После фильма

Размытые очертания мира — вот что видит Ханыль без своих очков. Всего лишь примерные границы и расплывчатые кляксы, тщетно мелькающие из стороны в сторону. Кажется, он мог бы вечно функционировать без этих невзрачных заляпанных стёкол, чтобы хотя бы не видеть то, что видит каждый день. Он с удовольствием отказался бы от них, оправдывая все свои проблемы плохим зрением. «Почему твои результаты экзаменов ухудшились?» — «Не увидел задания». «Почему не пьёшь таблетки?» — «Зрение скачет, не рассмотрел их среди остальных вещей». «Почему доверился однажды?» Мысль оборвалась, склеивая воспоминания воедино. Спустя пару напряжённых минут мозг снова выдаёт ответ: «Потому что не увидел в нём плохого человека». Тогда-то и разбились первые очки Ханыля. Розовым стеклом внутрь. Искажая реальность. Тогда-то Ён и решил взять новые — обычные, дешёвые, с ничем не выделяющейся оправой и неприметными линзами. И начал их пачкать, специально ляпая. И только одно, к его несчастью, пятно пестрило перед глазами. — Эй, Ханыль. Сколько пальцев видишь? Пятном даже тяжеловато назвать. Слишком очевидное и запоминающееся. Наверное, будь он слепым, всё равно бы заметил его. — Ну? — говорящее пятно не унимается, показывая указательный и средний пальцы. В этот раз уже не спрашивает разрешения, молча берёт несчастные очки Ханыля и нахлобучивает себе на нос. — Четыре, — говорит как можно невозмутимее, одновременно разглядывая линии пальцев. Хёнун то и дело снимает очки. Снова надевает. Опять снимает. Потом медленно приближает их к глазам и отдаляет. Проделывает все эти махинации, считая себя волшебником. Ханыль молча наблюдает за тем, как алый отблеск на зелёном фоне возрастает по мере приближения его очков. — Да? — с любопытством глядит на своё отражение в рядом стоящем зеркале. И, конечно же, выглядит он превосходно. Ханыль и представить не мог, что жизнь сведёт его с типом людей, которых он намеренно избегал. Люди с модельной внешностью и кучкой тёмных скелетов в шкафу, с надменностью и эгоизмом — таким казался Пэк поначалу. — А мне кажется, ты врёшь. Сидящий на белом ковре Хёнун теперь выглядит изменившимся. Наверное, он стал более мягок и...заботливей? Ханыль в очередной раз задаёт себе вопрос, мучающий его со времён хёнуновского шантажа. Что он во мне нашёл? Он и не замечает, как стих голос с нотками ехидства и как очки легли куда-то в сторону спящей на лежанке Конфетки. Вновь сокращено расстояние между их телами и вновь вечно холодная ладонь Хёнуна, теперь вспотевшая, ложится на затылок Ханыля, чуть поглаживая его и привыкая к ощущению укороченных волос. Парень моментально закрывает глаза, уже привыкши к "ритуалу" Хёнуна — знает, что за этим последует. И он чувствует его нетерпение, пусть и волнуется. Сколько он ещё будет так волноваться? Почему забудет про то, как накрывала лента его глаза? Почему до сих пор мучается в предвкушении повтора? Он снова накрутил себя. Хочет вздохнуть с облегчением, но не может: Хёнун прилипает к его губам так же быстро, как в первый их поцелуй. Целует развязно, быстрее и глубже проникая языком. И успевает кусать и так потрескавшиеся его губы. Пэк — неумёха. Отрывается лишь на мгновение, растягивая нитку слюны, и после опять жадно касается языка Ханыля, с напором прижимаясь пухловатыми губами к его. Он постоянно спешит, торопится; не видит меры, но целует искренне. Он хотя бы что-то делает в отличие от Ханыля. И Ён чувствует на своих запястьях оковы этих новых взаимоотношений с Хёнуном. Оковы вины. Пэк не открывает взгляда зеленоватых глаз от парня. Пристально смотрит на его сосредоточенное выражение лица, на дрожащие ресницы закрытых век, на каплю пота, побежавшую по виску. Да, Хёнун не сомневается, что Ханыль врал ему по поводу четырёх пальцев, но не признается себе, что Ханыль врёт и о своей любви к нему. Нет, этого не может быть. Хёнун не требует ничего, он наслаждается тем, что наконец может любить этого щекастого паренька с щенячьими глазками и забавной причёской, которую Ханыль сменил ради него. А это уже о многом говорит. Но когда Ён трясущимися от лёгкого тремора руками неловко обхватывает его лицо, не разрывая их связи, Хёнуну напрочь сносит крышу. Коснулся. Он коснулся его. Впервые за столько мгновений, пролетевших для Пэка в мгновение ока. Хёнун не носит очков, зрение нормальное. Но аккуратно браться за оправу ханылевских — уже неоспоримая привычка для него. Надевая на нос, каждый раз надеется, что сможет однажды посмотреть на мир глазами Ханыля: что видит в людях, каким предстаёт перед очами облик серой и нудной жизни, как выглядит сам он для этого глупого и несносного мальчишки... Однако ничего не меняется который раз, и Пэк наконец признаёт, что залезть к нему в линзы он сможет всегда, а в душу, наверное, никогда. Но так хочется. В тот вечер он улыбался как придурок. Пришёл в новоиспечённое место, которое стал называть домом, и, не раздеваясь, рухнул на кровать, рисуя картины прошедшего киносеанса. Тишина, запах полюбившегося попкорна и совсем неинтересный фильм, на который Пэк смотрел как на врага народа. Вспомнил, каким озлобившимся выглядел Ханыль, который явно не ожидал такого разочарования, и как усмирил себя при его виде. У Хёнуна уже рот устал, а улыбка вновь стала шире. — Эй, Конфетка, — он наклонил корпус вперёд, когда белый комочек прыгнул к нему. Руки парня сами потянулись к пёсику, щедро лаская его. Насладившись вниманием хозяина, Конфетка перевернулась на спинку, предоставляя в его распоряжение плюшевый животик. — Мой план удался. Я заставил его смотреть на меня, а потом мы даже... Хёнун недоговорил. Не от смущения, а от усмешки — уж очень забавным и смешным казался Ханыль, когда Хёнун, не отводя взгляда от экрана и ничуть не смутившись, спокойным голосом поведал ему о своём истинном понимании похода в кино. Кажется, в тот момент глаза Ёна увеличились в отражении линз в несколько раз. Если бы у Ханыля в руках был бы топор, то он бы, не колеблясь, опустил его на светловолосую голову. Хёнун не сомневался. Пальцы активно водили по пузику Конфетки, попутно расправляя комки спутавшейся шёрстки. Пёсик мирно сопел, прикрывая глаза и слушая откровения хозяина. — И потом как в тумане. Или нет, как в сопливой дораме, — Пэк усмехнулся, обратно откидываясь на мягкую поверхность кровати, которая приятно приветствовала его после тяжёлого дня, но не могла заменить взрывной радости Хёнуна сегодня. — Надо почаще выбираться с ним куда-нибудь. Что скажешь, а? Вместо ответа Конфетка воодушевлённо начала лизать ему руку. Сейчас он понимает, что Ён притягивает его ближе к себе, дико дёргая за ворот свитера. Хлоп-хлоп. Хёнун несколько раз хлопает ресницами, прежде чем убеждается, что это явь. Ханыль же ещё больше жмурится, не хочет предстать перед Хёнуном таким. Получать любовь — прекраснейшее чувство, но надо уметь и отдавать её в ответ. И Ханыль всей душой надеется, что научится. Обязательно научится, и тогда оковы с треском разрушатся и рухнут на дно его кошмаров. Туда же, где покоится Мину. Ханыль с волнением дотрагивается до шеи Хёнуна. Подушечки пальцев приятно нащупывают под собой кожу, и Ханыль не может не удивиться тому, какая она нежная и мягкая. Рука скользит вверх и вниз, наслаждаясь этим новым контактам, пока по спине Хёнуна предательски бежит холодок. Он не может с собой ничего поделать, прикосновения Ханыля словно электризуют его. Он не выдерживает и отстраняется, быть может, чересчур резко, сам не веря своей трусости. Испугался, а чего? Алый проблеск исчезает из зелёных глаз так же, как и покалывания, оставшиеся после длинных пальцев Ханыля. Он мог хотя бы плавно завершить поцелуй, не шокируя Ёна, не заставляя того недоумевать и теряться в догадках. Но он отпрянул, струсил. И это не могло не ускользнуть от туманного взгляда Ханыля. — Что случилось? — только и произносит он. Ведь было всё хорошо, и он даже перестал слишком уж сильно стесняться дерзкого выражения лица Хёнуна и его влечения к нему. И его губ, и языка...и рук, успевших сомкнуться на талии. Ханыль без очков, но он видит каждое нервное движение Хёнуна: его увиливание взглядом, его пальцы, перебирающие светлые волосы, подёргивания уголков губ из стороны в сторону. А напряжная тишина лишь усугубляет и без того до ужаса неловкую ситуацию. Но Ханыль хочет услышать ответ. Если проблема в нём, его неопытности, то он готов будет стоять на коленях, лишь бы Хёнун никогда не отказался от него так, как сейчас. В голове снова и снова повторялась всё та же сцена, которая произошла всего пару секунд назад, но по ощущениям Ханыля прошло больше вечности. Переплетение языков, дрожащие веки, жар, который источал Хёнун, и его же настойчивые прикосновения, тянущиеся вдоль тела. Ханыль просто хотел ответить взаимностью, так в чём проблема? Не в нём же? Он никогда не подумал бы, что окончание поцелуя может быть настолько болезненным. Вид отскочившего Хёнуна всё ещё стоял перед глазами, а воспоминания с киносеанса напрочь было вычеркнуто из памяти. Ханыль вздрогнул, когда глаза Хёнуна так же неожиданно посмотрели на него. Это был взгляд исподлобья, и Ён впервые решил не так быстро увильнуть от его выразительных зелёных искр. Атмосферу наполнил тягостный звук, слишком резкий для тишины — Хёнун вздохнул. Что ему сказать? Правду? Пэк оглядел парня с головы до ног, дольше остановившись на его причёске. Ханыль ведь специально для него укоротил свои волосы, струящиеся меж пальцев Хёнуна, когда они отходили в дальний угол, будучи в школе, по его инициативе. Но даже с таким видом оставался для него самым очаровательным парнем на планете, и Хёнун уже строил планы, как и где будет трепать его по макушке, словно шкодливого котёнка. А теперь он обидел своё кареглазое чудо, точно обидел, покрасневшие щёки тому подтверждение. Наверняка винит себя в случившемся, но не должен. Зрение у Пэка отменное, но душераздирающих кошмаров он не видит, потому и не понимает его временами и обижается изредка за то, что Ханыль твёрдо стоит на том, чтобы в школе они играли максимум друзей. Хёнун не может так, у него сильные приливы любви и тактильного голода. Поэтому он вернул должок Ханылю вчера, поэтому не смог себя контролировать и сегодня, горячо целуя его. Другое дело, когда касаются его. Хёнун ещё раз пробегает глазами по Ханылю, в конец покрасневшего, и чувствует за спиной фырканье Конфетки, лежащей сзади и ставшей свидетелем происходящего. Она внимательно следила за действиями пары, но потом немного устала и решила вздремнуть, оставив разборки парней на их самих. Это состояние, до сих пор внушающее Хёнуну уют и спокойствие от новоселья с очевидным напряжением в воздухе, позволило сделать ему решающий выбор: он не скажет. Отмолчится, соврёт, сменит тему. Он понимает: надо поговорить. Нельзя долго копить тревоги прошлого в себе и ходить с этой ношей одному. Он догадывается, что у Ханыля то же есть что-то больное и мерзкое, что-то, что заставляет его не открыться до конца и временами отстранённо себя вести. Хёнун не давит и делает вид, что не замечает этого. Когда придёт время, Ханыль расскажет, он уверен. А сам...сам тоже подождёт. — У тебя до жути холодные руки, предупреждай в следующий раз, прежде чем выкинуть что-то такое, — прервал тишину и по-дурацки, по своему обычаю, натянул лыбу до ушей, думая, что смягчает своими словами обстановку. Хотя понимает, что ужасно себя повёл по отношению к Ханылю, и тот уже начал корить себя. — "Что-то такое"? — Ён хмурится в ответ. Лёгкая обида добирается до его сердца, но главным грузом всё равно остаётся собственная вина. Если сейчас Хёнун не продолжит этот разговор сам, то Ханыль завалит его вопросами о том, что и как именно он сделал неправильно. Хёнун не перестаёт улыбаться, поправляя ворот колючего свитера. У него дурное предчувствие, и всё опять произошло из-за него. Он откашливается, прежде чем ответить. — Ты знаешь, что я имею в виду. Ласки, трепетные касания...Называй это как угодно. Я был готов продолжить, но твои ледяные руки меня до... — Но ты отстранился. Угрюмо перебивает и смотрит на Хёнуна так, будто видит его всего насквозь. Хёнуну на миг даже становится не по себе. Может, он читает его целиком, зная все потайные мысли? Вместе с тем старается унять дрожь в руках и привести голову в порядок. "В конце концов не в ширинку же он ко мне залез". Блять. Непроизвольный нервный смешок вырывается из его рта. Все воспоминания, проведённые в компании Чониля, в школьных походах, воспоминания об интригах, сплетнях, каких-то счастливых моментов его жизни казались Хёнуну таким же абсурдным пятном, как вид из очков Ханыля. А вот остро прочерченный контур женских фигур и один силуэт, стоящий по центру, мелькают и будут мелькать, наверное, до конца его жизни в его голове. Этот внушающий доверие тембр голоса, запомнившийся до колик в животе, эта змеиная улыбка, от которой Хёнуна тошнило по ночам, эта закрытая дверь помещения, которую он не мог вспомнить без содрогания... Но больше всего маленький Хёнун боялся рук. Рук, чьи действия невозможно было предугадать. Чёрный свитерок в красную полоску пролез через его светлую макушку и был положен куда-то на парту. Эти руки, в которых Хёнун однажды нашёл утешение, когда его тормошили ласково за плечи и уверяли, что всё в жизни наладится, что всё будет хорошо, эти же руки, казавшиеся теперь грязными и отвратительными, потянулись книзу. Лязг застёжки. Обратно. — Прости, я был не аккуратен в своих действиях и словах, — смыкает губы и придвигается чуть ближе, удивляясь тому, насколько сильно увеличил расстояние. Ковёр под его ёрзаньем сдвинулся складкой вперёд, но на это никто не обратил внимания. — Давай же. Пэк примирительно притягивает руки в сторону Ханыля, миролюбиво приглашая в свои объятия. Всё ещё внушает себе, что случившееся произошло по вине его автоматической установке, не более. Видеть Ханыля насупившимся и погрязшим в тревожности — последнее, что Хёнун хотел бы видеть. До сих пор не может понять, что с этим мальчишкой не так, но не спрашивает. Нет. В один день они откроются другу, и всё будет хорошо. Да, в один день. Ханыль с лёгким прищуром вглядывается в выражение физиономии Хёнуна, но, не найдя никаких признаков усмешки и слов, выброшенных на ветер, несмело пододвигается ближе в ответ. Теперь они снова рядом, дышат друг другу в лица. Хёнун больше не дожидается его. И показывает тем самым, что всё хорошо, теперь можно довериться и попробовать ещё раз, когда прижимается головой к шее Ханыля — ему она кажется почти что невесомой. Руки кольцом обвиваются вокруг Ёна с видимым пространством. Тут Хёнун не спешит, даёт возможность отказаться, хотя и не хочет этого. Он же не принуждает Ханыля. Ханыль всегда может отказаться и высвободиться из тактильного капкана Хёнуна, но он не делает этого. Потому что знает, что Хёнун любит его. И Ханыль любит. Он покажет ему. На минуту ему кажется, что от Хёнуна пахнет его любимым вкусом попкорна. Странно, неужели он снова ходил в кино? Но как же новоселье? Нет, наверное, просто решил перекусить. Впрочем, неважно. Ханыль слишком поздно замечает за собой, как вдыхает исходящий запах липкости и сладости — очень уж приятно. Ладони его сжаты в кулаки, а сам он сидит, не шелохнувшись. Сглатывает ком в горле и нутром чувствует, как Хёнун дышит ему в шею, закрывая глаза. Готов ли он разрушить и этот момент? Приятно согревает, доводит до истомы. Ханыль решается, чувствуя в очередной раз тёплое обволакивание дымки, так хорошо успокаивающей его. Он неуклюже упирается подбородком в плечо Хёнуна, но кисти рук всё ещё находятся вдоль туловища. Ханыль, находясь ближе, ещё раз мысленно отмечает, что Пэк пропах попкорном. Так ещё и карамельным. — Нюхаешь меня? И как, нравится? — слышится голос, исходящий от обладателя сладко-приторного парфюма. — Когда ты успел... — О, ты просто никогда не замечал. Я всегда источал свои естественные феромоны, заставляющие людей падать в обморок, — произносит как можно беззаботнее из-за спины Ханыля. Главное сгладить обстановку. Главное не тревожить его. — И чего ты застыл? Смелее. Хёнун опять отстраняется, но на этот раз только ради того, чтобы взять запястья Ханыля и аккуратно, не пугая, положить к себе на талию. От рук и вправду веет холодком, но сквозь плотную вязку свитера Хёнун не чувствует этого. Сейчас он чувствует только умиротворение и желание крепко прижать это тело к себе и никуда не отпускать. Даже не сразу осознаёт, что автоматической реакции нет. Наверное, стоит чаще практиковать объятия с Ханылем, чтобы привыкнуть к прикосновениям с его стороны, дабы избегать таких неприятных ситуаций. А потом, в счастливом и близком будущем, они обязательно сядут за стол в доме Хёнуна, выпьют по чашке горячего шоколада и будут вспоминать этот день, но уже не с содроганием и отвращением, а с каким-то ощущением прогресса и большего доверия друг к другу. Тогда и стоит обсудить грызущее прошлое Хёнуна, убивающего его изнутри. Но только ради того, чтобы объяснить всё Ханылю и быть с ним честным. Какое значение имеет теперь прошлое Хёнуна, когда у него есть прекрасное настоящее в лице Ханыля? Ханыль старательно рассматривает его, надеется найти хоть какой-то признак дискомфорта, готовясь убрать руки вовремя. Но этого не происходит, Хёнун отлично справляется, свыкаясь с тем, что Ханыль прижимается всё ближе, заставляя поверхности грудных клеток соприкоснуться. Нервная ухмылка, мурашки по спине. Хёнун не может удержаться и играючи начинает качаться слегка из стороны в сторону, не расцепляя своего замка. Дыхание Ханыля участилось, теперь они дышат в унисон. И в тот знаменательный день он обязательно затронет тему прошлого Ханыля. Аккуратно, но затронет. Это имеет намного большее значение для Хёнуна, чем вдаваться в подробности своих детских монстров, иногда всплывающих в ночных кошмарах. Конфетка сонно вскидывает голову, разглядывая причину внезапной возни. И видит перед собой два тела, распластавшихся на полу: хозяин снизу и человек, пахнущий по-родному, сверху. А ещё треск. Едва уловимый звук, который слышит только Конфетка. Ханыль не ожидает такого. Постепенно увеличивающийся темп "качелей" Хёнуна приводит к тому, что оба падают — Ханыль инстинктивно схватился за его плечи, а Хёнун так и не разорвал хватку. Сейчас только меняет положение и ладонями скользит не намного вниз — к пояснице Ёна. И держит его, не выпускает. Ханыль смотрит вниз и по довольной моське Хёнуна делает вывод, что тот весьма рад такому исходу. И тут же его притягивают. И пухловатые губы с особой нежностью касаются его лба. С Хёнуном всегда следует быть настороже, постоянно куда-нибудь утянет, затискает и начнёт целовать. Пусть и в школе им следует играть равнодушие. Да, школа... Ханыль хочет задуматься о том, что придумать, ведь разлучаться совсем не хочется, но и подставить себя и Хёнуна он не может. В голове уже мелькает образ других пухлых губ, как вдруг до ушей Ханыля доносится тихое бормотание снизу. — Пойдём ещё раз в кино? — Опять на глупую мелодраму? — Ханыль фыркает. И уже не удивляется, когда Хёнун занимает полусидячее положение и, приближаясь к уху, начинает интригующе шептать: — Нет, на этот раз фильм будет интересным. Только исход будет таким же: ты всё равно будешь смотреть на меня. — С чего бы? — Мы пойдём на эротику. На этот раз из объятий высвобождается Ханыль и, несмотря на дразнящую улыбку Хёнуна и его глупую игру бровями, даёт ему под дых, вставая на ноги. Хёнун драматично сгибается пополам, держась за живот, и жалобно мямлит: — Совсем меня не любишь... Парень вздыхает, складывая руки на груди, и только тогда понимает, что чего-то не хватает. Озирается по сторонам и, когда находит объект своих поисков, впадает в ступор, поджимая губы. Хёнун уже тоже встал, отряхиваясь от пыли, но не понимает сначала ничего. Прослеживает за взглядом Ханыля и только тогда понимает причину его беспокойства. Недалеко от лежанки Конфетки лежали очки Ханыля. Но оттуда выпала одна линза, покрывшись мелкими трещинами. Хёнун понимает, что скорее всего по случайности раздавил очки под своим весом, пока они лежали с Ханылем на полу, и теперь ему было страшно взглянуть на него. — Ты настолько тяжёлый что ли? Ханыль не сердится? Хёнун осторожно направляет взгляд на него. Серьёзный, сдвинул брови к переносице, но в то же время спокойный. Ни капли ярости. У Хёнуна гора с плеч. Если бы ещё и эта мелочь подорвала их день, который и так ходил по краю... — Не обижайся, слепыш. Я куплю тебе новые, — Хёнун забавы ради поднимает очки с выпавшей линзой и надевает их на законного владельца, успев ещё и потрепать того по укороченным волосам. Хёнун оценивает вид Ханыля и практически взрывается хохотом. Заливистый смех наполняет комнату, убирая остатки напряжения и недосказанности. — Не смотри на меня так, одноглазый. Правда обещаю, что куплю. Ханыль вздыхает, наблюдая за эмоциями своего пятна через толщу оставшейся линзы. Ему ещё много чего предстоит узнать о своём Хёнуне, который очерчен контуром загадочности и скрытности, но одно он знает точно. Хёнун не купит ему новые очки — он соберёт части старых и склеит их воедино.