Мы встретились в день твоего воскрешения

Размеренное постукивание дождевых капель, которые барабанили по металлическому откосу на протяжении нескольких часов, постепенно стихает. Настенные же часы тикают слишком громко для оглушающей сознание тишины безжизненного коридора, ведущего к операционному блоку. Руки Арсения пробирает мелкая дрожь. Его тело отказывается шевелиться ровно один час сорок девять минут и тридцать шесть секунд… уже тридцать семь. Порою он даже перестает моргать, но это не мешает ему продолжать отсчитывать время, проведенное в этих раздражающе белых стенах. Смесь крови и грязи, покрывавшая каждый сантиметр его тела, давно высохла, превратившись в невзрачное месиво. Порезы на руках перестали кровоточить. Кажется, медсестра порывалась их обработать, и, кажется, он на нее накричал. Помутненное сознание отказывается воспроизводить этот фрагмент, просто откладывая его где-то на задворках памяти. Мы познакомились в день твоей смерти. Ему что-то вкололи? Почему в голове столько мыслей, но он не может сосредоточиться ни на одной из них? Арсений ощущает металлический привкус крови. Скорее всего, это психосоматика. Человек не может начать улавливать запах лишь спустя один час, пятьдесят одну минуту и сорок восемь секунд… уже сорок девять. Тем более, засыхая, она начинает пахнуть иначе. Он чувствует тонкую струйку крови, что медленно катится по его подбородку, постепенно перетекая на шею. Прокушенная губа резко начинает саднить… Что ж, теперь в его сознание на одну терзающую нутро мысль меньше. Тошнота комом подступает к горлу и не дает нормально вдохнуть. Перед глазами снова и снова всплывает картина с бессознательным телом Антона. Мы познакомились в день твоей смерти. Почему не понял раньше? Почему не остановил? Почему, в конце концов, не спросил? Догадывался же! Чувствовал что-то неладное во всех этих сказочных появлениях и умениях спастись, не зная об опасности. Ходя на деле, о подвохе не подозревал лишь Попов. Спроси у Димки… он… Всё знает. Арсений… Виски пульсируют. Мужчина, кажется, буквально чувствует, как единица за единицей поднимается давление, а сердце пульсирует с бешеной скоростью, будто бы желая перекачать эту чертову кровь и выплеснуть ее из организма, хотя это никак не поможет Антону. У тебя кровотечение. Тебе надо беречь силы. Ладони сжимаются до хруста осколков стекла, которые всё также находятся в его ранах. Он всё-таки накричал на медсестру… Где-то в далеких уголках сознания проскальзывает ощущение боли, но Попов, сам того не осознавая, глушит его изо всех сил. Мы познакомились в день твоей смерти. Арсений же читал этот чертов роман. Помнил же, как каких-то полгода назад ненавидел каждую строчку, каждую запятую на этих белых страницах. Помнил, как недавно подумал о том, что неплохо было бы перечитать эту книгу и оценить по достоинству работу Антона. Взор больше не искажен психологическими травмами, а мозг готов обрабатывать информацию и по новому взглянуть на бестселлер любимого мужчины. Он хотел сделать это на новогодних праздниках… Почему не нашел времени раньше? Почему не пробежался взглядом хотя бы по первой главе? Неужели он не узнал бы в тех образах себя и Антона? Неужели не задался бы вопросами? Неужели Шастун смолчал бы даже тогда? Неужели это действие не изменило бы ход истории… Как же много сослагательного наклонения. Одинокая слеза скатывается по щеке в миллиметре от рваных порезов и торчащих из них осколков стекла. Если ты когда-нибудь захочешь уйти, я не смогу жить без тебя, понимаешь? Хочется проснуться, вынырнуть из этого страшного омута кошмаров и понять, что всё происходящее — лишь глупый сон. А Антон жил в этом ужасе четырнадцать лет. «Мне каждый день снится один и тот же сон. Я вижу высокого темноволосого мужчину, который идёт по мокрому проспекту, держа под мышкой папку с листами…» Господи, почему же он был так слеп? Где был его хваленый аналитический склад ума, когда так нужен? Арсений же клялся сам себе, что больше не допустит того, что случилось много лет назад. Божился, что будет внимательнее к близким людям. Конечно, тогда он думал лишь о Кьяре, но обещал себе трепетнее относится ко всем деталям, к каждому подозрительному шороху и еле слышному шепоту. Куда же подевалась его бдительность в столь ответственный момент? Говорил же, что никогда не простит себе повторение той страшной ночи. Почему в тридцать пять лет ему приходится узнавать горькую избитую истину. Никогда не говори никогда. Это же даже та самая больница. В ней ничего не изменилось с того злополучного дня. Сколько ещё боли он должен выдержать в этих стенах? Хочется закричать, вот только воздуха в легких не хватает. Хочется остановить оглушающий плач Кьяры, который, словно заевшая пластинка, прокручивается в голове, не давая ни секунды покоя. Он надеется, что не брать ее сюда было его единственным правильным за сегодня решением. Должна же была проскочить в голове хоть одна верная мысль в этот проклятый день. Арсений понимает, что не сможет посмотреть ей в глаза, если Антон не очнется. Четырнадцать лет назад я увидел сон. Ты. Кьяра. И этот перекрёсток. Тебя сбивает автомобиль. На этом самом месте лежит твой труп. Я видел тебя. Видел во снах. Мои сны всегда сбывались. Каждый. Он спас Попова ценой собственной… Даже мысленно не получается закончить предложение. Зачем Арсений пошел в дождь по этой чертовой улице? Зачем взял эти дурацкие чертежи? Это же можно было предотвратить? У Антона же получалось спасать его, и не раз? Почему сейчас не сработало? Почему он не оттолкнул его, не окликнул? Почему? Арсений… я тебя люблю… Я так рад… Я так рад, что ты не умер… Неужели не было ни одного другого варианта? Почему за четырнадцать чертовых лет не удалось найти разгадку, в которой удается спастись обоим? Как в целом можно без страха находиться перед человеком, детали смерти которого ты выучил наизусть? Как Антон не сошел с ума в этом ужасном колесе Сансары? У Арсения нет столько стойкости. Он давно понял, что Антон гораздо сильнее его, но сегодняшний день… Сегодняшний день перевернул представление о нем на сто восемьдесят градусов. Попов же чертов психопат, который не в силах контролировать приступы гнева. Сколько раз за эти пол года он сделал Антону больно? Да обеих рук не хватит, чтобы сосчитать. Он впутывает дрожащие пальцы в непослушные черные пряди. Если осколки вопьются ему в голову, и смерть от заражения крови мужчину всё-таки настигнет, то значит, так и надо. Арсений не готов жить, помня о событиях сегодняшнего дня. Попов не готов признать, что Шастун всегда оказывается прав. Неужели судьба так жестока и отнимет человека, который вновь научил его чувствовать что-то помимо нерушимой любви к дочери? Твой папа… твой папа… Он же работал в МЧС… Тем мальчиком, что он спас из пожара… Тем мальчиком был я, Арсений. Я сегодня увидел это во сне. Твой отец спас меня… Почему небеса так жестоки? Разве это справедливо? Его отец спас Антона, но кто-то невидимый решил отплатить ему за подвиг тем, что забирает у сына героя человека, который научил его любить и быть любимым? Или же это расплата за грехи самого Арсения? Как ни крути итоговый вариант гораздо больнее… Даешь то, без чего человек не сможет больше жить, а потом забираешь, убивая двух зайцев одним ударом. Тихий всхлип вырывается из груди. В коридоре раздается еле слышный звук шагов, но Попов улавливает его моментально. Дверь в операционный блок распахивается с оглушительным грохотом, но слышит его лишь Арсений. Он тут же подрывается с места, но ноги не держат, чьи-то сильные руки подхватывают падающее на колени тело, в то время как хирург снимает маску с лица…

***

Предрассветные лучи солнца проникают в палату сквозь щели приоткрытых жалюзи. Мороз рисует на окнах причудливые узоры, земля же укутана пушистым белым покрывалом. Даже писк больничных приборов не может нарушить сложившуюся идиллию. Стрелки часов неумолимо приближаются к цифре десять, но кажется, что время в палате замерло. Антон с трудом открывает глаза, пытаясь сморгнуть окутавшую взгляд пелену. Голова раскалывается, а тело кажется ватным. Он с усилием поворачивает голову влево, видя какое-то слабое шевеление в той стороне. Арсений сидит на полу возле его кровати. Рука мужчины крепко сжимает его собственную руку, а голова Попова покоится где-то в районе коленей. Губы Антона невольно расплываются в улыбке. Он слабо шевелит пальцами в попытках оторвать их от постели, но удается ему с большим трудом. Это почти незаметное шевеление заставляет мужчину моментально открыть глаза. На фокусировку не верящего взгляда уходит всего лишь секунда, но она тянется, словно вечность. Он будто в бреду прикасается к щеке парня, проверяя измотанное сознание на предмет галлюцинаций. Теплый, живой, настоящий… — Арсений… — голос хриплый и очень слабый, но в тоже время полный счастья и любви. — Молчи… — из покрасневших глаз Попова катятся слезы. Он начинает быстро, быстро тараторить, всё ещё не веря в реальность происходящего. — Пожалуйста, прошу тебя, молчи, не трать силы хотя бы сейчас. Трясущимися руками трогает тело парня, боясь, что иллюзия растает на глазах, а сам Арсений очнется на полу в каком-нибудь из многочисленных коридоров больницы. — А я всё же скажу, — ему даже хватает сил на едва уловимый смешок. — Мы познакомились в день твоей смерти, Арсений… — Черт, Антон, я убью тебя, если ещё раз услышу эту фразу, — каждое слово сопровождается громким всхлипом. Он старается взять себя в руки и закончить мысль до того, как эмоции захлестнут его окончательно. — Ты прав, мы познакомились тогда, — губы трогает легкая, едва уловимая улыбка. — Но встретились мы в день твоего воскрешения, поэтому, пожалуйста, не говори мне больше о смерти. Парень улыбается и находит в себе силы переплести их с Арсений пальцы и этот жест гораздо интимнее любого поцелуя и любой близости. Это то, с чего началась их история и то, чем она продолжится. Возможно, Антону стоит написать книгу, которая закончится словами «и жили они долго и счастливо», и, возможно, он даже знает, каким именно будет сюжет.