Sweet child of mine

Люцифер упускает момент, когда Чарли взрослеет. Он ускользает от него, как скользкая шёлковая лента, — или скользкая кожа змеи, которая ему профессионально хорошо знакома? — и высший демон не успевает вовремя сжать пальцы, чтобы это остановить. Он понимает, Чарли растёт, она меняется, изменяются её вкусы, внешность, возраст, но он… Он остаётся всё тем же. Демоном, мужчиной в самом рассвете сил, который не был обделён глазами и уж точно не был обделён плохим аппетитом до женской ласки. Возможно, дело в том, что она выросла похожей на Лилит. Возможно, у него давно сформировался типаж, в который входили все, кто хоть сколько-нибудь был схож с его женой. Возможно, он был обыкновенным извращенцем. Этих «возможно» было бесконечное множество, и Люцифер не знал, какое из них относить наверняка точно к себе. Видимо, всего понемногу. Быть может, отодвинутая, но не переступленная до конца грань её детства, её юного возраста, когда она начала созревать, её странная чистота для рожденной грешными душами… Вот что поистине привлекало Люцифера в ней. Чистота, да. Люца патологически к ней тянуло, и он не мог за собой этого не заметить с периода нахождения в эдемовском саду. Это многое бы объяснило. Например, то, что он невольно начал от дочери из-за этого отдаляться, чтобы непозволительно с ней не сблизиться. Даже в аду соблюдались некоторые рамки морали, по крайней мере Люцом по отношению к своей семье. Когда-то он расчёсывал ей волосы перед сном, — своей цветочной Шарлотте, — усаживая её на персиковый велюровый пуф перед туалетным, подсвечиваемом лампами, зеркалом, говорил о том, какая красавица у него растёт (мягкая щетка скользила по таким же золотисто-белым волосам, как у него, она приглаживала их и пропускала через каждый зубчик, как хотел бы уже сейчас пропустить сам Люц волосы дочери через свои пальцы), но если он попробует сделать подобное сейчас, он окажется неправильно понятым. Они с Чарли уже много лет не созваниваются, не могут без напряжения перекинуться и словом, — она утопает в море своих мечтаний, связанных с отелем для исправления грешных душ, и Люциферу смешно; неужели она всё это делает в пику ему? — видятся лишь по праздникам и не без настойчивого подталкивания со стороны Лилит в спину с обеих сторон. Между ними пропасть из недопонимания растёт со страшной прогрессией, когда на Люца смотрят не его глаза, а глаза Лилит с белого румяно-яблочного лица, но с его люциферским упрямством; дочь не соглашается ни с первого раза, ни со второго, что затея провальная, что она спускает свои усилия впустую, переливая из пустого в порожнее, но едва ли Люцифер может на неё надавить сильнее, чем уже это делает. Он обещал её отлучить от семьи, Чарли в итоге сама отстранилась. Он обещал ей отсутствие помощи и финансирования, она и сама не запросила и цента. Её дьявольская гордость и несломимость так напоминали ему себя самого, что Люциферу при одном взгляде на дочь становилось не по себе — он будто видел своё отражение, которое воротило нос от собственного же создателя. Она ему будто больше вовсе не дочь, конкурент по принятию, содержанию и обработке большего количества грешных душ в аду — да, но разве может подобное перечеркнуть все кровные узы за один раз? В конце концов, не было вещи гуще и крепче, чем общая кровь, текущая одинаково чёрной вязкой жидкостью в их венах, — Люцифер думает об этом, когда Лилит ему твердит, что дочь ещё одумается и сто раз вернется. Он занимает выжидательную позицию и ждёт. Ждёт, когда же Чарли соблаговолит заявить о своём провале не во всеуслышание, а сначала им, самым близким ей существам. Однако чем больше проходит времени, тем выше дочь взбирается по горе реализации своей нереалистичной в аду мечты — с самого её пика падать будет очень больно, и Люцифер понимает это же, когда до него доходит весть, что отель дочери был уничтожен, стерт с лица Пентаграмм-сити из-за стычки Высших демонов на его территории. Это было ожидаемо. Просчитываемо. Но Люц не может сдержать своего мрачного ликования, когда дочь рывком открывает дверь в поместье Магне, а потом без слов проходит в свою детскую спальню. Во второй руке у неё наполовину вылаканная в одиночестве бутылка огненной настойки, на лице ни единого признака прежней радости. Домой словно возвращается ему совершенно незнакомая демонесса, чье имя никак не вяжется с коротким ласковым «Лотти», не пахнет шарлоткой, испеченной с добавлением сломанной палочки корицы на воскресенье, и вообще… Не кажется его дочерью. Она стала совсем другая. Люцифер это понимает. И почему-то идти к ней кажется плохой идеей, но он всё же идёт. Она сидит на том самом пуфе, смотрит расстроенно в зеркало, под глазами — размазанные протяжные дорожки из туши и разочарования. Люцифер подходит, встаёт позади, как ангел-хранитель без крыльев, и… Берётся расчёсывать её волосы. — Отелю настали кранты, — отчитывается она перед ним, не меняя своего выражения лица. Люцифер попеременно смотрит на дочь через зеркало и её волосы, которые пропускает знакомо ласково через зубчики, но не знакомо колет уже у него горячо электричеством в самых кончиках пальцев, когда мягкость волос Шарлотты ложится во внутреннюю сторону ладоней. Щекочет её. Выскальзывает словно плавленным золотом. — Я знаю. Об этом уже успели растрещать на весь ад, дорогая моя. — Люцифер смотрит пристально кошачьим жёлтым взглядом через зеркало на дочь, та будто не смотрит на него вовсе. Её взгляд проходит сквозь зеркало, стену и разделяемое ими пространство, она будто находится не здесь и не с ним. А всё ещё в том вечере, когда масштабная драка между троицей V и Аластором порушила все её мечты, всё то, что она притворяла в жизнь с такой любовью и усердием… Чарли словно стала зрителем того, как тщательно долго выращеваемый ею сад растоптали пришедшие хулиганы. И отец, конечно же, не пришёл, чтобы разобраться с этим, как и мать тоже. Потому что Чарли с самого детства учили быть сильной. Или учила в итоге себя она сама, когда отец выразил недовольство её инаковостью? Отличием её мечты от его? — Зато у тебя есть теперь повод порадоваться. Ты ведь хотел, чтобы это случилось. — Её голос всё ещё бесцветный, лишённый и всякого намёка на звонкость и радугу, хриплый, упавший куда-то на дно личной эмоциональной пропасти, в которой Чарли сейчас находилась. В ней появилось столько всего нового и не изученного Люцифером, что он даже радуется, что Лилит сейчас нет дома… Что он видит это первым, принимает первую линию огня на себя. Что он заново знакомится с дочерью, хотя внутри настойчиво скребется желание сделать что угодно, лишь бы увидеть её прежнюю. Как и ушедший блеск в её дегтярно-черных глазах. — Если ты думаешь, что это так, ты не права, малышка, — едва слышно шепчет он, и Чарли передергивает плечами. Вложенная сладкая ложь в слова родителя впервые действуют на неё странно… Непривычно. Коронное «малышка» посылает горячие мурашки по спине, ровно под белой помятой рубашкой и красным пиджаком, и Чарли хочется после этого сделать долгий глоток из уже почти допитой бутылки. Как назло, содержимого осталось всего на донышке, поэтому спрятаться за алкоголем не выйдет в любом случае. Она была просто пьяна, верно? Люцифер ведь её отец. Это было бы просто абсурдно, если бы её нужда в его одобрении за столько лет столь извращённо трансформировалось в… Это. — Не называй меня больше малышкой Лотти, пожалуйста, — просит Чарли, почти не поворачивая головы, и Люцифер видит, что она и вправду больше не его маленькая сахарно-зефирная Лотти. На него через зеркало смотрит именно что Шарлотта Магне, демонесса, повидавшая слишком много, даже больше, чем ей бы хотелось, — и всего этого можно было бы избежать, останься ты просто со мной, думается в ту же секунду ему, — и потому мужская натура Люца… Успевает взволноваться, когда в зеркале на него смотрят уже его глаза. Глаза Шарлотты знакомо желтеют в момент злости или сильного расстройства, зрачки сужаются и вытягиваются, как у кошки. И вот теперь Люцифер абсолютно уверен в том, что перед ним его плоть и кровь, его дочь, которая потерялась, запуталась, но все-таки отыскала наконец дорогу домой. — Хорошо, как скажешь, милая. — Он моргает, прогоняя дурацкое нежелательное наваждение, касается в последний раз её волос и заправляет прядь за ухо. Шарлотта наконец впервые расслабляется за всё время нахождения внутри прежнего дома. Ни тебе ожидаемой ругани, ни упрёков, только молчаливое понимание со стороны отца… Ей хочется, как прежде, откинуться к нему в руки, закрыть глаза и представить, что ей снова десять. Что нет ничего и никого важнее него и матери в её жизни. И что у неё нет взращенного с детства синдрома спасителя, который сильно осложнял уже ей с прожитыми годами жизнь. Ответственность за кого-то другого… Это было так сложно. Так ужасно тяжело на собственных плечах… Что хотелось всё это бросить в седьмое пекло. Позволить ему отвязаться. Оказаться снова на чьем-то попечительстве, а не нести его над кем-то самой. Люц, словно чувствуя это, снимает невидимый груз с плеч дочери, проводя по ним пальцами, спрятанными за тканью черных перчаток, он помогает ей откинуться спиной на него и упереться лопатками ему в поджарые мышцы пресса. Его ладони умело проходятся по нужным точкам шеи и плеч Шарлотты, и она млеет от того, как он делает ей массаж, прикрыв глаза… Шарлотта отклоняет голову по мере того, как Люц продвигается пальцами по её шее. Когда голова запрокидывается, её вновь чёрные глаза смотрят в его жёлтые, с горячечно пульсирующими зрачками; сама эта невинность и внезапная доверчивость подталкивают его к действию. Он приоткрывает в шумном выдохе рот, потому что Шарлотта будто ожидает от него чего-то. Она не просит о помощи. О покровительстве. В один момент она уйдёт, собрав силы, как пришла, как если бы нужда в родителях отпала у неё когда-то сама собой. Очень естественно, как это происходит просто… Однажды. И Люцифер прекрасно понимает это. Тогда кем же ему теперь быть рядом с ней, если он ей как отец больше не нужен? Люц был согласен на любую предложенную ему новую роль. Лишь бы Шарлотта подольше рядом с ними осталась. Об испорченности его натуры можно было и не гадать, его хватило держаться от неё подальше ровно до её первого крупного провала, и вот… Он оказался здесь. Рядом с ней. И быть в дали больше не было ни сил, ни желания. В подтверждение тому выступал его мерзкий поступок, один единственный звонок, который нагнал тех демонов к её отелю и позволил всему этому случиться. Люц пошёл на подлость, как он думал, исходя из заботы о ней. Он сделал всё, чтобы их встреча спустя столько лет состоялась. Чтобы Чарли вернулась. Он самолично подтолкнул её к падению, нажав ладонью меж острых лопаток, хотя её крылья не успели ещё даже до конца отрасти, не то что расправиться. Интересно, смотря на него с чистым искренним пониманием, она закладывает весь тот смысл, что видит он? И если да, то когда же она догадалась и главное о чем из всего? Когда он стал её обнимать сильнее обычного, видя в лёгких цветочных ситцевых платьицах, с волосами, заплетенными в две аккуратные толстые короткие косы?.. Когда он нарочно её укалывал, чтобы она держалась подальше от затеи с отелем, обреченную заранее на провал? В каком из этих моментов Люцифер прокололся настолько, что затылок Чарли сейчас терся весьма настойчиво о ремень его брюк, а в тёмных глазах горело золотистыми искрами… «Я всё знаю». Люцифер не знает, но сейчас он удерживает её здесь, пока он и она ограничены пределами этой комнаты, не позволяет так рано и просто уйти, как Чарли бы хотелось, и сбрасывает последние щиты из морали, целуя Шарлотту в её детской спальне. Окончательное осознание приходит именно в эту секунду, что всё поменялось для них бесповоротно, став неизведанным, запретным и странным. Что точка невозврата была преодолена именно здесь и сейчас. Но как же сладко было чувствовать вкус падения, яблок и огненной настойки на её языке, когда Чарли покорно раскрыла рот и ответила ему на поцелуй.