чудо

Проснувшись, Кириллов закрыл форточку – ночами уже становилось зябко, а от прохлады его теперь постоянно клонило в сон. Он даже и не знал, как будет встречать зиму – морозы ожидались, конечно, не сибирские, но не хотелось бы вовсе впасть в спячку. Впереди была первая зима, которую ему придётся встречать, будучи… этим. По логике всё нужно было спросить лично у Ставрогина, но тот всё ещё не выехал из Петербурга, или же выехал, но не написал. Второе было бы совсем удивительно. Кириллов поставил греться воду для чая и стал мерить комнату шагами, как вдруг замер, прислушался, обернулся резко и подошел к двери. Открывший её Шатов вздрогнул. – Чёрт! Снова напугали, Кириллов! – Услышал. Пошел открыть, – попытался объяснить тот. – Да знаю я, что теперь слышите, но не надо же… так!, – Шатов неопределенно взмахнул рукой, пытаясь жестом выразить, как именно не надо. Кириллов кивнул и отступил на пару шагов. – Чай будете? Шатов выдохнул (и вместе с воздухом из него словно вышла вся раздражительность), кивнул и даже едва-едва улыбнулся. – Буду. – Горячий. Вам как раз, ко сну. Шатов кивнул и присел за стол, взял протянутую кружку, заметил, как Кириллов налил и себе и сел, обняв кружку пальцами, чтобы та хотя бы их грела. – Вам теперь часто холодно, Кириллов? – Ночами. Но холод, это и логично, что холод, – Алексей посмотрел на улицу. Там уже было почти ничего не было не видно – свет от фонарей не долетал до двора, в который выходили окна флигеля. Разве что можно было разобрать, как ветер качает ветки, что были совсем рядом с окном. В такой темноте они казались совсем серыми. – Ну что ж вы чаем одним греетесь, теперь уж морозно, давайте дров…– бурчал Шатов, уже готовый было вскочить и всем заняться, но Кириллов остановил его жестом. – Не надо пока. Шатов вздохнул, отпил немного чая и уставился в кружку. Повисла тишина. – Как вы вообще… справляетесь? Не голодны? Чай же это совсем не то, – вполголоса сказал Иван. – Я и до этого не ел много, – Кириллов заметил, как Шатов хотел вставить на это что-то, но не стал, ограничившись вздохом. – И сейчас... Дичь. – Вы выглядите неважно. Слушайте, – Шатов глубоко вздохнул, собираясь с словами. Было видно, что он готовился сказать что-то такое, что до этого уже долго обдумывал. – Это очень правильно, что вы против новой природы идёте, что только дичь, но вы же так… Это ведь плохо будет, только если без согласия, а если по согласию, понемногу, может вам … дозированно? Вон, хоть в чай, – Иван провел пальцем по ладони другой руки, чтобы сделать ещё понятнее своё предложение. Кириллов быстро, на одном инстинкте накрыл чашку ладонью, покачал головой. – Не надо в чай. Так… привыкну, не смогу пить больше обычный, и… и вашу не надо. Так и разум потерять можно будет, я видел. А я не хочу без разума. Кириллов вздохнул. – Я хотел волю показать, и мне теперь кажется, что у меня её и того меньше стало, – тихо сказал он. Посидев несколько секунд в задумчивости, он встрепенулся. – Но это… хорошо, что вы предложили, спасибо. Хоть и не надо. – Кириллов улыбнулся, но в этой его улыбке слишком отчетливо была примешана грусть. Шатов успел заметить, что по-особенному, детской, искренней улыбкой Кириллов вообще больше не улыбался. Можно было подумать, что это от того, что с почти-что-смертью и перерождением куда-то успела улететь душа, но в это Иван верить отказывался. Пусть улыбка Кириллова и и была теперь вечно с меланхоличным отливом, но лишь посмотрев ему в глаза, нельзя было заключить иначе, как что душа у Кириллова все ещё была. Была, и мучилась невероятно. – Кириллов, я спросить хотел… – Шатов поднял голову и посмотрел на Алексея прямо. – Вы убеждениям своим не изменили теперь? – Отчего мне? – Ну так… чудо случилось. Или вы лишь подтверждение нашли своим словам? – Не было подтверждения, потому что… воля моя не исполнилась. Я всегда хотел, чтобы моя воля, а тут вышло… Договаривать было не нужно, в общих чертах Шатову была известна эта история, так что и то, кто ответственен за всё он представлял. – Так в тех же вы мыслях, или нет? – В тех же. Сейчас, правда, сложнее… – Вам же Богом шанс второй выдан. – Стало быть… сами, наконец, уверовали? – Кириллов слабо улыбнулся. Без всякой иронии, разве что со слабой тенью любопытства. И все ещё с этой меланхолией, но без неё, видимо, теперь никуда. Шатов поджал губы и посмотрел в сторону. – Я… – он слабо улыбнулся. – Я верю, что случилось чудо. – Божье? Николай Ставрогин Богом не был. Хотя порой уверовать в него можно было точно так же, если не сильнее. – Может, и Божье. Как перерождение существ происходит, может, так и здесь. Просто вид иной, просто… наука ещё не дошла. – Я тоже себе объяснить наукой пытался. – И устраивает вас это объяснение? Кириллов покачал головой. – Я над этим ещё буду думать. – А про Бога? – Про Бога, но так, что вы снова слушать не захотите. Шатов вспыхнул. – Да как же вы! Себя губите, Кириллов, и всё из-за этого отрицания, и вы ведь от него страдаете! И даже когда у вас вот, перед лицом прямо Чудо, всё равно отказываетесь, наверняка уже из упрямства, и всё равно хотите… в бездну! Хотя как тут-то и не поверить! – Так вы сами ведь не… – вставил Кириллов. Шатов вспыхнул ещё больше, вскочил с места. – Обиделись, а на что…? – Алексей поджал губы. Иван стремительно вышел из комнаты. Спустя минуту дверь снова отворилась, но на этот раз Кириллов остался сидеть на месте, хоть шаги и услышал. Шатов смотрел на него прямо и дышал очень часто. – Это всё-таки чудо, Кириллов. Вы даже если в Бога не веруете, всё равно знайте, что вам жизнь всё ещё дана – и это чудо, а от чего, Бога, черта, природы… зато я вот так, все ещё могу зайти к вам, на чай. – Стало быть, ещё зайдёте? Шатов кивнул коротко и захлопнул за собой дверь.