***
Из затеи вышла глупейшая и смехотворнейшая нелепица. Право, Хайсе — сплошная нелепость. Был мягок в работе, колебался при уничтожении гулей, раскланивался перед следователями. И где вся рекомая жестокость сколопендры, безжалостно пожирающего сородичей? Она ожидала увидеть сломленное, загнанное в угол существо, вынужденное бороться за жизнь и преклоняться перед вчерашними врагами — словно дикий зверь, запертый в заповедник. То, что не зазорно будет выпороть плетью и выплеснуть всю злобу, ярость и бессилие, в беспощадных тренировках. Но получила она не то, совсем не то. Не обезумевшее животное, монстра-гуля, а трепещущее и мягкое создание, не похожее не то что на монстра, да даже на ее последнего напарника — упрямого и своевольного. На которое стыдно даже накричать, не то что поднять руку или, не дай боже, куинке. Все даже не как с Амоном и ее профессиональными границами. С Хайсе все куда сложнее, ведь он — детонатор, а она сама ядовито-токсична. Все было взрывоопасно и способно взлететь на воздух в одно мгновение. Одно неправильное слово, один косой взгляд, одна ошибка Хайсе — все могло вызывать мгновенную реакцию. Ей нужен был повод, но он такового не давал. Но он только нелепо смеялся, чересчур наигранно отмахивался, переводил все жестокие слова в шутку, и с покорной вежливостью принимал всякий упрёк. Если бы он мог махать фантомным хвостом, махал бы. Как на такого злиться? Она честно пыталась, но злиться на него — все равно что на ребенка, не виноватого ни в чем кроме излишней мягкости и наивности. И правда, ребенком он был. Он ничего не знал, ничего не понимал, а мир считывал благодаря ее наставлениям, перенимая привычки и манеры, уроки и наказания — отражение ее самой. Чистый лист — пиши что хочешь. И она писала. И расписывался Арима. Они сами не успели оглянуться, как он стал их чертежом и планом, из будущим и надеждой, их наследием и проектом. Акира понимала, что Хайсе добр, когда из раза в раз он не реагировал на ее жестокие слова и несправедливые упреки. Только непонимающе смотрел, улыбался, и вновь как большой кот ластился, мягко подбираясь ближе. Ластящегося кота он ей и напоминал — подставлял бока под поглажку, как такому отказать? Даже для Сузуи у него всегда были конфеты, на его день рождение приготовлен пудинг. Когда он находил подход к сердцу каждого, как находят ласковые кошки. Акира всегда была слаба к кошкам, поэтому ослабла и к нему. Вся ее оборона пошла к чертям и возможно ей было даже не жаль. Не жаль, потому что теперь было кому утащить ее пьяную из бара, кому напомнить ей о правильном питании, кому заварить кофе и ей было кого учить, о ком переживать и за чьи заслуги радеть. Было кем заполнить кровоточащую бездну. Стоило перелистнуть страницу, стоило начать все заново и этот мальчик, что наивно заглядывал ей в глаза, словно на небесное чудо, подстегивал ее к изменениям. Она уже и не помнила, когда из монстра-гуля-убийцы он стал просто Хайсе и ее первым учеником. — Первые ученики — совсем как собственные дети, — рассказывал отец о своём опыте работы с Амоном. — Я люблю Котаро-куна как собственного сына, Акира. Тебе еще только предстоит понять это чувство, если пойдешь по папиным стопам. Она поняла, что такое сын и первый ученик. Но не так, как того бы хотел ее родитель. Но неожиданно, боль ушла куда-то глубоко, на предохранительный клапан наложен замок, а на воспоминания спрятаны за железобетонные стены. Выплавляемый из Хайсе следователь-ученик-ребенок стал ее новой задачей, в которой можно было забыться и раствориться. Она давно, еще с потери отца, научилась теряться в работе, чтобы не думать о мире за ее пределами. Хайсе требовалась адаптация, ему требовалось много внимания, а ей было необходимо куда-то вкладывать силы и что-то создать, чтобы не податься в саморазрушение. Всё-таки Арима гений и он знал, что именно они с Хайсе могли помочь друг другу. Принимая ее доклады и поучая о том, как именно воспитывать их общий проект, он и сам рассказывал о вечерах чтения, о совместных тренировках и прочих занятиях, что безвозмездно тратил на своего драгоценного подопечного. Прошло еще несколько месяцев, когда Акира поняла, что ей это все напоминало. Вышло странное, изломанное подобие семьи, где ей отводилась роль строгой и близкой матери, Ариме — не менее строгого, но далекого отца выходного дня. Этакая семейная идеалистическая картина, от которой то ли тянет блевать, то ли сердце переминают и дробят в крошево от призраков невозможного. Фантастического и сатирического. «Не жалей гулей, Хайсе», сказанное со всей строгостью переводилось в «делай домашнюю работу». Даже «Не разговаривай с гулями, Хайсе» звучало как «не общайся с дурной компанией». После отца и до Амона она была нелюдима, пережив их — замкнулась окончательно, уже не подпуская к себе оставшихся за пределами ее скорлупы (будто кто-то туда стремился). Но с появлением Хайсе все неумолимо менялось. Она несла за него ответственность. Наблюдала и писала отчеты. Она сама научила его владеть куинке. Полумертвый цветок в ее кабинете, который ожил под его бдительным присмотром, разговоры-наставления, внезапные шутки, фотографии и смайлики в мессенджер, подарки на все праздники, тщательно подобранные и преподнесенные ей, предложенные книги. И бенто. Он таскал им с Аримой бенто, желая угодить их вкусовым предпочтениям, практикуясь в готовке. — Хайсе просил передать. Можете не есть, если не понравится, или некогда… — Передай ему спасибо, — на губах Аримы промелькнула улыбка. Слишком теплая для великой глыбы льда и непостижимого гения, за которого его все считали. Они с Аримой тоже стали чаще общаться. Акира понимала, что из общего у них с Аримой только работа и Хайсе. Но Хайсе всё-таки стало неизбежно больше. Как когда-то Арима вызвал ее для доклада и тщательно разъяснял нюансы взаимодействия с ручным гулем, так и теперь внимательно слушал малейшее донесение, и неизбежно что-то рекомендовал сам. Они вдвоем составляли едва ли не схемы взаимодействия с Хайсе, будто родители-самоучки, руководствуясь специальными книжками, наблюдениями, пособиями и советами специалистов. Они первые увидели и признали в нем следователя. Они первые отнеслись к нему как к человеку. Арима облокотился на стол, потер виски под душками очков. Под его ледяным отчуждением, словно ледоколом, пробивались сентиментальные слова: — Хайсе хорошо питается? — Хайсе усваивает программу? — Как Хайсе себя чувствует? — Когда Хайсе будет свободен? Хочу вернуть одолженную книгу. До Акиры не сразу дошло, что Арима попросту искал поводы для встреч, а не желал вернуть одолженное. Когда же Акира передавала книжки сама, выглядел неощутимо, но все же печальным. Акира внезапно поняла что это — видела по собственному отцу, поэтому не могла списать, не могла не улавливать даже на интуитивном уровне, что говорить о сухих фактах. Отцовские чувства? Они самые. Самая чистая любовь из тех, что взрослый мужчина может испытывать к ребенку, которого сам же и подобрал. Сказал бы ей кто еще пару лет назад, что такое возможно, она бы рассмеялась в голос, посчитав пошлой и сумасбродной шуткой не достойной кого-то вроде гения Аримы. Но Акира чуткая женщина и она понимала все порывы крайне своеобразной, куцей, переломанной, но все же нежности от Аримы. Крупицы и так ограниченного свободного времени тратилась на то, чтобы повидать Хайсе. Если он пересекался с ней, видевшей Хайсе чаще, то обязательно интересовался, когда воспитанник будет свободен. Подарки, от книг, до личного оружия — все для одного Хайсе. Когда его впервые увидели с Юкимурой Аримы, подумали, что следователь сошел с ума — такое богатство многим снилось в невозможных мечтах. И те немногие, но все же слишком теплые для кого-то вроде белокаменного Аримы слова — ему одному. Ихей бы умерла от зависти, узнай сколько раз Арима повторял: «Неплохо, Хайсе», трепля по плечу, или по голове. Стоило признать, к Хайсе Арима питал далеко не владельческие и очевидные чувства хозяина хорошего куинке, о каком говорил вслух. Куинке не читают книжки на ночь, как бы очевидно это не звучало. С первой принесенной в Кокурию книжкой, Арима уже не закалял его, как сталь, а растил, как человека — как растят неумелого ребенка, поддерживая и направляя. Не в силах дать ему нужные чувства самостоятельно, он даже приставил к нему саму Акиру. «В плохие времена Акира-сан утешает меня. И я рад, что могу вот так разговаривать с вами. Я счастлив», — передал Арима его слова. Могла ли она восполнить его потребность в материнской любви? Она и не пыталась. Но Хайсе и тех крох было более чем достаточно, чтобы плавиться от счастья и про себя называть Акиру и Аримой — мамой и папой. — Обнимемся, Акира-сан? Он всегда смотрел с видом побитого щенка. Акира выпустила кислород из легких и улыбнулась, раскрывая руки в ответ, чтобы прижать к сердцу и не отпускать. Хайсе милый, ну совсем как котенок. Ничего удивительного, что кошки всегда лезут на руки к тем, у кого аллергия. Ее чувства стали настоящими. Потому что первый и последний раз, когда Акира позволила себе бескультурно кричать на командование — когда Хайсе оказался в беде. Потому что первый и последний раз, когда она была готова пойти против Аримы, против всего, чему ее учили, и прикрыть гуля своим телом — когда Хайсе оказался на краю утилизации, из-за своей глупой доброты к девчонке Фуегучи. И Рождественская вечеринка напомнила ей, что такое теплые семейные праздники. Последние годы она отмечала на корпоративах, или в одиночестве с кошкой. Аромат вкусной еды витал в комнате наравне с одухотворяющим ощущением уюта и спокойствия. Хайсе в фартуке, насвистывающий рождественские мотивы, непривычно расслабленные следователи, разговоры о чем угодно, кроме работы и политики. А еще были подарки. — И мне тоже? — удивилась Акира. Хотя стоило ли удивляться? Она знала, что Хайсе не забудет. Он никогда не забывал. — Спасибо, что всегда присматриваете за мной, мама, — смеялся Хайсе. — Какая я тебе мама? — как всегда фыркнула в его сторону Акира, но довольство и тепло заполнило ее до краев физически ощутимо. Потому что «мама» на его губах звучало очень нежно и тепло. По правде, ей нравилось, когда он, несмотря на ее недовольство, называл ее так. Ей нравилось гордиться им и воображать их семьёй. Даже если это была выдумка для утешения сердца, это была её любимая фантазия, которую хотелось поддержать. — Хайсе называет меня мамой, — однажды отчиталась она Ариме. — Вот как, — бог смерти безразлично откинулся на спинку кресла, словно о чем-то вспоминая. — Если это тебя смущает, я скажу ему больше не докучать. — Нет, все в порядке, — удивилась Акира. — Насколько я знаю он и вас называет отцом. — Всего пару раз. Это показалось ей любопытным, поэтому она допытывалась, а Арима без утайки рассказал. Впервые это случилось в Кокурии, когда потерявший память пациент еще не до конца понимал происходящее. «Вы мой отец?» — уточняющий вопрос и отказ, после молчания. Второй раз — значительно позже, когда их узы окрепли. Покраснев и опустив голову, после похвального трепания по волосам: «Вы мне совсем как отец». Третий включал и ее саму, когда он осведомился об одиночестве этого ребенка: «У меня есть семья. Акира-сан и Арима-сан — мои родители». С Аримой стеснялся, а ей доверял. Акира спрятала улыбку в ладони, вспоминая трогательное выражение на лице Хайсе. Да, возможно это только игра в семью. Да, в ответ называть его «сыном» или «ребенком» не повернется язык. Но если часто повторять ложь, может быть однажды она станет правдой? Может быть, если пройдет еще несколько лет, еще несколько рождественских вечеринок, еще несколько «мама» с его губ, она сама сможет без стеснений и скованности, без чувства неправильности произнести заветное «сын»? Стоило признаться, что она прикипела к Хайсе. Нежному и чуткому Хайсе, что будто кошачьей лапой промокнул ее кровоточащее настоящее, привнося в него что-то хорошее — умиротворение и предназначение. Поэтому попытки Хайсе расковырять гнойник прошлого она восприняла едва ли не личным оскорблением. Одно дело — держать Фуегучи для допросов, другое — пытаться открыть ящик Пандоры, что может уничтожить их счастливое настоящее. Более того, Хайсе расспрашивал об Амоне (ее сердце точно дало осечку, когда она об этом узнала). Его игры в детектива стоило пресечь, пока он не причинил боль… Нет, не ей, а себе в первую очередь. Акира с неожиданной тревогой потирала локти, вглядываясь в напряженное, виноватое лицо. Так же он выглядел, когда она журила его за мягкость к гулям. За сказанные глупости. Так же, когда отчитывала за провальные задания. Но ситуация куда страшнее парочки недобитых гулей или мягкости при задержании. Хайсе с непередаваемой болью кричал так, что все внутри кровоточит и разрывается. — Я не Хайсе! Хайсе. Имя, что дал ему Арима. Имя, что стало именем ему — человеку с ужасным прошлым и перспективным будущим. Важно ли имя? Кажется, когда она только приняла Хайсе под свою ответственность, имя ее отвращало. Но сейчас, спроси ее кто, какой бы она дала ответ? Какой бы ответ она дала самой себе, откровенно, честно и быстро…? Нет. Нет, нет, нет! Имя не важно, оно не имеет никакого значения. Тот, кто стоит перед ней, тот, кого она прижимала к своей груди, кого учила владеть куинке, это не повязка, не номер 240, не гуль. Акира понимала одно — это Хайсе. И понимала, что не могла просто стоять и смотреть. До окончательного осознания, на чистых инстинктах, она раскрыла для него руки, душу, место в штопанном перештопанном сердце, и прижала к себе. Крепко, больше всего на свете боясь одного — отпустить. А он хватался за нее так отчаянно, будто тонул, только больше подбивая ее хвататься и держать. И заполошно шептать: — Ты это ты. Имя, оно не… Голос дрогнул, дыхание сорвалось, но мысль была донесена. Имя — насмешка. Имя — нелепица. Набор звуков, кандзи. Не имеет совершенно никакого значения. Не значит совсем ничего. Ей плевать на то, кем он был раньше. Главное то, какой он — плачущий и хрупкий, — с ней сейчас. Просто Хайсе. Их с Аримой Хайсе. Ее Хайсе. Хайсе неловкий, добрый и доверчивый. Хайсе, что готовит ей бенто, тот самый острый кари, даже если не может попробовать сам. Его бенто — бенто, которые ей когда-то готовил только отец, — было действительно очень вкусным. И то, как он тащил ее пьяную на себе. И то, как защищал ее спину на заданиях. И то, как обращался за советом, с душой на распашку и протянутым сердцем в руках. И его книгам в ее квартире. И те заколки — первый подарок, после брелока Амона, — были надежно заколоты в ее косу. Акира понимала, Акире было ясно как день, как простая истина, вроде той, что земля вращается вокруг солнца — это ребенок. Более того, к ней пришло удивительное озарение, что это ее ребенок. Ее каламбурами он говорил, ее приемами пользовался, держал куинке как она, завязывал галстук как учила она и даже зеркалил ее жесты, когда не отражал привычки Аримы. Он — забавная смесь своих диковатых особенностей, простодушности и доброты, вперемешку с их с Аримой влиянием. Ее продолжение. Акира ведь не планировала детей. Дети для женщины-следователя — конец карьерного роста. Но даже не будь дурацких предрассудков, она, зная опыт отца, не пожелала бы ребенку участи своей собственной. Ведь в любой момент даже самый удачливый и сильный следователь мог трагически закончиться, оставив за собой лишь пустоту, социальные выплаты да место на кладбище. Акира знала, что детей у нее не будет. И не думала, что когда-нибудь пожалеет — работа отнимала все остальное. Жить ради мести, в одиночестве, без права на семью — таков ее удел. Но теперь, когда она узнала, что такое быть матерью, терять Хайсе было страшно. Неправильно и невыносимо. Ведь это Хайсе, это ее Хайсе. Это она помогала ему освоиться в управлении, это она учила его пользоваться куинке, это она завязывала ему галстук, это она успокаивала его депрессантами и объятиями. Это ее дитя, пусть и не по плоти и крови. Ее единственный, поздно обретенный, но бесконечно любимый сын. Она цеплялась за него, хотя сама этого не понимала. Она не могла его потерять, как потеряла Амона и отца. Она не готова с ним прощаться, она больше не хочет прощаться. И не хочет отдавать Канеки еще кого-нибудь, даже вторую часть самого себя. Она страшно устала от похорон после и перед похоронами, от нужды заново латать образовавшуюся пустоту внутри себя. Страшную пустоту. Как и устала от давящего одиночества после… Может быть и он устал тоже? Она не трогала Хайсе после смерти его куинкса, но уже тогда понимала, чувствовала, что что-то в нем неумолимо умерло. На смену мягкости и ранимости пришла жесткость и целеустремленность. Трагическая отрешенность смертника и главного героя своей трагедии. Акира видела, что он несчастен, что становится больше Аримой чем того хотел, чем они с Аримой того хотели, но не успевала ничего предпринять — на границе всегда оставалась мысль, что все еще вернется на круги своя, стоит подождать. Когда как пропасть между ними неумолимо разрасталась. Тогда же мамой ему стала другая, с улыбкой дьявола и кровавым яблоком в перебинтованных руках. И ее влияния в нем оказывается неизбежно больше.***
— Скажи, что ты чувствуешь? Твои воспоминания и поведение… Ты тот же человек, которого я знала? — Акира-сан, мое отношение к вам не изменилось. Даже сейчас вы для меня… «Мать». Она не дала ему ответить. Не могла принять заветное слово устами Канеки, не Хайсе. Она подавила в себе все порывы обнять его и пожалеть, потому что боль в его голосе ранила почти физически. Она не смотрела ему в глаза, когда отсылала. Она боялась посмотреть, растаять и забыть. — Как быть мне? Как быть с тем, что следователь, которого я знала, никогда бы не пошел против Аримы Кишо? Акира понимала, умом понимала, что это не Хайсе. Потому что Хайсе бы умер, но никогда бы не поднял руку на Ариму, которого крепко и преданно любил. Хайсе никогда бы не ранил самого близкого человека предательством. И ей пришлось понять, что это не Хайсе. Это Канеки. Даже если это понимание было невыносимо болезненным. Она замкнулась и убежала, а в голове продолжала биться пульсирующей болью мысль. Хайсе было страшно оставаться одному. Интересно, звал ли он Ариму? Звал ли ее саму, прежде чем навсегда уйти в темноту? Наверное, ведь Хайсе был таким хрупким. И ей хотелось кричать, хотелось угрожать, умолять и взывать к Канеки Кену вернуть ей ее Хайсе. Хотя бы обнять, на этот раз без просьб и поводов — как должна мать. Хотя бы попрощаться. Помягче и не так быстро. Было смирившаяся с потерей Акира, нашедшей утешение во взрослении Хайсе, встречает Амона и Такизаву, но хоронит своего ребенка. Судьба та еще бессердечная сука. Родители не должны переживать детей, даже потеря отца и матери не была для нее столь уродлива и ужасна, как потеря единственного сына. Самая гнусная, невидимая и неслышимая для других потеря, душераздирающая в своем трагизме — Хайсе оказался отвергнут миром, который так любил и за который цеплялся с отчаянием утопающего. Она даже не может предать его тело земле и оплакать, потому что Хайсе умер внутри постороннего человека — чужака Канеки. — Глазная повязка говорил со мной. Рассказал, что ты важна ему, — заметил Амон, когда они покинули базу Козы за руки, тихо обещая друг другу создать совместное будущее. Разговор с Кроликом и объятие Фуегучи принесло ей опустошение, но последние слова Канеки — боль, и Амон это чувствовал. — Глазная повязка, он все это время был с тобой… — Хайсе. Со мной был Хайсе. Она вдруг рассказала о забавных привычках. О руке, что зарывалась в волосы, о его объятиях. О том, как он сносил ее придирчивость и грубость, как преданно заглядывал в глаза, как перенимал ее шутки и каламбуры. Как учился у нее готовить, как учился держать куинке, как учился руководить командой и как всякий раз советовался с ней, как лучше найти подход к каждому куинксу. Как его полюбили. Арима и она сама, куинксы и сотрудники. Амон слушал и понимал, но не мог переболеть с ней вместе — он видел благородство повязки и стойкость, но не видел ребенка в фартуке, готовящим блюда для рождественской вечеринки. Которые никогда не мог пробовать, но радовался счастью за других. Акира когда-то просматривала записи допроса Фуегучи и накрепко запомнила ее слова, что словно отпечатались куинке сталью в ее сознании: «Многие любили Канеки и хотели бы, чтобы он вернулся». Теперь она как никогда понимала малютку Хинами, потому что ей хотелось сказать Канеки то же: «Хайсе любили и для него бы обязательно нашлось место в этом мире». Тоору, Йонебаяши, Урие, Ито, Сузуя, Хирако, Уи, Арима, она сама. Все они на свой лад любили этого человека. Не всегда вслух, но подсердечно — всегда. Хайсе был верным другом, способным утешить даже самое раненое сердце и найти подход в любые дебри души. Хайсе был не менее заботливым родителем, опекающим куинксов со всей душой, не требующим ничего взамен. Хайсе был хорошим ребёнком, невозможно хорошим и послушным. Внимательным к остальным. Способным и заботливым. Не о таком ли сыне мечтают все родители? И они дали бы ему жизнь, они хотели бы, чтобы он такой жил, им всем он стал незаменимой частью жизни… Хайсе был ее несбывшейся мечтой. Их с Аримой несбывшейся мечтой, но не идеального следователя, какого они из него лепили, нет, а забавнейшей мечтой возможности иметь семью в этом ужасном месте. Способностью гордиться этим чистым и честным ребенком в их ужасном и несправедливом мире, без особого почтения принимая океаны его заботы. Отмахиваясь жалкими крупицами. Теперь, потеряв, Акира понимала, что стоило навещать его чаще, стоило носить те заколки и шарф, что он подарил, стоило прочитать одолженные книги, стоило чаще обнимать его, стоило поливать притащенный им цветок, стоило благодарить его за бенто, стоило еще так много ему сказать и большему научить… — Если когда-нибудь у нас выдастся свободный день, я бы очень хотел где-нибудь отдохнуть… С Акирой-сан и Аримой-сан, — тут же Хайсе стушевался, покраснел, трепля себя по волосам. — В смысле, не то чтобы я совсем маленький и нуждался в этом, но отдыхать же нужно всем, да? Ха-ха, я бы хотел провести время с самыми важными для меня людьми и… — Можем посетить ботанический сад, — вставил Арима, перекрывая сцену неловкости, и педантично подперев сложенными руками подбородок, осведомился у нее так же, как принимал отчеты по заданиям. — Акира? — Да. Замечательный способ провести досуг, — тогда она улыбалась. — Я буду ждать, — честно заверил робеющий от счастья Хайсе Жаль, что общего выходного у них так и не выдалось. Трое совсем не знали, что такое выходной. А если бы пошли, был бы Хайсе счастливее? Хватило бы ему счастья, чтобы остаться, чтобы не растворяться…? Или, может быть, стоило извиниться? Извинений перед миром, что был к нему жесток, от людей, что были к нему несправедливы, от куинксов, что принимали его заботу без благодарности, даже от родителей, что воспитывали его непередаваемо жестоко, он так и не дождался. Прости, что не уберегла. Прости за грубые слова, за излишнюю строгость, за все те разы, когда ей приходилось причинять боль. За то, что не была рядом в момент смерти и была слишком далеко при жизни. За то, что не сделала все возможное, чтобы ему захотелось задержаться подольше, чтобы у него была возможность остаться. Интересно, пойми она чуть раньше, могла бы предотвратить губительный процесс? Она приходила сюда, чтобы поговорить с матерью. Затем с отцом. Потом с Амоном и Такизавой. Теперь же ей придется говорить и с Хайсе. Акира покрыла заколки рассыпчатым грунтом, думая о том, что Канеки такой же заботливый и по-своему милый. Он так же любил своих друзей и был готов воевать со всем миром, ради идеалистических, миротворческих целей. Акира понимала, что возможно не такие уж они с Хайсе и разные…? Что значит имя? Ничего. Он все так же заботился о малышке Хинами, как заботился о Сайко. Он стремился защитить всех, как всегда защищал Хайсе. И кажется, что одиноко ему без нее, Акиры (мамы), так же, как было одиноко Хайсе… И только с этим пониманием Акира наконец придалась надрывным, горьким рыданиям.