самовнушение

стакан молока слетает на пол, истерически, разливаясь белой лужей, впитываясь в ковер и носки, крошась осколками. полосатый кот на бутылке лыбится и рябит синими полосками. раздражает, хотя синий, по идее, должен успокаивать. ты нервно дергаешься, судорогой. весь ты – сплошное напряжение, двести двадцать вольт, ударом куда-то в темечко. напуган, но решителен. взгляд твой, по собачьи преданный, и слегка поднятые брови, будто в удивлении. я знаю тебя наизусть – сегодня ты уйдешь и не вернешься. чайник на плите разрывается в свисте и плюется кипятком. металл раскалился до предела, до красноты. мои губы наверняка такие же красные, на фоне алебастровой бледности твоих щек. я тянусь через стол, и ты дергаешься, будто от пощечины, хотя я просто тебя целую. легонько прикасаюсь, шершаво и смазано, будто на прощание. это и есть прощание. это и есть прощение. я прощаю тебя, и я отпускаю тебя. без слов, без жестов – простым молчанием. простым смирением, простым бездействием. я тебя отпускаю. просто уходи. собирай все свои вещи, не оставляй ничего, кроме запаха, за которым я буду гоняться по квартире, как бешеный пес, с высунутым языком и капающей на ковер слюной – до отвратительного жалко. забери с собой все, все до единого, собери по коробочкам, оберни все стеклянное и хрупкое, наклей стикер «не бросать». мое сердце тоже забирай, только положи куда-то на пол, среди черных огромных пакетов, наступи пару раз и не извинись. я буду благодарен. все. достаточно. мне все равно. я закончил. уходи (истерически похуй). и ты уходишь. собираешь все свои вещи, вплоть до пустой банки шампуня из ванной, вплоть до рваных носков и исписанных ручек, забираешь все, все до единого, второпях, но качественно, подчищаешь за собой место преступления, оставляя жертву нетронутой. а я не жертва. совершенно и основательно. и я не брошенный. и я не жалею. и себя мне не жалко. (ну, разве что только чуть-чуть)