Презренные: Трое против всех

— Прежде чем получить королевское прощение, я умру, — сказал Арамис, — Меня наняли умереть. Мы все здесь ради того, чтобы умереть. Его голос был флегматичным и пустым, и в красивых глазах его ничего не было. Но когда он повернул голову к Атосу, тот увидел как блеснули яркие капли слез. — По крайней мере, это шанс спастись от виселицы — биться со шпагой в руке против врага короля или умереть со связанными за спиной запястьями. — Враги короля — это французский народ, которого тот душит налогами? Их ненавидели. Всюду, куда бы мушкетёры ни пришли, их встречали взглядами, полными презрения, но все равно обслуживали, подчиняясь власти, что они представляли. Мушкетёры подавляли бунты — силой — бунты чаще всего были против повышения налогов, которые порою даже заставляли мелких торговцев входить в долги. Налоги были непосильные, люди оставались ни с чем. Сегодня был как раз один из таких рейдов устрашения. Их шпаги покалечили троих, кулаки наставили синяков ещё пятерым, зато двое особенно яростных горожан, то ли ради идеи, то ли из мести, а то подогреваемые общим настроением, попытались убить именно его, Арамиса. Самого юного и самого последнего из нанятых на эту работу дворян. Их противопоставляли простому народу — мушкетер должен был быть дворянином, благородных кровей. Но в чем крылся символизм убийства именно самого младшего из них было понятно только нападавшим. Чудом Арамис получил только два ранения — большими мясницкими ножами, которые вполне могли раскроить его плоть до самых костей — при верном ударе. Ему повезло — раны были не так глубоки, однако и они могли загноиться и неминуемо привести к смерти. — Надо бы обработать, — сказал Портос, озабоченно глядя на залитую кровью небесно-голубую ткань. Атос отцепил от бедра кожаную флягу и выразительно посмотрел на раненного. Тот принялся спешно стаскивать с себя камзол и сорочку. Обе раны были на спине — злой удар отчаявшихся, загнанных людей, не привыкших к бою ради боя. Они были не дворяне, они всего лишь были люди, которые не хотели платить за королевские балы. Из троих мушкетеров только у Атоса неизменно всегда была с собой выпивка, и хоть в этом трудно найти особые преимущества, на этот раз его алкоголизм был кстати. — Порезали мышцы, — услышал Арамис и слегка повернул голову, чтобы увидеть непроницаемое лицо старшего товарища, — надо зашить, иначе рана расползется. Я схожу за иглой и ниткой. У Арамиса предательски задрожала губа, но он поймал ее зубами и кивнул. Никогда прежде он не подвергался подобным операциям, но воображение подсказывало ему, что это будет мучительно. Но вряд ли также мучительно, как если разойдется мышца. — Атос и мне зашивал рану. Больно, конечно, но зато надёжно, — сказал Портос, когда тот ушел, и присел, наконец, на стул. Все это время он сочувствующе смотрел на раненную спину своего младшего товарища, как если бы надеялся своим взглядом, если не заживить ее, то хотя бы облегчить боль. Ни того, ни другого у него, увы, не получилось. Арамис упустил губу и та снова задрожала, когда Атос вновь появился на пороге его комнаты с решительным выражением лица и зажатой в пальцах иголкой. — Можете прилечь, — предложил Атос, садясь рядом на край кровати у него за спиной. Арамис не последовал его совету и только ещё больше сгорбился, предоставляя свои раны. Атос откупорил флягу и вылил на один из порезов сильно пахнувшее вино — в отличие от остальных он почти не пил разбавленное, которое было нужно, чтобы держать солдат в приподнятом настроении и в нужном тонусе. Атос пил, чтобы забыться и чтобы лежать всю ночь в беспамятстве, не наблюдая снов. Когда влага дотронулась едкими иглами его порванной плоти, Арамис вскрикнул и инстинктивно дернулся прочь, но рука взяла его за плечо и удержала в прежнем положении. — Потерпите, — терпеливо попросил Атос, и Арамису стало стыдно своего поведения. — Простите. Он больше не кричал, но стонал — болезненные стоны просачивались сквозь щель плотно сжатых губ, и он ничего не мог с этим поделать. Атос, орудуя по живой плоти иголкой точно заправский цирюльник тихо успокаивал его: «Ещё чуть-чуть, мой дорогой». Он был необычайно ласков с ним сегодня, а после нападения тех двоих его всегда бледное лицо стало бледно особенно. Арамису вспомнилось, как Атос, придя в его темницу, предложил заключенному присоединиться к мушкетерам. Он подходил — его преступление суть было преступлением чести, и сам он носил хоть и самый мелкий, но всё-таки дворянский титул. Король простит ему и дуэль и убийство, если тот присягнет ему на верность в качестве солдата его личной гвардии. И — неминуемо облачится в презрение к себе французского народа… «Я не оставлю вас», — сказал тогда Атос, глядя на одинокого узника тогда ещё шевалье д’Эрбле властным и отчего-то внушающим доверие взглядом, — «Вас не бросят на произвол судьбы». Он, наверное, что-то получал за рекрутство новобранцев, но Арамису захотелось поверить — да и был ли у него иной выбор, кроме как согласиться на предложение? — и он протянул руку сквозь решетку, чтобы получить успокаивающее рукопожатие. Сейчас же рука Атоса держала его за плечо. Успокаивающе. — Всё, — сказал тот наконец и отнял ее. Сразу стало холоднее, и Арамис вздрогнул — от перепада температур, к боли же он почти привык. Она охватывала огромный участок и было непонятно, где находились раны. — Спасибо, — сказал молодой человек и, не оборачиваясь, испытывая стыд за то, что требует к себе столько внимания, принялся одеваться. Он чувствовал внимание своих товарищей, и их глаза на его объятой болезненным жаром спине, и поторопился прикрыть разорванную и снова зашитую плоть одеждой. — Помочь? — предложил озабоченный голос Портоса и затем послышался предупредительный скрип стула, с которого поднимается грузное тело. Арамис помотал отрицательно головой. Ему бы поблагодарить друга за заботу, но в горле застрял комок. — Арамис, послушайте, — сказал Атос, вставая за его спиной и не оставляя товарищу иного выбора, кроме как выслушать, что он скажет, — на соседней с моею улицей пустует дом. Почему бы вам не съехать с гостиницы и не поселиться в нем? — Это… обременительно, — не поворачиваясь ответил Арамис. Ему потребовалось лишнее мгновение, чтобы вежливо перефразировать: «Я слишком для этого беден». — Аренда ненамного выше той, что вы платите за комнату, но я готов доплачивать разницу, если вы согласны. Арамис обернулся к нему и удивлённо воззрился на своего товарища. Комок в горле стал больше и сглотнуть его уже совсем не получалось. — Согласны? — повторил свой вопрос Атос и наконец улыбнулся — кажется, в первый раз за сегодня — при виде ошеломленного лица молодого мушкетера. Тот покраснел и слегка кивнул — неуверенно. Было бы глупо отказаться, но откуда у его друга лишние деньги?.. Улыбка на лице Атоса стала шире и ласковей. — Пойдёмте, — сказал он и взял товарища под локоть, ведя его на свежий воздух. Арамис, послушно шагая, растерянно оглянулся на Портоса, который и сам уже поднялся со стула и с выражением облегчения на широком лице двинулся вслед за друзьями. Зашитые раны не откроются, а значит, его друг спасён. Он был искренне рад. Хоть боль по-прежнему пронизывала спину, она стала значительно меньше. А ступая в сопровождении товарищей, заботливо подхвативших его с двух сторон, Арамис, исполненный благодарности, уже почти не замечал направленных на них взглядов ненависти. Народ не любит их и имеет на это право, что теперь… Один за всех, все за одного и они втроём против всех — сейчас эта расстановка Арамиса вполне устраивала. Пусть это и не то счастье, на которое молодой человек недурной наружности обычно рассчитывает найти в столице, но ему хотелось верить, что все еще впереди. И что после того, как он уйдет из мушкетеров и избавится от шлейфа презрения, Атос и Портос останутся друзьями, на доверие и поддержку которых он сможет и впредь рассчитывать.