Очередное глупое решение

Фильм перебивает заливистый смех Юджи; недовольное бурчание Мегуми, возмущенного этим самым смехом, превышающим все допустимые децибелы; и собственные мысли. Мысли о том, как же хорошо. Как же сейчас спокойно, вот так, сидя у Итадори дома, перед большим телевизором в компании самых дорогих людей. Как весело во время рекламы драться подушками за право находиться на мягком диване и на камень-ножницы-бумага решать, кто в этот раз пойдет за газировкой. Впереди выходные. Домашку они сделали еще днем, ну как сделали – разложили учебники на столе, так и не прочитав ни одного предложения оттуда. Но хотя бы открыли. В их случае это уже маленькая победа над ленью. Мэй знает: единственное место, где она хотела бы сейчас находиться – здесь. Место, где всё ощущается таким правильным. Место, где Мэй чувствует себя дома. Было принято твердое решение, обдуманное тремя блестящими умами. Решение один на миллион – смотреть фильмы всю ночь. По счету шел уже третий, и пространство превратилось в до боли знакомый хаос: по ковру разбросаны чипсы и останки чего-то еще, уже не поддающегося распознаванию; диван словно пережил сброс атомный бомбы – результат долгой и упорной борьбы с щекоткой, обрушивающейся то со стороны Мэй, то со стороны Юджи. Мегуми же, как человек серьезный, в этих пакостях участие не принимал. Света в комнате не было, дабы уберечь себя от мыслей о предстоящей уборке. И в этой темноте Юджи размахивает руками во время просмотра так активно, что приходится тренировать в себе навыки уворачивания и постановки блоков. К счастью, Мегуми, сидящий рядом на полу, позволяет зарываться руками в свои волосы, оттягивать их, чтобы хоть немного заземлиться от шумного Юджи и щекочущих нервы долбанных ужастиков. Такие вечера не редкость, но всегда ценны. Мэй думает – ничто не способно разрушить эту идиллию. Потому что слишком хорошо. Потому что сердце словно укутано в теплый плед. Плед, накинутый Мегуми и Юджи. Рядом с ними –  мёд по венам. Если б она знала, что совсем скоро придется этот самый мёд слизывать с колючек… Потому что жизнь – та еще чертовка. Если что-то идет слишком хорошо, значит, скоро наступит пиздец. Ну, тот самый, которого не ждут, но он случается. Такой еще с горьковатым привкусом, встающий поперек горла. Как сейчас, когда Мэй сидит, привалившись спиной к подлокотнику дивана; на ее ногах лежит Юджи, от которого тепло разливается по всему телу, как от кота. Когда он начинает шевелиться, подавая тем самым негласный знак –  она закидывает ему в рот попкорн, потому что да, это уже почти ритуал. А все знают, что ритуалы лучше не нарушать. Слишком непредсказуемы последствия. Но есть человек, плюющий с высокой колокольни на все заповеди и запреты… И когда комната тонет в свете фар, а окна заходятся дрожью от сильных басов, доносящихся из чьей-то подъехавшей к дому машины – возникает тот самый уровень настороженности, убивающий напрочь всю их расслабленную амтосферу.  Юджи в ту же секунду вскакивает, перепугав Мэй почти до шока. От испуга она подскакивает и ошарашено смотрит то в окно, то на Юджи, ища в его глазах ответ на происходящее. Юджи глубоко вдыхает и медленно выдыхает, а затем произносит почти шепотом, с такой обреченностью в голосе, словно метеорит должен был вот –вот упасть на их дом. – Сукуна, блять. Это могло означать только одно – их мирным посиделкам конец. И знаете, наверное, они все предпочли бы метеорит. После него, по крайней мере, ждала мгновенная смерть. Сукуна же любит как хищник поиграться с загнанной в угол жертвой, прежде чем добить окончательно. Эффектно появляться он тоже любит – как гром среди ясного неба. Никогда не угадаешь, успеешь спрятаться и помолиться за свою жизнь или придется лоб в лоб столкнуться с этим бедствием. Сейчас ситуация склоняется ко второму. В комнате – напряжение и невысказанные ругательства. Мэй отсчитывает секунды ускользающей радости. Вот – вот распахнется дверь, и Сукуна влетит с какой-нибудь мерзкой фразочкой, от которой тошнота, судороги и смерть. Конечно, она драматизирует. Но когда дверь распахивается чуть ли не с ноги, она и впрямь подумывает упасть на пол и закрыть голову руками. Если Боги и будут когда-нибудь милостивы к ней, то пусть именно сейчас; пусть она воспользуется своим единственным везением, чтобы Сукуна вообще не заметил её присутствия и отсрочил казнь. – Сопляки, у вас че здесь утренник? – и вот оно, ядом по ушам и издевательской ухмылкой по глазам. Сукуна стоит на пороге и взглядом по очереди расстреливает каждого. И уже тут Мэй должна была стукнуть себя по лицу и признать, что да, Юджи был прав, когда говорил, что его старший брат – это ходячий пиздец. И да, они не просто так избегали его присутствия дома все это время. Точнее сказать, Юджи никогда не приглашал к себе, если дома был Сукуна. Это было непреложное правило. А если случалось так, что тот неожиданно приходил, Мэй сбегала через любое окно, гарантировавшее ей не пересечься с Сукуной. Но к черту всё. Сегодня она не побежит. Сегодня они решили хорошо провести время и расслабиться после тяжелой недели, забитой контрольными и проверочными. Так что никакой чертов Сукуна или кто там, блять, еще приехал вместе с ним – не разрушит эти планы. И пока все недовольно пялятся на пафосно заявившегося Сукуну и не рискуют отвечать на его колкость, зрение Мэй цепляется за еще одну фигуру, стоящую позади. Высокий парень, в классических выглаженных брюках, в ботинках Prada на тракторной подошве, которыми только носы с полпинка разбивать да головы проламывать; в черной облегающей водолазке, под которой отчетливо проступают мышцы его накачанного, рельефного тела, при виде которого, Мэй была готова поклясться, девяносто девять и девять десятых девушек начинали пищать с мигающими сердечками в глазах, как в глупых старых мультиках с утрированными эмоциями. И оценивает она его так не потому, что сама разделяет мнение этих девушек. Просто таких видно издалека. Он относится к тому типу парней, кто всем своим видом показывает свое превосходство над другими. Холодный, мрачный и отстраненный взгляд, подтверждающий незаинтересованность в происходящем, словно матушка - скука пожирает его изнутри и всё, на что хватает его сил – смотреть сквозь тебя. Только у этого незнакомца в придачу к равнодушным глазам были еще синяки, больше напоминающие чьи-то наброски космоса; по крайней мере, поверить в то, что это рисунок –  было проще, чем осознать их неподдельность. Острые черты лица с очень бледной кожей делали его больше похожим на гибрид проклятого духа и человека, давно уже отжившего свое, но все равно продолжавшего существовать. И эта странная татуировка в виде черной прямоугольной черты, тянущейся с обеих сторон его лица через переносицу, больше напоминающая кровоточащий шрам. Нет, серьезно, когда Мэй успела пропустить тренд на татуированные лица? Сначала Сукуна, теперь он. Может, их в какой-то секте заставляют это делать… А вишенкой на торте стали его темно-коричневые волосы, заплетенные в два высоких хвоста на голове, торчащих вверх. И при всех его, как тонко подмечает Мэй, странностях он выглядит, сука, дорого. Он выглядит, блять, опасно. Он притягивает к себе одним только видом. Одним только взглядом, за человека тебя не считающим. И Мэй задыхается. Мэй вдребезги, с переворачивающейся с ног на голову Вселенной. Мэй плевать на Сукуну, который еще минуту назад казался ей самой опасной стихией. Не его надо было бояться. Надо было бежать сразу же, как только за окном послышался 50 Cent на всю громкость; как только послышалось, что Сукуна с кем-то разговаривает, выходя из машины, а значит – он не один. Бежать, пока этот чертов незнакомец не вошел в дом. Пока не появился в поле зрения, потому что тогда еще был шанс сбежать и не шагнуть по касательной. Но сейчас Мэй не может найти в себе сил пошевелиться, отвернуться от него – прожигает взглядом до неприличия открыто, долго и напористо. Где-то в глубине души она хочет, чтобы он заметил её взгляд, чтобы посмотрел в ответ. Надеется, что тогда смогла бы считать хоть что-то в его глазах, хоть намек на какую-то эмоцию. И он замечает. И его взгляд в ту же секунду чернеет, становится еще более отрешенным. Брови сходятся к переносице, он вздергивает верхнюю губу и морщится, словно видит нечто настолько отвратительное, что сдержать эмоции сейчас – под стать смерти. И Мэй считывает это неприкрытое отвращение на его лице, которое, блять, как ледяной водой на голову – отрезвляет; как кусками льда по лицу – больно, режуще и до гематом. Конечно, ей приходилось в жизни сталкиваться с дерьмом в свою сторону, но то, что происходит сейчас – откровенное свинство. Она не знает, сколько секунд прошло прежде, чем она отвела от него взгляд, но за это время она успела умереть от стыда и воскреснуть, чтобы еще раз вспомнить и умереть, на этот раз от унижения. В реальность её возвращает повышенный голос Юджи, выдающий в нем злость и неприкрытую агрессию. – Что ты здесь забыл, придурок? Вам с Чосо набухаться больше негде? – Юджи вытягивается и сжимает кулаки, – Валите в любой клуб, вас там за родных примут, еще и в придачу комплимент от заведения сделают. Из всего сказанного Мэй выцепляет только то, что ей нужно – имя. Его имя. Чосо. Остаться в своих мыслях и прокрутить это имя несколько раз, чтобы отпечаталось в сознании, не получается. Двигаясь чисто на интуиции и рефлексах, Мэй подскакивает с дивана и бежит к Юджи, на которого уже идет Сукуна. Она хватается двумя руками за его правую руку и осторожно пытается разжать кулак. Считывает Юджи как раскрытую книгу. Весь напряжен и натянут, как струна. Под кожей бегают желваки. Лезть в разборки между братьями – последнее, чего бы она сейчас хотела, но нутро подсказывает, что эти «мирные» переговоры могут закончиться военными действиями. А что лучше: обезвредить мину или подорваться на ней? Сукуна останавливается в паре сантиметров от Юджи, смотрит сверху вниз. – Ты блять попизди мне тут, сопляк. Напомни, с чего вдруг ты хозяином дома заделался, м? – голос Сукуны сплошь насмешка. Дразнит. Провоцирует. – Если я хочу выпить пива с другом у себя дома, то я выпью пиво с другом у себя дома, сколько бы ты не возмущался, понял? – вытягивает руку и сжимает подбородок Юджи, приблизившись к нему лицом почти вплотную, – А если я захочу больше не слышать твое нытье, то ты вылетишь отсюда пробкой. Сукуна скалится. Сукуна знает, что он здесь и царь, и Бог.  И только наглухо отбитый идиот посмел бы оспорить это, по крайней мере не в присутствии самого Сукуны. Мэй гладит пальцами руку Юджи, пытается его успокоить, хотя у самой сердце на грани тахикардии. Что, блять, она должна сейчас сделать – понятия не имеет. Одно неверное движение и всё рассыпется, сгорит дотла. В голове – путаница из мыслей. И прежде, чем ответ находится, Сукуна уже сам отстраняется. Взгляд его на одну миллионную теплеет; бешеный огонь в глазах, готовый сжечь все на своем пути, остывает. Мэй замечает, что Сукуна взглядом уже не здесь – весь в Мегуми. На Мегуми. К Мегуми обращен. А тот стоит каменным изваянием, ни грамма эмоций на лице. Только в глазах – что-то едва уловимое, напоминающее мольбу. И пока Сукуна ловит десятый приход от Мегуми, Юджи вдыхает поглубже и произносит тихо, но твердо. – Делайте, что хотите, только нас не трогайте. – Да кому вы нужны, боже, – выплевывает Сукуна безразличным тоном. И его взгляд снова – опасность. Думать о причинах такой резкой в нем перемены Мэй сейчас не хочется. Ей хочется вернуть ту беззаботную атмосферу, царившую здесь, пока в доме их было только трое. Поэтому, когда Сукуна и Чосо уходят на кухню, она тянет Юджи за собой на диван; руками обвивает его шею и обнимает обнимает обнимает До хруста костей. До разливающегося тепла внутри. До ответных касаний и уткнувшегося в шею носа. Близко – близко. И Юджи успокаивается. Обнимает в ответ еще сильнее и шепчет едва различимое – Спасибо. А следом он выдает себя с головой. Пальцы дрожат; он весь прижимается к телу Мэй, словно ищет в ней спасение. Дышит уже через раз, пока губы едва касаются ее шеи. И, о нет…. Нет… Нет… Нет… Такое не должно между ними происходить… Не должно, но происходит. Уже не в первый раз. Только Мэй знает, что Юджи давно хочет переступить грань; грань, не позволяющую ему забыться с ней; отдать всего себя, весь свой свет и тепло. И ей бы потянуться следом за его теплом. Но она всегда почему-то выбирает холод.