Чимин не может поверить, что его больше нет. Просто не может. — Хотя у меня оно появилось намного раньше и вечно вытекало в самый неподходящий момент. Омега посмеивается со слезами на глазах, вспоминая десятки испачканных рубашек и свитеров. Время, когда даже не подозревал о том, что их ждет через семнадцать лет. От теплых воспоминаний становится легче, хоть на груди и давит невидимый камень безысходности. Чимин надеется, что к тому моменту, как эта эйфория и расслабленность пройдут, он уже будет мертв. — Так что когда твой омега будет беременный, следи за этим, – мягко улыбается своему убийце и смотрит в бездонные мрачные глаза. Юнги в ответ молчит и всматривается во влажное, порозовевшее лицо. Красивый. А ещё странный. Какой-то ужасно странный, непонятный и… хороший? Так это называется? Большие мозолистые ладони под водой касаются омежьей талии и несильно сжимают, трогают распаренную кожу. Мягкий. Чимину подходит это слово. Оно разом описывает его характер, личность и тело. Исходит от него что-то такое мягкое, деликатное, теплое. Юнги не знает, как это правильно описать, он давно таких слов не использовал. Ощущается он просто как-то иначе, в сравнении с теми омегами, которых он знает, с которыми был до. Наверное, потому что «нормальный». А если «нормальный», то значит и водиться ему с ним нехуй. А зачем водится тогда? Зачем пробует приручить, успокоить, прижать? Юнги понимает, зачем, но ненамеренно пытается себя обмануть, сделать себя глупым, чтобы не понимать и не знать. Пытается, но безуспешно. Альфа сощуривается и медленно поднимается, и Чимин снова видит в нём этот дьяволоподобный, змеиный лик. Но старается держаться спокойно, несмелыми глазами наблюдая за тем, как тот снова накрывает его своим кипучим, тренированным телом и перекрывает любые пути отхода. Снова загоняет в ловушку и напоминает, насколько неравны их положения. — Юнги? Что-то случилось? – пытается не выдать, как сильно дрожит его нутро, когда накрывает маленькой ладонью напряженное плечо. В ответ тишина и черный дикий взгляд. Будто снова пытается заглянуть внутрь, прочитать мысли и найти подвох, фальшь, подтекст. — Думаешь, что раз я позволил тебе всё это, то ты особенный? Думаешь, что не убью тебя? – сощуривает раскосые глаза и медленно, гипнотизируя бездонной тьмой склоняется к симпатичному лицу. Чимин выдыхает в мягкие губы напротив и сжимает кулачки под водой. Всё ещё страшно. Но ко всему привыкаешь, особенно, когда уже пуганный. — Нет, – мотает головой и поджимает губы. — У меня другая просьба. Пожалуйста. Я скажу её тебе сразу же после того, как мы… закончим. Я готов. Юнги молчит. Смотрит долго, принюхивается, что-то решает. А после резко встает, всколыхивая воду, хватает полотенце и идет на выход, обтираясь. И не оборачивается. — Идём.***
Когда он выходит, простыни оказываются чисты. — Ю-Юнги… Чимин чувствует необъяснимый трепет, сковывающий желудок. Возможно, это будет приятнее, чем должно было быть, потому что… потому что Юнги был спокойный. Терпеливый. Был даже похож на обычного человека, обычного альфу. — Никаких больше уступок. Хриплый рычащий голос пробирает до костей. Альфа в полный рост похож на огромного цербера. Полностью нагой, с нередкими шрамами на пышущей жаром коже и пронизывающим голодным взглядом. Он подходит медленно, словно крадущийся зверь. Литые мышцы переливаются под бледной истерзанной кожей. — Я-Я… – у омеги перехватывает воздух, когда большая грубая ладонь ложится на его талию, а вторая сжимает грудь. Чимин трепещет, сводит брови у переносицы и не может сдержать тихий стон, но сразу же прикрывает рот пухлой ладошкой, встретившись с безумными черными глазами. — Я х-хотел сказать… – тихий глухой рык, острые клыки на сливочной шее, и мама хватается за короткостриженную макушку, но продолжает: — У м-меня давно никого не было, поэтому… п-поэтому будь немного аккуратнее. Пожалуйста, Юнги. Крепкие руки подхватывают его и подкидывают вверх, вынуждая обхватить торс ногами, словно он ничего не весит. Юнги давит на спину, прижимает к себе и жадно целует. Грязно, неопрятно, будто дорвался, и перемещает мозолистые ладони на объемные светлые бедра. Тяжелый рокот бурлит в горле, стоит цепким пальцам впиться в мягкую кожу и утонуть в ней. Упитанная, здоровая, молочная самка. Альфа в груди довольно урчит и облизывается. — Насколько? – единственное внятное, что он может произнести, укладывая омегу на подушки и нависая сверху. Почему он всё ещё его слушает, а не ебёт пухлую персиковую вагину, сам не понимает. Но слушать хочется. Хочется. — П-пять… – стыдливо прикрывает лицо пухлыми ладошками блондин. Юнги осоловело моргает и ведет носом по ключицам, собирая нежный аромат. — Дней? – хрипло. Пять дней вроде не так уж и много, но у омег ведь всё по-другому в этом плане, поэтому… Чимин отрицательно мотает головой и смотрит сквозь щели между пухлых пальцев, пока сильные ладони трогают его. Сжимают плечи, предплечья, будто пробуя. Мнут мягкие бока и животик, поглаживают рёбра, вырывая из мамы сладкие вздохи и тихое хныканье. Он смущенный, в уязвимом положении и полностью открытый перед чудовищным альфой, который огромными острыми клыками может впиться в шею и вырвать кусок, раскромсать артерию. Вот только сейчас он ими лишь аккуратно прикусывает его грудь, оставляя небольшие отметины, и сразу же зализывает горячим языком, словно кот. — Месяцев, что ли? – вскидывает бровь. Юнги нетерпеливо разводит пышные бедра шире и садится меж ними, упирая руки в матрас у блондинистой головы. Тяжелый член ложится на мягкий омежий живот и дергается, а ноздри расширяются, как только он опускает взгляд и замечает, как багровая головка закрывает небольшую ямку пупка. Маленькая пышная самка. Альфа невменяемым взглядом облизывает каждую складочку, заглядывает щенком между ног, принюхивается и хрипло урчит, притираясь к сладкой текущей матери. Пять месяцев для такого тела… Юнги чувствует себя необъяснимо польщенным, хотя и не должен. Ну не трахали эту дырку пять месяцев, ну и что с того. Но это неправильное необъяснимое чувство преодолевает его на уровне существа, его альфы. Это он выпячивает грудь и пресмыкается перед этой самкой. — Лет… – глухое. Юнги замирает. В паху затянуло сильнее, но он только поднимает хмурый недоверчивый взгляд и убирает нежные светлые ладони с омежьего лица. Розовые щеки, блестящие глаза, поджатые пухлые губы и сведенные домиком брови. Немигающие глаза впиваются в него и ждут сами не знают чего — неуместных объяснений, правды, опровержение. Он снова хмурится, ведет носом по щеке, наминая податливые омежьи бока, напирает. Юнги сам не знает, почему его это так взволновало. Альфа в груди подобрался и сощурился, пытаясь учуять хотя бы намек на неискренность. Возможно, всё дело в их природе, поэтому чистая нетронутая омега так сильно его будоражит. Особенно его, трахающего всю жизнь лишь продажных дешевых мексиканских блядей. — Пять лет? – склоняется к светлой шее и принюхивается. Чистый омежий запах, нет ни одного постороннего. Но такого можно добиться и за несколько месяцев, если не позволять к себе прикасаться ни одному самцу. Но пять лет… Это даже звучит безумно. — Да. Чимин кивает. Его маленькие, белые ладошки несмело ложатся на вмиг напрягшуюся широкую спину и едва ощутимо, боязно скользят по бледно-серой коже, испещренной бугристыми шрамами. Омега прикусывает нижнюю губу, его тело сковано, но он пытается угодить, привыкнуть. Пытается вспомнить, какого это — быть с альфой. Возможно, за целых пять лет всё забылось и поэтому даже с этим монстром он пытается расслабиться, пытается принять ситуацию и подготовить себя. Целых пять лет без опоры, без внимания, без ласки сделали его слишком неприхотливым. Пухлые пальчики аккуратно спускаются от крыльев лопаток ниже. Под глубоким жаждущим взглядом трогают покрывшиеся мурашками ступени ребер (наверняка не раз ломанные), узкую талию, поясницу и даже крепкие ягодицы. Альфа. Большой. Теплый и чуть влажный после ванны. Сейчас, когда он молчит и снова позволяет ему слишком много, слабый Чимин испытывает долю привязанности, хоть и не должен. Юнги умеет разговаривать, Юнги не бросился диким животным и всё ещё его не растерзал, Юнги честный. Юнги умеет слушать и делать выводы. Звучит… ненормально, но Чимин впервые благодарен человеку за то, что он человечен. За то, что способен на примитивные процессы, которыми обладает каждый ребёнок. Возможно, Юнги даже не такой и плохой. А возможно, Чимин просто сходит с ума от горя. — Ты ведь сможешь быть со мной аккуратным, Юнги? – касается бледной альфьей щеки и медленно притягивает его к себе, тепло выдыхая в мягкие губы. Мужчина послушно склоняется, его ноздри снова расширяются (кажется, ему нравится его запах), и мама нежно обхватывает сначала верхнюю, а после и нижнюю, смотря в кромешные глаза: — Пожалуйста. — Хорошо, – хрипло выдыхает безумно страшный и бездушный монстр из кошмаров, поглаживая его разведенные бедра. И Чимин впервые без страха касается Юнги, обхватывая сильную шею и прижимая к себе, и доверчиво прикрывает глаза. Это его первый поцелуй за долгие годы одиночества, но он не чувствует себя неуверенно, ведь альфа берет всё на себя. Юнги неожиданно аккуратно ведет, сминает пухлые губы, подминает слабое тело под себя и будто закрывает, прячет за своей большой широкой спиной. Чимин впервые за долгие годы чувствует себя крохотным, защищенным и трогательно-бесполезным, как маленький инфантильный омега рядом со своим мужчиной, со своим надежным волком, который всё за него и для него сделает. Это безумно странно и неправильно, но Чимин всё равно скоро умрет, так что ему не будет стыдно за всю эту теплую привязанность к безжалостному чудовищу с бездонным мрачным взглядом. Умелый язык толкается в его приоткрытый рот, сплетается с его, и Чимин крупно вздрагивает, прижимаясь к Юнги ближе. Он жмурится, напрягаясь, но когда альфа чуть грубо, но всё равно внимательно перемещает шершавые ладони на его талию и животик и начинает поглаживать, сразу же выдыхает и успокаивается, позволяя скользнуть по небу, обвести ряд ровных зубок и снова столкнуться с его языком. Мама смущенно скулит, вжимается мягкой грудью в крепкий торс, почесывает короткостриженый затылок и ощущает, как губы завибрировали от чужого довольного урчания. Чимину нравится целоваться с Юнги. Нравится, как его мягкие губы ощущаются на собственных; нравится, как заботливо он трогает и безмолвно успокаивает; нравится, как держит обещания. От всего этого становится так странно-спокойно, и поцелуй выходит истомленный, упоительный. Всё тело окутывает тепло, которое собирается в груди и паху, и Чимин звучит громче, оглаживает широкую, испещренную шрамами спину ненасытнее, разводит бедра шире. Их первый нормальный поцелуй блаженно-яркий до исступления, выбивающий все мысли из головы. Чимин уверен, что Юнги чувствует это тоже. Они отрываются с тяжелым, сбитым дыханием. Омега облизывает губы, опускает карамельные замыленные глаза на чужие бледно-розовые, меж которых скользит язык, и чувствует сладкое тянущее тепло внизу живота. Его вагина конвульсивно задрожала, а сладкий сок проступил из узкой розовой дырочки, и Юнги принюхался. Его челюсти сжались, когда мама смущенно завозилась под ним, проезжаясь объёмной попой по пока ещё сухим простыням и кусая губы. — Красивая омега, – низкое бархатное урчание прошлось током по всему телу, и киска меж пышных бедер запульсировала отчетливее, выпуская пахучую смазку. Чимин застенчиво прикусил пальчик на похвалу и опустил глаза, сладко засопев. Хороший, мягкий и робкий. Юнги голодно облизывает клыки, снова заглядывая меж разведенных ножек, и уже уверенно опускается лицом к теплому влажному естеству, зная, что его не оттолкнут со слезами на глазах. Приятное чувство. Его отчего-то преодолевает гордость и благодарность, но он отгоняет эти ненужные чувства, утыкаясь округлым носом в торчащий клитор. Сверху раздается тихий икающий писк, и мужчина усмехается, когда видит, как омега снова прикрыла рот маленькими ладонями. — Стесняешься? – хмыкает и размашисто лижет мокрую сердцевину, зацепив смазку из розовой дырочки и протянув до красной чувствительной бусины. Объемные омежьи бедра подбрасывает над матрасом, но Юнги крепко прижимает те обратно, пытаясь совладать с разрушающим его нутро желанием поскорее натянуть это мягкое тело на себя. Натянуть, раздолбать маленькую дырку, набить кремом, а после, может быть, использовать тяжелую белоснежную грудь, пухлый рот и выпачкать миловидное лицо этой застенчивой матери. Матерей он только и не трахал, если честно. Но снова от поглощающей тьмы его отвлекает тихий голос и жалобное хныканье: — Юнги, – омега, кажется, просто бессмысленно зовет его и не может связать ни слова, смотря блестящими пьяными глазами, — Юнги. Альфа выругивается себе под нос и опускается маленькими поцелуями ко внутренней стороне бедер. Член ноет и тяжело тянет между ног, но он набирается невиданного терпения и помогает сначала Чимину, ведь пообещал. Обещание — пустые слова в его мире. Одного складного звука «я обещаю» никогда недостаточно — это знают даже дети, — но у этого омеги всё судя по всему иначе. И Юнги не может ему из-за этого воспротивиться, продолжая послушно ласкать чувствительное тело, вылизывать бедра, выцеловывать коленки, кусать пяточки и обратно возвращаться к потихоньку заливающей всё вокруг киске. Длинный язык лижет на этот раз размашистее: жадно лакает из сокращающейся дырочки приятный пряный сок под маленькие повизгивания сверху, ныряет между половыми губками (а после рот всасывает каждую поочередно) и гибкими, томительными мазками изводит клитор. Чимин пахнет умопомрачительно. На вкус — ещё лучше. Чуть солоновато-пряный, чистый и аппетитный, как дорогое блюдо. Юнги мнет мягкие бедра и агрессивно слизывает выступающие жирные соки ещё до того, как те успевают скатиться вниз, к пульсирующей звёздочке ануса. Гибкий язык упоённо скользит меж тёмных губок, альфа прикрывает глаза и нетерпеливо порыкивает, когда проглатывает очередную порцию и ждёт следующую, дразня клитор под громкое мяуканье омеги, растопыривающего пальчики на ножках. Юнги на мгновение отрывается, чтобы спуститься и облизать их, нежные и крошечные, так сильно привлекающие его внимание. Всё тело Чимина выглядит вкусно. Хочется облизать и искусать везде, каждую складку, каждую конечность, сантиметр сливочной кожи. Он урчит жадным псом и придерживает тонкую лодыжку, чтобы пройтись широким горячим языком по розовой ступне и укусить пяточку. — Ю-Юнги... – омега застенчиво всхлипывает. — Вкусно. Единственное внятное объяснение, на которое его хватает, перед тем, как нырнуть обратно меж разведенных ног. Снова мокро. Сладкое тело безумно чувствительное. Даёт много еды ему. Кормит. Особенно эта пухлая крошка, которую он похлопывает, усмехаясь дёрнувшемуся тазу, а после накрывает ртом и целует, ныряя длинным языком в чавкающую дырку. Внутри горячо, узко и вязко. Было бы славно усадить Чимина себе на лицо, чтобы вся карамель из его тугой киски лилась прямо в рот. Чтобы его толстая попка придавила и задушила его, а большие бедра сжали голову и не позволили бы шелохнуться. Юнги усмехается и мягко прикусывает напряженный клитор, поднимая черные глаза на искаженное в удовольствии кукольное лицо. — Ах, Santo cielo! – мама красиво выгибается и сжимает пухлыми пальцами свою большую грудь, пытаясь вскинуть таз навстречу навязчивой ласке. Пальчики на небольших ножках поджимаются, пух золотых волос раскидывается по подушке, и Чимин жмурится, когда порочный рот всасывает его чувствительную пуговку, специально доводя до безумства. — Юнги, – загнанно дышит под внимательным липким взглядом снизу, — Юнги! Удовольствие близится такое мощное, что он даже не замечает палец, медленно проникающий внутрь и распирающий сокращающиеся стеночки. Чимин ощущает его только тогда, когда альфа издает хриплый рык в его истекающую девочку, и медленные, тягучие толчки ускоряются, как и кружащий у покалывающего, напряженного клитора язык. Второй палец проскальзывает внутрь легко и почти сразу же, как омега дует губы и натужно дышит, пытаясь дернуть крепко сжатыми бедрами, но ничего не выходит. Поэтому чувствительная мамочка громко всхлипывает и пускает слёзки, сжимая в кулачках собственные дорогие блондинистые волосы и оттягивая, пока Юнги усмехается, ускоряя движение кистью и не больно прикусывая налитую пуговку. — А-ах, Ю-Юнги, я сейчас... – тонко всхлипывает Чимин, слыша громкое, влажное чавканье у себя между ног. Омега изворачивается, вопит и хватается за широкие плечи, впиваясь в них короткими ногтями. — Юнги! Юнги, я н-не… я не могу! Слабый ангел плотно жмурится и таскается по простыням, изведенный, с горящим лоном и слезами на глазах. И Юнги, как сам Дьявол, прожигает нежное тело невменяемым взглядом, клацает клыками и выравнивается, огромной скалой нависая над крошечным светлым комком, даже визжащий тихо и не так громко, как другие омеги, рвущие глотку на его постели. Язык заменяет вторая ладонь, быстро размашисто надрачивающая горячий твердый клитор. — Можешь. Узловатые пальцы встряхивают всё его пышное тело, вколачивают в матрац до клокота вязкой смазки, до пены на гладком персиковом лобке, и Чимина хватает всего на жалкие несколько мгновений. Несколько мгновений, за которые вся его личность, всё его существо расщепляются, и единственное, на что он остается способен — схватиться за бешено вбивающее в него пальцы альфье запястье обеими ладошками, сжимая объёмную подпрыгивающую грудь предплечьями, и влажно приоткрыть пухлый рот, из которого безумно глупенько и грязно вытекает слюна. — Какая красота, – довольное рычание Юнги запускает в его пустой голове механизм. — Давай, пухлая тёлочка, залей всё вокруг, – шипит сквозь зубы, пока вены взбухают по сильных руках и внизу живота, где болезненно дергается каменный член. — Давай, малышка. И как по команде Чимин вскрикивает и закатывает глаза, выпячивая розовый язычок. Кукольное лицо краснеет, всё пышное тельце крупно дрожит, а красная, натруженная киска туго брызжет на бледный торс хрипло посмеивающегося альфы, который не прекращает мягко наглаживать сверхчувствительный комочек, бьющий током по всему телу. Мамочка резко выдыхает и падает обратно на подушку, загнанно дыша. Сердце грохочет в горле, в ушах, в груди. Между ног всё пульсирует и горит, пухлые дрожащие пальчики пытаются прикрыть растревоженную плоть, пока из груди вырывается сладкое обессиленное сопение, и Чимин нежным трепещущим котёнком осоловело хлопает мокрыми глазками, лапками накрывая свою крошечную киску. Юнги только умиленно бархатно урчит, уже не удивляясь ни одной своей неправильной реакции, ведь рядом с этим омегой как обычно действовать нельзя. — Что это у нас здесь? – хрипит, уже порядком изведенный, и вновь опирается руками о матрац возле блондинистой макушки. Горячая головка члена тычется в короткие пальцы, пачкая в предэякуляте, и Мин с удовольствием наблюдает, Чимин поджал губы и порозовел. — Маленькая защита, да? Он беззастенчиво подается тазом вперед и тычется в неуверенно раскрывающиеся ладошки, не прекращая смотреть на робко принимающего своё желание омегу. Как тот сначала чуть хмурится, потом кидает маленькие взгляды, смотрит исподлобья, кусая зацелованные губы. И в итоге убирает руки и раскрывает слипшуюся темненькую девочку обратно, прижимая лапки к груди. — Всё, – тихое, стеснительное. — Можешь... делать. Альфа лающе посмеивается, обхватывая толстый ствол у основания и похлопывая головкой по мягким складочкам. — Что «делать», Чимин? – мама вздрагивает от того, как его имя звучит из его уст. А Юнги продолжает, склоняясь к давно привлекшей его внимание груди, чтобы громко всосать аккуратный персиковый сосок. Сначала один, а потом второй, и оставляет по укусу под каждой тяжелой грудкой. Везде вкусный. — Выебать? Трахнуть? Порвать твою крохотную дырку и залить спермой? Что? Он уже видит, как сладкая блондинка закрывает ладошками лицо и застенчиво сопит. Но Чимин подносит указательный пальчик к зацелованным губам и хлопает мыльными карамельными глазами, потираясь щечкой о собственное розовое плечико. — Порвать мою крохотную дырочку и залить спермой. А Юнги вдруг чувствует, что не готов прощаться так быстро. Но тут же прогоняет эти мысли. На его лице растягивается голодный оскал, и мужчина, повинуясь чужой воле, обхватывает широкой ладонью тонкую шею и грубо, одним слитным толчком врывается внутрь без предупреждения. Прорывается его варварская натура, когда агрессивно рычит, сдавливая чужое горло, и пару раз мощно толкается, на считанные мгновения забыв, что под ним не дешевая шлюха. Его тормозит громкий скулёж и вцепившиеся в предплечья короткие ноготки. А ещё широкие, застывшие испуганные глаза. — Юн… ги… – хрипит. Юнги тут же ослабляет хватку, накрывает свободной рукой натянутый животик и склоняется к дрожащим губам, большим пальцем поглаживая горячую щечку. Маленькая мама напугано всхлипывает, сжимается в комочек и роняет слёзки. — Т-ты в-ведь… – заикается и тянет носиком. Мин отчетливо слышит, как его альфа внутри громко скулит и стыдливо прикрывает лапами лицо. Но сам он только плотно сжимает челюсти. Мышца на правой щеке отчетливо дергается, и Юнги жмурится, прогоняя всё это дерьмовое, жгущее грудину сочувствие и желание позаботиться. Нет… Нет, он не будет. — Чш-ш, – альфа утыкается лбом в чужой и ласково целует взмокший висок, слизывая солёную каплю. Округлый нос бодает и ведет за ушком, по острой линии челюсти, подбородку. — Тише. Не просит прощения и не зовет по имени, потому что запрещает самому себе. Потому что ему не нужна эта бессмысленная привязанность. — Юнги, – снова всхлипывает и крепко обнимает за шею, прижимаясь всем телом. Но альфа не отвечает и зарывается носом в светлые волосы, вдыхая теплый душистый аромат. Нужно знать грань, быть сдержанным, держать слово. Нельзя натворить беды. Но Чимин не унимается и жалобно зовет снова, утыкаясь лицом в его шею: — Юнги… Юнги, пожалуйста. Я не буду просить ни о чем невозможном, просто поговори со мной ещё немного, – беззвучно скулит. — Пока время ещё есть. И Юнги яростно рычит на себя внутри, когда подхватывает крошку за пухлые бедра и прижимает к себе, оставляет поцелуй на раздраженной щечке. Мозолистые ладони бережно оглаживают большую попку, ямочки под ней, пока губы томительно накрывают чужие. Альфа целует, безумствует из-за доверчиво жмущегося тела, и обещает себе, что справится с этим, несмотря ни на что. — Детка, – хрипит и мягко толкается в расслабленное нутро, сминая плюш ухоженной сливочной кожи. Высокий сладкий стон, полный удовольствия, скромно звучит ему на ухо. Будто специально, чтобы только он услышал. — Маленький. Юнги прокусывает острыми клыками себе губы, наказывает себя, но не может в полной мере ощутить боль, ведь трахает сейчас настоящего ангела, обхватывающего его лицо и маленькими кошачьими мазками зализывающего раны. Член, сжатый пылающими бархатными стеночками и неторопливо проезжающийся по ним, дергается, и Мин мычит, жмурясь до разноцветных пятен перед глазами. Безумно трудно себя сдерживать, но он старается. И Чимин чувствует это. Чувствует и уверенно заглядывает в черные глаза, перед тем, как обратно удобно уложиться на подушечках, раздвинув для альфы ножки. Чимин благодарен, а потому позволяет альфе отпустить себя и сделать себе хорошо с помощью его тела. Мамочка старается, занимает раскрытую красивую позу и кладет большие руки Юнги на свою грудь, судорожно вздохнув, когда те сразу же сжимают мягкие округлости. — Вот, – робко смотрит исподлобья, — тебе.***
Последняя просьба: — Похорони меня с моим сыном, Юнги. И омега с маленькой улыбкой наконец-то проваливается в дрёму, уставший и изведенный за этот отвратительный длинный день. И засыпает крепче всего, потому что знает, что полное грязи, жестокости и ненависти завтра не наступит больше никогда. И больше никогда они не почувствуют ни страха, ни боли, хоть и совсем недавно было хорошо настолько, что он почти поверил. Его маленький, испуганный Чонгук ждет маму. Мама скоро придет. Юнги укрывает нагое тело теплым пледом и аккуратно подхватывает его, укладывая на сбитые подушки. На тумбочке рядом ждет своего часа давний друг Hrvatski Samokres 2000. Хотя огнестрельное при нем всегда — в особо неспокойные дни Мин держит руку на рукояти даже когда спит. Черные глаза темнее полумрака комнаты. Они неотрывно смотрят на сопящего омегу. Как мерно поднимается его скрытая тканью грудь, как зацелованные губы трогает прозрачная грустная улыбка, как подрагивают брови. Юнги сам не замечает, как отходит и даёт лунному свету залить мягкое тело. Не замечает, как берет с тумбочки пистолет и сжимает узловатыми пальцами рукоять, направляя дуло на спящего ангела, чьи золотые волосы мягко рассыпались по подушке. Невинный, ласковый, доверчивый. Юнги сам не замечает, как перечисляет в голове все эти неизвестные слова, предназначая каждое маленькой маме на его постели. Он снова подходит ближе и присаживается рядом. Широкая грубая ладонь накрывает мягкую щеку, пальцы перебирают шелковые волосы. Даже во сне Чимин ластится, почти незаметно подставляясь и тихо-тихо урча. Юнги не чувствует эту громкую многообещающую любовь, он скорее просто… заинтересован. Альфа в груди поджимает уши, сердце ведет себя странно, но головой он всё ещё холоден и понимает, что этого недостаточно. Ни одного чувства в мире не будет достаточно. Картель не прощает и он тоже. Картель бесчувственен и он тоже. Босые ноги со скрипом прогибают деревянные половицы, Мин занимает прошлое положение и беспощадными глазами прощается с трогательным белоснежным комком, спрятанным под одеялом. Осматривает его в последний раз, борется с чувством поцеловать надутые губы, белоснежную шею, пахнущую нежностью. И надеется, что на том свете омега все-таки встретится с сыном и их жизнь в бескрайнем спокойствии и умиротворении небес сложится намного лучше, чем здесь, на земле. А потом, возможно, им удастся встретиться вновь, и он, Юнги, будет уже совершенно другим, будет таким же хорошим, таким же благородным и непорочным. Подходящим ему. — Хорошо. Отвечает на чужую просьбу только сейчас и глубоко вдыхает. Он запомнит его. Запомнит, наверное, до конца своих дней, которых наверняка осталось не так много. Запомнит прикосновение его крохотных мягкий ладоней, его аромат, голос, вкус. Его отважность и искреннюю любовь к сыну, ведь любящих матерей Юнги, думал, не существует. Да и любящих людей в принципе. Безвозмездно, абсолютно, как и должны любить. Думал, это всё выдумки. Оказывается, нет. Запомнит, как ощущается его шелковое тело в его ладонях, какое оно чувствительное и отзывчивое. И поцелуи запомнит — такие же безумно мягкие, робкие, сладкие. Запомнит абсолютно всё, потому что больше никого подобного он не встретит никогда. Юнги прикрывает глаза. Обнаженный, получивший своё и, кажется, удовлетворенный. Наверное. Раздается оглушающий выстрел. Тяжелый, бьющий по перепонкам и наверняка разбудивший парочку ребят наверху. Не его выстрел. Мужчина резко дергает голову в сторону агрессивно распахнувшейся входной двери. В комнату врывается измазанный в крови, невменяемый альфа с блестящими от слёз злыми глазами. Юнги опускает пистолет и слышит душераздирающий рокот рванувшего к нему мальчишки. — Где моя мама?! И вдруг чувствует облегчение. Восстал из мертвых, когда родная мать была почти одной ногой в могиле. Явился так вовремя, мгновение в мгновение. Ведь ещё секунда — и прелестный, ласковый ангел с пухом золотых волос уже был бы на своём истинном месте. Там, откуда по ошибке был изгнан. Юнги переводит мягкий взгляд на сопящего, безмятежного омегу, и мальчишка метает свой следом. Его губы дрожат, он падает на колени и роняет слёзы, а черное сердце в груди Юнги взволнованно трепетно ухает, когда светлые пряди медленно спадают на кукольное лицо и Чимин едва заметно дергает маленьким носом, сладко дуя губы. Теперь вернется обратно ангел ещё не скоро.