полароиды

      Оказалось, что разорвать все связи с родителями примерно настолько же просто, как хлопнуть дверью. И примерно настолько же сложно, как понять куда теперь деваться.       По крайней мере, Сынмин совсем не понимал куда ему идти. Решение уйти наконец-таки из места, где ему каждый день сообщают о том, что его выбор — сплошная глупость, загубленная жизнь и будущее в канаве, далось ему достаточно легко. Вот только возникала проблема иного толка: как легко и быстро оно далось, настолько же оно и было необдуманным. По крайней мере, тщательно и в деталях расписано оно не было.       И вот теперь Ким Сынмин, в последний раз хлопнув дверью родительской квартиры два часа назад, стоит напротив двери совершенно иной. Он, припорошенный снегом, с вздутым рюкзаком и чёрным чемоданом на колёсиках, собирается ворваться в жизнь (и квартиру, да, это важно) Ли Минхо настолько же неожиданно, как тот, в свою очередь, ворвался в жизнь Сынмина лет пять назад.       Они не были близки, уже нет. Раньше — может быть. По крайней мере, именно ему Минхо грустно плакался (громко сказано, ведь это было скорее пропитанное спокойствием «что делать дальше?») про Джисона в своё время. По правде говоря, завертелось у этих двоих тогда быстро — Сынмин уже через месяц после того разговора ловил взглядом их слипшиеся тушки везде, где только мог увидеть.       Вроде как, они даже съехались, что было, по меньшим меркам, пиздецки плохо для и без того маленькой съемной квартиры Минхо. А теперь Сынмин хотел втиснуться в это крошечное пространство, потому что идти ему больше было некуда. Теперь он хотел напомнить о себе спустя год общения в стиле «с днём рождения», «смотри мем» и «может увидимся однажды, когда-нибудь, может быть, когда звёзды станут должным образом?».       Он очень любил и уважал Минхо (Джисона, может, любил ещё больше), но отчего-то было ощущение, что заботливая натура Ли даст трещину (а потом и затрещину, ага), когда услышит столь наглую просьбу после… всего.       В целом, всё их общение было слегка странным, наверное. Познакомились они лишь по той причине, что на дне открытых дверей Сынмин, громко фыркнув и закатив глаза, выдал какую-то тупую шутку, а Минхо, будучи второкурсником-волонтёром, услышал её и не мог прекратить смеяться.       Сынмин не поступил в тот универ. Не потому что был недостаточно хорош, а потому что и не пытался — родители, крепко ухватив его за шкирку, запихнули его на юридический. Творчество осталось где-то позади, захлопнувшись эдакой массивной дверью с таким грохотом, что это оглушало.       Однако оставался Минхо. Минхо, который написывал Сынмину всякую хуйню и стабильно появлялся под дверью квартиры, который таскал Сынмина к своим знакомым вокалистам и начинающим продюссерам (да, так в его жизни появился и Чан), чтобы те помогали ему с творчеством хоть немного, который мог презрительно сморщить нос в студии, но обязательно бросал потом что-нибудь в стиле «это было неплохо». Ему в целом было поебать на всякие рамки, потому что Минхо танцевал столько, сколько себя помнил, а потому все предрассудки уже давно остались где-то там позади. Он легко мог заставить Сынмина отвернуться от учебников с заумными названиями и сорваться на очередной отчетный концерт, лишь мурлыча что-то про то, что «вот, Сынмо, там будет тот классный чел, помнишь? пообщаетесь с ним лично».       И Сынмин шёл.       Помимо прочего, Минхо был… своеобразным. Сынмин до одури его любил и обожал, но иногда прекрасно понимал, отчего же у Ли было не так уж много друзей. Например, одной из причин явно был тот факт, что он легко поступал вопреки здравому смыслу — как в те бесконечные разы, когда появлялся ни свет ни заря на пороге, с самыми жалостливыми глазами прося впустить.       В те времена когда это происходило, Минхо ещё жил в общаге. Он часто проёбывался с комендантским часом, а ещё с финансами, а потому спать ему было частенько негде и есть — вау, как неожиданно — тоже было особо нечего. Сынмин принимал его в квартиру так же легко и привычно, как и закатывал глаза, бурча, что это «точно последний раз, Минхо-я», ведь «родители спят, ты понимаешь как нам влетит?».       И да, родители действительно спали, если не были в своих бесконечных разъездах, а Сынмин действительно частенько получал за то, что ночами принимает каких-то сомнительных гостей, но он никогда не переставал впускать Минхо. Потому что Минхо — его друг. Его близкий человек, который не тарахтел бесконечно про то, что его тяга к вокалу — хуйня собачья, что надо бросать и бежать, раскинув руки в стороны, навстречу счастливому будущему с юриспруденцией. Он, в конце концов, действительно был для Сынмина кем-то родным; кем-то, кто легко мог не только хомячить еду из его холодильника в два часа ночи, но и ещё отдать всё, что нужно, лишь бы порадовать Сынмина («да-да, Сынмо, мне точно не нужен билет на этот концерт, сходи и развейся»).       Потом, спустя три, с маленькими копейками, года стабильного обивания порога чужой квартиры, Минхо собрал денег достаточно, чтобы позволить себе крохотную квартиру для съема. Конечно, он всё ещё частенько перебивался у Сынмина, потому что банально купить поесть всё ещё иногда бывало затруднительно, а Ким не собирался молча за этой несанкционированной голодовкой наблюдать, но в остальном его визиты правда стали реже.       А последний год их тесного общения был странным и сумбурным. Минхо закончил универ, что-то решал с магистратурой, параллельно пытаясь устроиться на все работы, которые только попадутся (в приоритете, конечно же, был вариант стать хореографом, но, вопреки хорошим рекомендациям, Минхо долго нигде не уживался), а потом, в итоге, основательно так вляпался в Джисона.       Хан не был новым человеком для них обоих. Сынмин, когда его таскал Минхо решать творческие вопросики к Чану, частенько сталкивался с Джисоном. Они весьма миленько болтали, обсуждали всякую хуйню (с Минхо они всякое, конечно, обсуждали, но с Джисоном это ну, правда, была отборнейшая срань), а ещё вместе доставали старших. Минхо тогда смотрел на Джисона иначе — Сынмин хорошо это помнит. Просто с ласковой заботой, с которой смотрел на всех, на кого ему было не поебать, но при этом и изучающе. Они хорошо мэтчились, но до «ну, Сынмин, у меня проблема» ещё было далековато.       Однако и то самое «далековато» тоже однажды пришло. Именно тогда, когда Сынмин бросал всё более задумчивые и долгие взгляды на кнопку «заявление на отчисление» на сайте своего универа, Минхо, выглядя самым проебавшимся человеком на планете, пришёл к нему и выдал то вот самое «кажется, у меня проблема». Проблемой были оформившиеся во что-то розовое, жопообразное (Сынмин отказывался не иронизировать над формой сердца, принятой в масс-медиа) и приторно-сладенькое чувства к Джисону. И, если говорить начистоту, всё было не настолько трагично и плохо, а ещё не настолько сахарно и карамельно, как Минхо с Сынмином в итоге интерпретировали и запомнили, но такие вещи было грех воспринимать иначе. Даже, когда вы два странноватых придурках — у всех, знаете ли, есть шаблоны восприятия любовных трагедий (даже если это, на самом деле, не трагедия).       Итак, Сынмин мучался, едва побарывая в себе желание вышвырнуть учебники в окно; Минхо позорился, ведя себя с Джисоном то заторможенно, то так, словно это последний день его жизни, параллельно всё реже появляясь на пороге квартиры семейства Ким; Чан всё активнее нахваливал чужой вокал. А потом всё как в тумане: и заявление на отчисление, когда оставалось не так уж долго отмучаться, минховское «мы вместе, блять» и запись чистой демки на студии. Примерно тогда общение и начало постепенно угасать, ведь Сынмин ударился в подработки настолько активно, как когда-то это делал Минхо (а может и ещё активнее), так как нужно было куда-то себя деть, а ещё хоть немного финансово ограждаться от родителей, что каждый день выли о том, что их сын — ебаный позор и проебал своё будущее вместе со статусом почти-что-выпускника юридического. Примерно тогда Минхо и выглядел самым счастливым на планете, а ещё достаточно быстро утащил Джисона в свою крохотную квартирку, где Ким старался лишний раз не появляться, ведь не хотел мешать этим двум дуракам (да и, по правде говоря, времени особо и не было).       А теперь он стоит напротив этой квартиры, спустя почти год после того, как последний раз ступал на её порог, и не знает, что же ему делать. Наверное, постучать, для начала?       Сынмин заносит руку легко и привычно, так, словно не было этой пропасти в год. Постучать, конечно, становится тяжелее, чем собраться это сделать — он опускает костяшки на дверь настолько быстро и резко, словно может обжечься. Открывают, кажется, буквально через пару мгновений. А может, ему так чудится, потому что ждать уже нет сил.       Минхо щурится. Он оглядывает Сынмина цепко и, может, капельку придирчиво. За спиной маячит Джисон, которого, кажется, вот-вот разорвёт на куски от того нетерпения, что легко читается на его лице, он наверняка хочет уже налететь с объятиями и визгами, но — но — сначала Сынмину стоит объясниться с Минхо.       — Привет.       Вот так глупо и просто, словно не было молчания в сети, словно Сынмин не растворялся, как кусочек сахарного кубика в чае, весь последний год, словно он правда может вот так заявляться. Минхо цыкает, закатывая глаза в самом привычном жесте, который Сынмин только видел за свою жизнь.       — Мы тут подумали, что ты уже и не зайдёшь никогда, — Минхо ухмыляется почти что ядовито, когда бросает взгляд через плечо назад. Он, как и всегда, порождает лишь одной фразой кучу вопросов, но их все Сынмин задаст позже. Если ему позволят, конечно.       — У подъезда видели, да?       — Ага.       Минхо кивает, тут же сдувая пушистую чёлку с глаз, а потом словно вся спесь с него утекает. Рот перестаёт искажаться в противно-язвительной ухмылке, взгляд уже не кажется таким острым и изучающим. Сынмин никогда не верил во все эти «тоска во взгляде» и прочие книжные штампы, когда глазам даровали способность отражать вообще все чувства мира, но готов сейчас поклясться, что Минхо и правда смотрит с тоской. Так, словно Сынмин — самая потерянная дворняжка, которую на его глазах ещё и отпинали.       — Хорошо, что всё-таки зашёл, — Минхо вздыхает, бросая это, и переминается с ноги на ногу. Ким кожей ощущает эту вот их недосказанность, эту неловкость, затопившую воздух, но и сам понятия не имеет, что же ему делать. А потом Минхо всё-таки поднимает руки, чтобы притянуть его к себе в объятия, и Сынмин понимает, что можно, пожалуй, себя отпустить.       Он жмётся к Ли ближе, забыв про промокшее холодное пальто, и вжимается носом в чужое плечо. Минхо его не баюкает, как частенько делал со всеми, кому пытался даровать утешение, но руками сжимает так, словно Сынмин сейчас вырываться начнёт. Для них двоих такие вещи — нонсенс. Обычно они обходились без излишнего тактильного контакта, ведь это не казалось таким уж необходимым — были и другие способы показать свою привязанность, более для них привычные.       Но сейчас это настолько правильно, что Сынмин теряется в мыслях о том, как же эти объятия закончить и возможно ли это. Он так сильно устал за последний год, что оказаться снова рядом с Минхо — надёжным и, на самом-то деле, довольно стабильным — сродни какому-то чуду. Ли даже пахнет привычно — может, тот флакон, что тогда был ещё полным, не успел смениться — и Сынмин втягивает в нос запах ванили с особым наслаждением. Словно домой вернулся.       Минхо отпускает его нехотя, следом загоняя в квартиру, и всё никак не может перестать ему нежно улыбаться. Джисон налетает тут же, почти сбивая с ног, и бесконечно причитает, что Сынмин мог бы и не пропадать, что они тут скучали и переживали, а ещё пиздецки его ждали. И если не весь этот год (это неправда, весь этот год в том числе), то последние сорок минут точно.       Сорок минут… неужели он и правда не заметил, как они мимо прошли в подъезд?       — Ну и лицо у тебя сложное, — Минхо довольно хихикает, уходя в сторону кухни, — Расслабься, мы с Джисоном тебя и не видели. Тебя Хёнджин узнал, когда к нам шёл.       О, да этой квартире реально пиздец. Четыре человека на это маленькое помещение — ебаный Армагеддон.       Сынмин стягивает с себя пальто, устраивая его на вешалке, рюкзак и чемодан оставляет возле двери — потом разберётся. Джисон, что суетится рядом, вообще не задаёт вопросов про вещи, про последний год, про причину того, что Ким решил вот так нагрянуть. Вообще ничего. И у Сынмина от этого что-то тепло ворочается в груди. Теплее, чем если бы туда улёгся большой мурчащий кот.       К слову, о котах. Суни уже в коридоре. Трётся о ноги и, кажется, ворчит там на своём котячьем. Привычно, и так, словно Сынмин сюда заходил последний раз буквально пару дней назад, словно не было этой здоровенной паузы, во время которой утекло столько воды, что считать даже стрёмновато.       — Хёнджин притащил соджу и курочку. Пойдём уже скорее.       Джисон тащит его почти на буксире — Сынмин понимает, что чертовски соскучился по этой неуёмной энергии — на кухню, всё продолжая экспрессивно вещать о всяком. Его почти накрывает всякими флешбэками, когда он окидывает взглядом кухню. Здесь мало что изменилось за год, так что Ким мог бы буквально с закрытыми глазами описать большинство вещей. И старый чайник, и покосившуюся ручку на дверце (они все пытались её чинить, но она в целом бракованная), и наклейки с котами на кухонном фартуке.       — А я думал, обознался.       Сынмин поворачивается на голос раньше, чем мозг успевает до конца оформить тот факт, что стоит состроить хоть немного нейтральное лицо. Наверное, он выглядит удивлённо-глупо. И совсем уж точно не приветливо.       — Ну, как видишь, не обознался, — Ким жмёт плечами, проходя к столу и усаживаясь как раз рядом с Хёнджином. Это не новая фигура в его жизни, в его круге общения и вообще где-либо в целом. Снова что-то привычное. Пожалуй, как и всё в этой квартире.       Хван Хёнджин — нежная милая ватрушка со смехом захлёбывающейся чайки и лицом ебаного ангела (нет, не библейского, что похож на неведомую срань с кучей глаз). Минхо смеялся до боли, когда Сынмин, впервые увидев Хвана, высказался, что тот, наверное, ебаная стерва с манией величия и тот еще, как это называется, «факбой».       О, Сынмин, наверное, никогда так не ошибался. Ну, кроме того момента, когда всё-таки отдал документы на юридический.       До «факбоя» Хёнджину было настолько же далеко, насколько Сынмину до влечения к противоположному полу. То есть — пиздец как далеко. То есть — это будет крайне мягко назвать даже разными полярностями. Хёнджин — настоящая плюшка с самым нежным сердцем, которое Киму только доводилось видеть. И, может, ещё с излишне драматичной натурой (нет, правда, какого чёрта? Он однажды весь день ходил разъёбанный лишь из-за того факта, что в кофейне перед ним успели ухватить последнее печенье, которое ему даже и не нравилось особо).       Сынмин не мог бы назвать свои чувства к Хёнджину симпатией (по правде говоря он и чувствами то называть их не стремился — такие вот тараканы), но он совершенно точно ощущал к нему что-то тёплое. И ему хотелось им интересоваться. Ему нравилась его честность по отношению к близким, нравились те забавные полароиды, которые он таскал под чехлом, меняя по настроению, нравились те маленькие смешные рисунки, которые он рисовал везде, где получится, но и полноценные работы тоже нравились. Минхо частенько ворчал, что Хёнджину стоило связать свою жизнь с танцами, но тот учился на чём-то художественном. Что-то там с графическим дизайном, кажется — Сынмин глубоко не интересовался. И, по дохуя авторитетному мнению Кима, о котором, конечно же, никто не спрашивал, художественный факультет Хвану шёл просто до безобразия.       — Судя по чемодану, ты тут надолго, — Хёнджин ему улыбается, склоняя голову к плечу, пока мешает в кружке сахар.       — Конечно, надолго, кто его теперь отсюда отпустит? Опять же пропадёт, — Минхо фыркает, смешливо закатывая глаза, а после давит довольную улыбку, смотря прямо на Сынмина.       Ну, наверное теперь он и правда дома.

*

      Симпатия к Хёнджину не стала чем-то неожиданным. Сынмину она показалась настолько же естественной, как и тот факт, что если вы живёте втроём в пиздецки маленькой квартире, то вам понадобится расписание. Второе кстати было принято не сразу, ведь Джисон настаивал, что они и так нормально справятся, но стоило посраться с утра, выясняя, кому нужнее в ванную, как несколько бумажек оказались на холодильнике и двери в ванную. Стало проще.       А вот что делать с чувствами было не очень понятно. По крайней мере, настолько же хороших вариантов, как бумажка с расписанием, на горизонте не маячило.       На улице цветёт весна, когда Сынмин задумывается, что, возможно, стоит обсудить это всё с кем-то. Он протирает тарелки полотенцем, деля кухню с Минхо, когда в голову приходит мысль, что, возможно, пора бы открыть рот.       — Я думаю, что мне нравится Хёнджин.       Минхо в ответ согласно мычит, даже не прерываясь от размешивания сахара в своей кружке — это Сынмин хорошо слышит по тому, что звенящий звук стучащей по стенкам ложки ни на секунду не прерывается. О, да ладно, он знал что очевиден, но чтобы настолько?       — И что, даже никаких комментариев? — Ким поворачивается, откладывая в сторону тарелку, и глядит прямо на Минхо, скрестив руки на груди. Нет, их прошлый разговор о чувствах (тогда — Минхо к Джисону) тоже был спокойным и с лёгким ощущением того, что всё уже давно было понятно, но странновато теперь ощущать почти то же самое.       — А должны быть? — Ли лукаво улыбается, отпивая свой чай, и жмёт плечами, — Ты так на него смотришь, что пиздец. Я без понятия, чего ты там вокруг да около ходишь, но уже даже Джисон мне на ультразвуке скоро голову пробьёт, какие вы глупенькие. Джисон, понимаешь? Мой парень, который в упор не видел моих, как ты тогда сказал… — Минхо щёлкает пальцами, пытаясь вспомнить, — О! «Тоскливых влюбленных глаз бродячего вшивого кота, которого прикормили».       Сынмин фыркает, покачивая головой. Какой ужас. И этот человек — его лучший друг, его опора и поддержка, фактически старший брат. И не говорил он тогда ничего про вшивого кота. Это в переписке было.       — Ну, я типа счастлив за тебя. Рад, что ты, после всей это срани с родителями, забил на всё ненужное хер и всё ещё помнишь, что можно чувствовать.       Минхо потягивается, смешно выгибаясь на стуле — Сынмин косится в сторону Суни, прикидывая, сколько хозяин у своего кота успел перенять привычек — и всё же поднимается из-за стола, допивая чай уже по пути к раковине. Ему, вроде как, на работу пора, он даже выбрался из постели раньше обычного, оставив там Джисона мёрзнуть в одиночестве, чтобы в метро оказаться не в самый разгар пиздеца, а в итоге он тут с Сынмином вздумал саркастичные диалоги разводить.       — Но знай, что если Хёнджин разобьёт тебе сердце, то я разбираться не буду — я занят на работе, — Минхо строит довольную, почти кошачью, морду, щуря один глаз, а потом, дождавшись закатанных глаз Сынмина, ловко щёлкает его по носу и уходит.       Ким для проформы ворчит, вслед причитая, что Минхо — дебил, но на душе становится полегче после этого глупого недоразговора. Минхо ему разом за всех родителей, несуществующих старших (и, чего уж греха таить, младших тоже) братьев и всех-всех прочих родственников. Он ему всех заменяет. Всю родню, которая ему предрекла канаву и пиздец. Он — его настоящая семья (вместе с Джисоном, да), которая на любые проблемы подставит плечо, а ещё обязательно брякнет своё неубедительное, но вполне уверенное «да похуй, ща будем разбираться», когда дела воняют уже не горелым, а давно сгоревшим и истлевшим.       И Сынмину так хочется прошлому себе дать затрещину за то, что мог лишь подумать о том, что Минхо выпнет его с порога.

*

      У Хёнджина действительно много полароидов. Они везде: под чехлом, прибитые кнопками к пробковой доске, приклеенные на кусочек скотча над рабочим столом, в рюкзаках и даже — ого, оказывается и такое у него есть — в альбоме. Как с этим мирится его сосед по квартире — хуй знает. Вроде как, судя по его рассказам, Чонину просто поебать, пока Хёнджин к нему слишком активно не лезет, а в остальном… ну, полароиды — не использованные гандоны, в конце концов. Пусть иногда оказываются даже среди коробок с чаем и в прочих неожиданных местах.       Сынмин через трубочку тянет сок, умостившись на кровати, пока молча наблюдает за напряженной спиной Хёнджина. Тот что-то мастерит в программе на ноутбуке, матерясь и иногда затягиваясь электронкой с каким-то, вроде как, противным вкусом (Сынмин не проверял лично, но зато как-то слышал, что Чонин обозвал Хёнджина отбитым, увидев, что на электронке написано «личи»). Названия программы Сынмин не запомнил, да и едва ли ему это нужно — он от дизайна далёк настолько, насколько это возможно в случае, когда тебе нравится парень, шарящий в этой области.       Он высветлил волосы в блонд пару недель назад, а значит, что скоро надо будет закрашивать корни, но едва ли Сынмина это взаправду волнует. За окном уже отцвела вся весна, и теперь приходилось раскрывать окна нараспашку, чтобы было чем дышать в эту ебаную подступающую жару, если рядышком нет кондиционера или, на худой конец, вентилятора. Сынмин уживается со своими оформленными в слова чувствами вот уже месяца три, наверное. С подколками от Минхо уживаться, к слову, было гораздо сложнее, пусть тот и швырялся ими без особой издёвки.       С Хёнджином ведь до одурения просто — он ласковый, нежный и открытый. С ним Сынмин узнаёт, что много прикосновений — это не так уж плохо, что, оказывается, неплохо получается на фотографиях (ну да, этот влюблённый взгляд в сторону фотографа — Минхо всегда хихикает) и что, в целом, маленькая кровать вполне умещает на себе двух взрослых обнимающихся парней, пусть и с небольшим трудом. Осталось лишь теперь всё это как-то перевести в русло более… сахарное и жопообразной (да, в виде сердечка, ага) формы. Как это сделать более приемлемо? Это и оставалось для Сынмина загадкой.       Он не был совсем уж чайником в романтических взаимоотношениях (или, по крайней мере, пытался себя в этом убедить), но никаких хороших решений в голову не приходило. Сынмин вспоминает как пытался звать на свидания кого-то в старшей школе, как в универе, вроде как, с кем-то встречался, но это всё вообще не то. Там — лёгкая глупая симпатия, несерьёзная и будто для галочки, чтобы проверить… что-то, короче, проверить. А здесь — всё серьёзно. Ким вздыхает, кусая трубочку от сока. Кажется, сегодня мысль про «серьёзно» впервые его так саданула и вообще так ярко оформилась. Он явно в полной жопе. Нет, не той, которая сердечко — просто в жопе.       — Может, погуляем сходим? Ты тут скоро в плесень превратишься, — Сынмин вытягивается на кровати, пытаясь ногой пнуть Хёнджина в спину, но тот, видимо услышав усердное кряхтение, поворачивается ровно в тот момент, когда это уже почти удаётся. Ким сокрушенно вздыхает и усаживается обратно.       — Можем, — Хёнджин, вслепую нашарив электронку где-то на столе, затягивается. А потом, как выдыхает дым, неуверенно глядит себе за плечо, куда-то в ноутбук, — Наверное…       Сынмин злится.       — Никаких «наверное», Хван Хёнджин. Ты со своей сессией похож на дохлую мышь, ты в курсе? Хотя-я… в твоём случае, скорее на хорька. Я даже с перепоступлением так не ебусь.       Хёнджин — старательная срань, что засиживается со своими дедлайнами так, что его приходится из комнаты выскребать. Он делает всегда так, чтобы было не просто хорошо, а прям заебись. И Сынмин, конечно, в этих его художественных приколах вообще не разбирается, но оценки сами за себя говорят. Да и… Хёнджин танцует ведь, так что кое-какие комментарии от Минхо (в основном деловое «ну, если тебе интересно экспертное мнение, то мне придраться не к чему») Ким помнит, а значит может судить о подходе и к танцам в том числе.       Вывод простой: Хёнджин умрёт, если оставить его один на один с подготовкой к его штукам. Сынмин хоронить его пока не намерен — ему ещё нужно признаться в очевидном и приторном.       — Ладно, идём.       Хёнджин закатывает глаза — не так с чувством, как делает Минхо, но вполне красноречиво — и всё же закрывает все свои программки на ноутбуке, да и его сам тоже захлопывает, а после поднимается-таки со стула. Сынмин даже не думает отворачиваться, когда Хван подходит к шкафу и начинает ещё по пути стягивать с себя домашнюю футболку. Ну, так уж вышло, что он — не трепетная школьница, краснеющая от красивого мальчика.       Да, Хёнджин, стянувший с себя одежду — это привлекательно и красиво, но Сынмин, пожалуй, потому и не отворачивается. Он смотрит на родинки, цепляется взглядом за выпирающие кости и костлявую задницу, но без мыслей о «класс, сейчас бы на это вздрочнуть». Скорее… изучающе. Ему красиво и клёво, ему нравится наблюдать мелочи в человеке, от которого он, вроде как, без ума.       И, конечно, он бы с радостью языком прошёлся по этому плоскому животу, но всему своё время. Сейчас не об этом.       — Всё, пойдём.       Сынмин кое-как сползает с кровати, и, чуть подумав, шлёпает Хёнджина по заднице, прежде чем выйти из комнаты, сбегая от возмущённого «Ким, блять, Сынмин!» и ответного шлепка под собственное злорадное хихиканье.

*

      Его-почти-что-старший-брат Ли Минхо не так давно сказал, что Сынмин — щенок, ждущий, когда ему откроют дверцу дома, хозяева которого его прикармливают. Сынмину же кажется, что его уже давно не только на порог пустили, но и лежанку выделили в самом тёплом углу.       Он лежит на коленках у Хёнджина, с удовольствием разглядывая его лицо, на которое ложится свет от садящегося солнца. Наверное, если бы Хван оторвался от агрессивного печатания сообщений в телефоне, то он бы сказал что-нибудь вроде того, что закат буквально апельсиновый. Сынмин предпочитает нейтральное «ну, оранжевый», хотя, на самом деле, не лишён, конечно, тяги к прекрасному (он ведь лежит на коленках у Хёнджина, ну) и мог бы выразиться схоже. Возможно, ему просто нравится смотреть как Хван бесится.       — Фотик взял? — Сынмин тянет руку вверх, пальцем тыча Хёнджину под глаз, пытаясь попасть аккурат в родинку. Тот ответно шипит, лупя его по руке, но всё-таки отвлекается от телефона. Сынмин победно ухмыляется.       — Взял.       Он откладывает в сторону телефон и притягивает к себе поближе рюкзак. Роется там что-то, шуршит всяких барахлом, а потом, наконец-то, вытягивает фотоаппарат. Хёнджин даже особо не примеряется (не успел бы) — быстренько щёлкает, не дав Сынмину опомниться, и строит самое довольное лицо, когда Ким начинает ворчать.       — Отлично, я похож, наверное, на смятую картошку, просто, блять, потрясающе…       Хван хихикает, пока ухватывает снимок кончиками пальцев, тут же начиная им размахивать в воздухе, ожидая, пока картинка проявится. Сынмин даже уже и злиться не так сильно хочет, пока смотрит на это счастливое лицо.       — Ну так встань и посмотри, а.       И Сынмин действительно поднимается с чужих коленок. Усаживается поудобнее, ожидая, пока Хёнджин покажет ему что там щёлкнул, и тянется руками к чужим дыркам в джинсах, чтобы незамедлительно просунуть пальцы в прорези, касаясь кожи.       Вот так, засунувшим руки в ловушку, его и застаёт врасплох Хёнджин. Быстро целует, притянув к себе за шею, и игриво хихикает, почти тут же отстраняясь. А Сынмин застывает на месте с, наверняка, самым глупым и растерянным лицом в мире.       Хёнджин, конечно же, шанса не упускает, тут же снова щёлкая фотоаппаратом.       — Не думал, что смогу всё-таки тебя в такой момент поймать, — он улыбается довольно, склоняя голову, по привычке, к плечу, и протягивает снимок, где Сынмин лежит у него на коленях.       Ким берёт его, едва выпутавшись пальцами из джинсов, тут же поджимая губы. Надо же, и правда взгляд до тупого влюблённый. Наверное, даже хуже, чем взгляд Минхо на Джисона. Хёнджин на фоне снова размахивает снимком, но уже другим — тем, где у Сынмина наверняка тупое растерянное лицо.       Надо что-то сказать, наверное.       — Сильно очевидно было, да? — Ким вздыхает, ещё пару секунд смотря на себя, лежащего у Хёнджина на коленках, а затем поднимает взгляд. Хван выглядит слегка смущённым.       — На самом деле, я не знаю, — он жмёт плечами, почёсывая кончик носа в нервном жесте. А потом кивает в сторону телефона, — Мне Минхо сказал.       Сынмин просит показать ему переписку, с, оказывается, Минхо, куда Хёнджин так агрессивно что-то печатал. Она, на самом деле, очень тупая и смешная. Сынмин хохочет, думая, что только Минхо может переписываться так и раздавать те советы, которые он раздаёт. И что вот так — правда очень в его стиле.

jiniret

он такой хороший это пиздец

meowho ну так поцелуй его???

jiniret

хён

ты дебил?

meowho лол а ты попробуй

jiniret

ты меня на слабо берешь?????

      На фотке после поцелуя у Сынмина и правда тупое растерянное лицо. Ну, Хёнджин этот полароид никому особо показывать не будет — так, прилепит просто на пробковую доску, припечатав кнопкой, и всё, на что всё равно будет выслушивать ворчание. А тот, где Ким Сынмин — главная влюблённая катастрофа он засунет позднее под чехол. И на это тоже, к слову, получит ворчание, но чуть более смущённое.       Но это позже. Тогда, когда Сынмин снова поцелует Хёнджина уже сам. И далеко не единожды.