Великий Аластор!..

Настолько животрепещущего чувства не было давно. Дайте минуту набрать воздуха. Его не хватит, чтобы снабдить легкие. Они жаждали чего-то большего. Не крови, не промасленных паров из пыли и грязи. Не ужас, не страх. Нечто большее. Возможно, слишком большое, для того, чтобы вместиться в маленьком теле. Оно сводит с ума и медленно подводит к неизбежному. Глаза в ужасе бегают по проломленным доскам, и, как набат, ударяет их скрип. И не заглушить страшных мыслей, влезающих в мозг, как проворные черви, ворочащие сырую землю. В глазах словно тысячи ослепительных огней. Звезды засыпали пространство, и больно жгли. Впивались лучами в маленькие, черные зрачки от безумства демона невероятно ярких красных глаз. Никогда не внушало ничто такого ужаса, как собственная плоть, до боли ощутимая и живая. Когда долгое время тело было выше всего, а теперь у земли, и его вот-вот поглотят плотоядные черви. Они врежутся в самое сердце, заставив радио выдать последний, самый пронзительный крик. На передаче транслировались прежде только чужие. Аластор, вводя в исступление сотни владык, прожимая им горло когтями, шевелил их души изнутри, заставляя умолять о пощаде, записывал истошные крики и ставил на радио. Время пришло. Теперь радио ждет только криков собственного владельца. Криков, в которых сведется воедино все безумие и страх, ограничивающий действительную силу. В ошеломленном сознании горела лишь одна мысль: атака. Постоянное движение, даже когда ноги ломаются, а острые кости впиваются в и так окровавленную плоть. Как клеймо, на лице Аластора выжгло слово «поражение». В нем страшно было признаться. Кто-то смог усомниться? Великий Аластор! добродетель и повелитель. Оказался слаб. Никогда, еще никогда не стать кому-то с ним в ряд. Вечно невозмутимый стратег и оловянный солдат с магически притягательной улыбкой оказался фарфоровой куклой. Улыбка всегда скрывала от всех настоящие чувства, но какие же чувства могут быть в аду? В месте, где душа отбывает вечное мучение в жарком котле, это боль, ненависть, агония. Аластор был будто не здесь. Его тело погибло, но душа отнеслась в совершенно иную сторону. Владелец сотен душ своей найти все не как не стремился. Слонялся вокруг, жил беззаботно — и вот! «Ощути, Аластор, как мне больно» — кричит она ему. Зубы скрипели, и стыд перемешался со слепой ненавистью. Он, как никогда, чувствовал землю под ногами и свист ветра в ушах. И не было спасения от необузданной стихии, нахлынувшей в сердце. В пике развернувшейся тревоги послышался резкий рык. Все стягивали болезненные цепи. Аластор знал это чувство, но уже давно он не становился не перед кем на колени. По радио шли долгие, доводящие до сумасшествия крики. Аластор, выдавливая из каждой новой жертвы все самое дорогое, сам того не понимая, получал необъятное удовольствие. Ему нравилось чувство собственного превосходства. Оно измучило его и сейчас. — Не смей сопротивляться! — со злостью раздалась команда, и Аластор, отцепившись от стола, упал вперед, ощущая, как противный холод сбивает его волосы и как чьи-то когти впиваются в его шею, долгий шепот, словно без перерыва, продолжает тянуться сладкой песней: — Взгляни на меня. Этот нежный лепет сотряс демона. Он, согнувшись всем телом вперед, затрясся мгновенно, и резким толчком подкинул голову. Его красные, обезумевшие глаза разом устремились вверх, а на лице мигом появилась прежняя, томная улыбка. — Будь сдержаннее! — раздалось с гневом, и на лице Аластора отразилась оглушительная пощечина. Он с трудом прорвался сквозь сотрясающую его сознание боль. Железная цепь сковала горло. Аластор снова подался назад, следуя за движением цепи. Его улыбка пропала, и на ее месте оставалась только свежая царапина. Из-под сорванных кусочков кожи протекала маленькими капельками новая кровь. Только теперь в памяти отразился скрежет лезвия острых когтей, которые теперь гуляли по его кровоточащей ране на щеке. — Я дала тебе жизнь, я дала тебе власть, и ту ты умудрился упустить. Ты разочаровываешь меня, Аластор. Я — твоя судьба и твоя душа. Придется лишить тебя и первого. В мигающих ослепительно ярким светом глазах все разом переменилось. Все эмоции и все страсти, тревожащие демона. В миг поблекло все, и в безумных красных глазах отобразился немой ужас. Аластор видел подобный, когда вонзал ножи своих когтей в чужие грудные клетки. Кровь всегда так приятно покрывала долгие стилеты и блестела на лунном свете. Умерщвленные души не могли восхититься этим сполна. Томительное вступление было окончено. Перед глазами мелькнула искра, щелчком промелькнула секунда, и с громким скрежетом впилось острие в спину, прошло целиком и вырвалось спереди. Аластор замер. Сквозь губы просыпалось тихое: — «Нет...» — пропитанное страхом и главенствующей, неизмеримой паникой. Теперь он чувствовал, как стилет пронзает его. Конечности немеют, а губы, которые еще недавно улыбались, тихо молят о пощаде. — Ты никогда не станешь мной. Могущественнее меня никогда никого не будет. — шепот переместился к опущенному уху и пролепетал, — Я хотела сделать тебя сильнее, но ты сам решил себя сломать. Ты — ничтожество. Аластор молчал, видя как струится по его рубашке еще теплая кровь, внимал слову через раз и всё прокручивал в голове ужас своего поражения. Он не смог, он недостоин. Он сломан. — Мне больно...— шепчет Аластор хрипло и закусывает порезанную губу, давясь кровью. Отметины падают на пол. Демон пытается откашляться, но чувствует как заполняется кровью его беспомощное тело. Он не может дать отпор сейчас. Его буквально разрывает на куски. — Что тебя сломало, Аластор? — с насмешкой доносится над ухом, прижатым от страха к голове, и тонкий, как звон бокала, смех: — Ах, да, ты сам себя сломал. Своим лживым самолюбованием. На самом деле ты ненавидишь себя... каждая частичка твоего бесполезного тела так и кричит об этом. Я научила тебя стойкости, но я с легкостью могу тебя отучить. Сильный толчок в спину, и Аластор упал на переломанные доски. Сквозь его тело больше не проходит ножа, и темной материей прореха в опоясанном параличом теле затягивается. Он не пытается оглядываться, ведь его глаза все еще залиты кровью. Тянущая и безобразная боль растягивала его заслуженные страдания. — За что тебя вообще можно любить? — раздается сквозь громкий, поистине жуткий смех, и Аластор слышит в словах собственный голос, он дрожит в агонии, чувствуя проклятый холод по спине, и смотрит бешеными глазами куда-то в неизвестность, — Ничтожный выскочка, появившийся из неоткуда! Ты забыл, кто тебя создал. — он слышит это, и не может совладать с собой. Пол вокруг него в крови, сам он в ней по локоть, и совсем не по своей вине. — Я не хотел этого! — выкрикивает Аластор, дернувшись вперед, но в ответ получил только рывок назад, вслед за цепью, и новый стилет возле самых глаз. — Замолкни! Забыл что такое настоящая тишина? Как было мило, когда мой мальчик ходил и молчал. Напомнить, кто разрезал эти ниточки? — голос прошелся иглой по сердцу, а тонкие когти описали уголок широких губ. Шелест врезался в разум Аластора, и он, мелко задрожав, выдал пронзительный и болезненный писк, на что вновь прошелестело: — Вот где твой голос. Он у меня, как и весь ты. Я — твоя жизнь, сынок. Еле слышный всхлип раздался в воцарившей тишине. Уже не чувствовалась ни боль, ни тревога. Это было немое повиновение. Трусость, смирение, и никаких лишних движений. Пустая, окропленная слезами и кровью тишина. «Покайся, Аластор, ты сам себя сломал» — и Аластор, тихо дыша, внимал этому вновь и вновь. «Ты — ничтожество» — вторило ему сердце, эхом раздавалось в безвременье, и только тихое, жалкое: — «Прости, мам...» — разрывало абсолютный покой. — Ты расстраиваешь свою единственную. — протяжно, с тяжелым вздохом, пронеслось выше, — Твоя сила невесома, а улыбка — одно лишь, что заставляет людей видеть в тебе ужас. Она ужасна и до невозможности противна. Я хочу видеть в тебе воина, а не шута. Аластор оказался растерян. Ничего не оставалось в нем живого и разумного. Лишь только хладнокровное безумие, вновь возрадившееся в душе. Цепь ослабла, Аластор согнулся, уперевшись руками в пол, и на лице его, размытом судорогой и кровью, обрисовалась прежняя, ужасающая улыбка. — Прости, — сквозь зубы повторял Аластор сипло, глядя в пол и пронизая серые доски когтями, — я исправлюсь, мам. Я стану сильнее. — его черные зрачки дрожали, а под ними сияла одинокая, как звезда, слеза. Когти обогнули уши и с силой вцепились в огненно-красные волосы, дернув небрежно наверх. Обнажились слезы под потухшими глазами, и тут же были утерты мягкой материнской рукой. Обездвиженный сын раболепно глядел на погруженную в непроглядную тень фигуру матери, будучи полностью в ее власти. — Я никогда тебя не оставлю... — с нежностью прозвучало внезапно, — Ты всегда будешь со мной, мой мальчик. — хватка в волосах мигом ослабла, и Аластор остался в гробовой тишине, пока его сердце слабо билось, а в улыбке и красных глазах снова играло беспросветное безумие. Великий Аластор, добродетель и повелитель... жаждет свободы, как никогда.