алатус

сяо задыхается, сжимая одежду на груди до треска, пытаясь оттянуть её подальше, чтобы вдохнуть хоть немного воздуха. пахнет дождём и свежестью, но сяо не может этого заметить. перед глазами шумы, чёрные пятна расплываются, и тревожное лицо архонта — единственное, что может хоть немного отвлечь. сяо старается полностью сосредоточиться на нём. как там моракс говорил? «пять вещей, которые ты можешь видеть, четыре, которые можешь услышать», или как… во всяком случае, адепт моргает пару раз и разглядывает мягкие черты лица венти, его одежду, глаза, резинки на кончиках тонких косичек, искусственный анемо глаз бога, подмечает искривлённые брови. и, наконец, уши раскладывает. он снова способен слышать. — алатус… — шепчет венти и тянет руку к чужой щеке с диким желанием прикоснутся, смахнуть почти незаметные слёзы. его голос успокаивающий, хочется слушать бесконечно, но в душе что-то бурлит, а старые непрошеные воспоминания возвращаются, заново перекидывая в то ужасное время, причиняя боль и панический страх. к сожалению, на такие эмоции сяо реагировать не умеет. — не называй меня так! — голос на грани шипения — воздуха всё ещё недостаточно — пропитанный ядом. — это не моё имя, — поднимает голову, заглядывая прямо вглубь чужих бирюзовых глаз. венти мотает головой. выглядит это грустно. подходит ещё ближе, осторожно кладя ладонь на его плечо, в жесте поддержки. — это истинный ты. прими же дар богов. только тогда ты станешь свободным, твоя боль отступит навсегда и никогда не вернётся, — такая явная искренность, желание помочь. — я вижу, как тебе плохо. но мальчик не может быть послушным, нацепляя на лицо бездушную, убийственную маску и готовится сражаться хоть насмерть. кислорода катастрофически не хватает, поэтому руки дрожат, как и всё тело. человек, что увидит искусство сяо — неизбежно умрёт, поглощённый вездесущей тьмой. но, если вы забыли, венти — не человек, он — архонт ветров и свободы, которую поклялся даровать и несмышлёному адепту. — замолчи, бард, что ты знаешь, — и в сердце венти что-то звонко-звонко разбивается, тонкие брови хмурятся, рука ломано падает с плеча, будто ей не за что держаться. сяо резко и грубо дёргается, чтобы сделать привычный выпад, но не может сдвинуться с места. словно прикован невидимыми цепями, имя которым — ветры. зубы сжимаются от неконтролируемой агрессии, но за маской этого не видно. сяо практически рычит, напрягая все мышцы — вены вздуваются. — ты не посмеешь относиться к архонту с таким неуважением, — его взгляд за секунду становится ледяным, будто и не было всей той нежности, сострадания и боли на дне зрачков. и на мгновение сяо словно теряется, не находя, что ответить. колени легко подгибаются от давящей ауры могущества и ещё чего-то — чего-то настолько тёмного, что сяо не видел ни в одном им же убитом демоне. но тело естественно оказывает сопротивление — адепт нетвёрдо держится на ногах, но больше попыток напасть не предпринимает — это невозможно. — подумал, раз я добр к тебе, то можешь говорить, что вздумается? не забывай, кто перед тобой. и не забывай, кто вытащил тебя из пучины, — звучит громогласно, это тяжестью тонн давит на уши и само сознание. — маленький, глупый якша. листья деревьев опадают и кружатся в бесконечном порыве ветра. небо мгновенно закрывают грозовые, тёмные тучи. художник поменял краску. — вечно страдающий и самоотверженный, — продолжает архонт, принося сяо невыносимые страдания. его колотит, и сил не остаётся никаких. — я всего лишь хотел помочь. его глаза сверкают лазурным, что в темноте выделяется, как путеводная звезда (за которой адепт пойдёт хоть на край света), смотрят свысока, как на что-то абсолютно мизерное и ничтожное. губы растянуты в пугающей, даже чем-то жуткой улыбке. и сейчас никто не посмел бы встать на его пути. так вот какими были архонты во времена безжалостной войны. а моракс же рассказывал… якша резко ловит себя на эмоции восхищения и отдёргивает незамедлительно, ощущая после этого смесь отвращения и странного трепета. маску снимают от лица безжалостно, по ощущениям, с плотью, до оголённых мышц и костей. от тысячелетнего мальчика будто что-то отрывают. от самих его внутренностей: глубже, чем может достать кинжал. якша чувствует себя разбитым, беспомощным не то, что в борьбе, но даже в помощи себе же, униженным и абсолютно голым, незащищённым. он держался с последних сил, чтобы не показаться жалким и слабым перед сущностью, которую он безмерно любил, но сейчас безостановочно падает на колени, под ноги расправившего величественные белоснежные крылья божества. это выглядит настолько… нереально, восхитительно и страшно, что алатус замирает, полностью сдавшись, и просто безучастно наблюдает. это происходит не с ним. не-с-ним-не-с-ним-не… своеобразная мантра даже чем-то помогает. лучше бы молился, раз уже на коленях. мальчика подхватывают тысячи ветров, поднося выше лучей пробивающегося солнца. — а ещё… прости меня, алатус, — барбатос поднимается к нему, окутанный мягким светом и своей белой накидкой. завораживает. невесомый поцелуй, который говорит вместо бога «извини», остаётся на губах вечным жаром, болью, зависимостью и напоминанием.