дым

Можно заключить, что выдыхаемый дым прочищает голову от теней, скопившихся внутри. — Неоконченные сказания Нуменора и Средиземья

Мерри грелся на солнышке и покуривал трубку, но на душе у него было тяжело. Пиппин, Гэндальф и Арагорн буквально за ночь собрались и уехали, наказав ни о чём не волноваться и выздоравливать. Именно из-за этого сердце у Мерри было не на месте, но рука еле шевелилась, да ко всему бесконечно знобило, и потому приходилось греться на солнышке, покуривать трубку да поглядывать на восток. — Как твоя рука? — спросила его Эовин, подсаживаясь рядом. Мерри собрался с силами и помахал ей туда-сюда, мол, бывало хуже. Рубашка его была закатана, чтобы уместить множество согревающих компрессов. Иорет откуда-то притащила толстые шерстяные рукавицы, чтобы укрыть пальцы. Эовин ему улыбнулась. Мерри подумал, что в ней по-прежнему очень уж много от того мальчика без капли надежды в глазах, каким она ему предстала в Эдорасе. — Присаживайся, госпожа, — предложил Мерри, подвигаясь на деревянной скамье. — Отсюда долго ещё солнце не уйдёт, а в нашем положении надо ловить каждую крупицу. — Да, — отсутствующим тоном отозвалась княжна. — Скоро его, должно быть, совсем не останется. Руку прострелило холодом. Мерри поморщился. — С твоего позволения — не укладывайся в гроб, покуда живая, — сказал он, сам дивясь своей наглости. Но Эовин в ответ на его слова не оскорбилась, только горько вздохнула чему-то своему и уселась рядом. Солнце подсвечивало тёплым розовым золотом её щёки и выбившиеся из-под шерстяной косынки локоны, и Мерри невольно залюбовался: бледная, ссутулившаяся под невыносимой тяжестью, с впалыми щеками и рассеянным взглядом, она всё равно была полна красоты и силы — силы, но не надежды, точно молодая берёзка, достигшая корнями неподатливой скалы. Дымок от трубки вился вокруг неё голубыми клубами, и Мерри наклонился, стараясь держать её подальше от княжны. — Знаешь, на своём пути мы часто думали, что всё пропало, и много раз обманывались, — сказал он. — Но иногда всё же нет? — Иногда всё же нет, — признал Мерри. — А всё-таки надо жить так, будто завтра наступит, как бы темна ни была ночь. А то решишь было, что всё, конец всему, просыпаешься на следующий день, смотришь — солнце, будь оно неладно, снова взошло, а ты выходишь круглый дурак. — Мы с тобой, значит, и есть дурак и дура, — рассмеялась Эовин. — Никогда бы не подумала, что после такого вообще возвращаются. Я должна бы тебя отблагодарить как следует, да сейчас нет у меня ничего, да и не рада я, что вернулась. Мерри тяжело вздохнул и вытряхнул трубку, избегая смотреть на неё. Эовин с ним говорила на удивление легко, вот только лёгких тем не подворачивалось. В другое время он бы легко свернул разговор на прибывающий день и ясное небо — да ясное небо точно издевательски сияло над замершим в страхе городом; полюбопытствовал бы, что дадут на обед, — да в Палатах кормили одним хлебом и бульоном; поведал бы про трубочное зелье — да король Теоден так о нём и не послушал. — Грустно жить в наши времена, — подтвердил он. — Я-то тоже так тебя и не отблагодарил, что пожалела и взяла с собой. — Отблагодарил сполна, — возразила Эовин, тронув его за ледяную руку. — Да только что прикажешь мне делать с жизнью, которую ты сберёг? Муж, которого я люблю, уехал на безнадёжную битву вот уже второй раз и снова не взял меня с собой. Дядя, который заменил мне отца, лежит в покоях наместника и ждёт похорон, и я даже не знаю, дождётся ли. — Если он едет уже второй раз, то, может, не так уж эта битва и безнадёжна? — лукаво улыбнулся Мерри. Хотелось бы ему самому в это верить! — Что же до дяди твоего, то и мне он заменил отца, пусть ненадолго. Хочешь — можешь помянуть его со мной. Набить тебе трубочку? Княжна воззрилась на него изумлённо, но он уже полез в карман за кисетом и не заметил. — Теоден-то очень заинтересовался нашим трубочным зельем, — поведал Мерри. — Да я так ему и не рассказал ни про историю, ни про то, как его у нас курят, а жалко до слёз. Арагорн велел курить да вспоминать, какой славный он был король, вот и ты, госпожа, покури да подумай: он бы порадовался. Эовин повертела в руках набитую трубку, понюхала табак и чихнула неожиданно высоким и нежным голосом. Мерри протянул ей огонёк. Голубой дым взвился в небо, и Эовин, подражая ему, затянулась поглубже — не успел Мерри предупредить её, чтобы вдыхала осторожнее, как она уже согнулась пополам от кашля. По щекам княжны покатились крупные слёзы. — Какая гадость! — просипела она, сотрясаясь всем телом. Мерри было и стыдно, и смешно: он и думать забыл, что люди к табаку не то что не привыкли, а вовсе и не знали никаких курительных зелий. Он опустился перед княжной на колени и бережно забрал трубку у неё из рук, сам еле дыша от беззвучного хохота. — Прости, прости! — воскликнул он. — Надо было сперва предупредить тебя! Это же — ой, не могу — это лучший табак в мире… и какой крепкий! А я и забыл, что ты не умеешь курить! Эовин взглянула на него и захохотала в ответ, вызвав новый приступ кашля. Мерри постарался дышать глубоко, встал с нею рядом и гладил по спине успокаивающими кругами, пока княжна тряслась всем телом — но, когда она подняла на него взгляд, на её щёки вернулось немного румянца. — Ты даже сейчас гордишься вашим табаком, — еле выдавила она, утирая глаза рукавом. — Спасибо, холбитла, насмешил. Я совсем не в обиде. — Ох, Теодену бы понравились такие пироги, — отозвался Мерри. — То-то он на том свете с нас покатывается. — Хотелось бы, — сказала Эовин. — Он любил шутить над нами с братом, когда мы были маленькими. А табак твой, уж извини, всё-таки та ещё гадость. Кури его сам. Мерри улыбнулся ей во все зубы. — С удовольствием, госпожа моя. Буду курить и думать — про Теодена да про тебя.