Не храбрым – победа

Чарльза не стало. …Он умер бесславно и быстро от кори, осложнившейся пневмонией, не успев покинуть лагерь в Южной Каролине, не успев встретиться в бою ни с одним янки. «Унесенные ветром», глава 7

Мы так сильно боимся страха, ты замечал когда-нибудь? Мы все время это отрицаем, и лжем, и несем какую-нибудь чушь, лишь бы заглушить его. Никто из наших героев никогда не боится, ничуть. Вот поэтому-то они и герои, понимаешь — потому что так чертовски бесстрашны. Как будто это какой-то подвиг. Должен сказать одно о капитане — хоть он и странный малый, который предпочтет книгу охоте, и не большой поклонник янки, но читает их книги и слушает оперы и музыку, — когда так говорят о нем, это правда. Может, он и не десяти футов ростом, и не умеет убивать взглядом, может, он и слабак, коротышка в нашем полку, но, бесспорно, он ничего не боится. Наверно, потому-то он и капитан. Ну, из-за этого, и еще потому, что он старше нас всех на десять лет и употребил эти годы на то, чтобы лизать сапоги нужным людям. Коротышка ростом в пять футов девять дюймов — ниже даже нашего Бойда — и все лезет в первые ряды. В нем и капли трусости не найдется. И знаешь, это не комплимент — и вряд ли хоть когда-то им было. Сержанты и лейтенанты распинаются перед остальными о бесстрашии нашего капитана, пытаясь выжать немного смелости для следующего шага. Пожалуй, это все, что нам теперь осталось — куча взрослых мужчин, бегающих взад-вперед между рядами, разглагольствующих о том, что самому господу придется спуститься с небес, чтобы хоть немного напугать нашего капитана. Вряд ли хоть кто-то из тех, кто служит под началом Эшли Уилкса, такое делает, правда? Он хороший парень, не думай, что я другое говорю, и у него много общего с капитаном — но Эшли не из таких, кто бахвалится своим бесстрашием. Он никогда так не делал, даже когда мы все собирались записаться в армию. Он признавал, что боится — но это был хороший страх. Он боялся за свою жену и о том, кто присмотрит за домом без него — все разумные страхи, которые мужчине иметь не стыдно. Он не говорил о других, но, думаю, у него они были. Короче. Нет, не шевелись, Чарли. Я не высмеиваю твоего кузена, и ты это знаешь. Я очень уважаю старину Эшли и не пытаюсь к нему придраться. Просто это тяжело, только и всего. Дамам, конечно, можно бояться — такая хрупкость в их природе. Ну, кроме ма — сдается мне, она никогда ничего не боялась, ни взбесившегося коня, ни неурожая, ни пожара, ни янки-мародеров. Но Бойду, и Тому, и нам с Брентом? Ну а ты как думаешь, долго бы мы протянули в детстве, будь мы трусами? Она бы с нас шкуру спустила, это уж как пить дать. Так что, вырастая, ты это усваиваешь и помнишь, что бояться нельзя, даже если есть веская причина. Разве только за тех, кто рядом с тобой — и то если это женщины, дети или лошади. Когда кто-то рыщет в ночи, желая их украсть, ты должен убедиться, что двери крепкие, и всегда держать ружье под рукой. Я никогда об этом не задумывался, пока одной ночью кто-то (я так и не узнал, кто) не забрался на нашу плантацию, перепугав па до чертиков — он подумал, что вор собирается украсть одну из девчонок или лошадей. Не знаю, что пугало его больше, честно говоря. Так или иначе, тогда я впервые увидел мозги человека, разбросанные по траве, и мне было не больше девяти или десяти. Тогда меня это не волновало. А теперь, кажется, волнует. Знаю, мне не следовало так говорить. Прости, что расстроил тебя, Чарли. Я не хотел. Я пытался помочь, но все испортил. Надо было рассказывать это, как сказку, и начать с конца, где герой висит на скале, метко отстреливаясь от засевших внизу двух сотен янки, а потом вернуться обратно к началу. Чтобы раздразнить аппетит, как говаривал Бойд. Когда мы с Брентом были маленькими, он любил читать нам сказки о героях, драконах и тому подобной ерунде, которой ни один приличный джорджианец не должен забивать себе голову, когда есть стакан хорошего вина и девушка, за которой можно приволокнуться. Забавно, каким умным Бойд казался мне тогда, когда я едва умел читать, а он был на целый фут выше ростом. Пожалуй, еще забавнее то, что теперь, после всего этого, я вернулся к тому же и считаю его умным. Все из-за моей собственной глупости. Не знаю, слышал ли ты, но Бойд словил пулю в грудь пару недель назад. Ты был не первым из нашей веселой компании, кто слег. Он не умер сразу, что было бы милосердно. Вместо этого его принесли сюда, в общую палату, и он протянул еще три дня. Сдается мне, он сделал что-то дурное какому-нибудь беззащитному созданию, раз бог его так наказал. Может, ударил ребенка или мучил лошадь, или еще что-то в этом роде. Потому как за что еще господь покарал бы Бойда так, если он знал его так, как я? Ну ладно. Я не буду начинать с конца, Чарли, потому что мы с тобой знаем, что вряд ли его увидим. Я на такое не подписывался, и, подозреваю, ты тоже. Нет, не шевелись, ты только хуже себе сделаешь. Что я хочу сказать — пожалуй, я никогда не вспоминал, что мне есть о чем волноваться, кроме ма, и девочек, и лошадей, и дома. И это был не сильный страх, иначе я бы остался. Это единственный страх, который мужчина имеет право чувствовать, уходя на войну. Ему не полагается переживать за братьев или друзей, отправившихся с ним. И, конечно, не полагается не хотеть стрелять из своей чертовой винтовки. Ты хоть раз стрелял, Чарли? Не помню, довелось ли тебе хотя бы увидеть янки до того, как жуткий кашель приковал тебя к постели и вынудил вернуться обратно в лагерь. Мы думаем, Брент был первым из наших, кто убил врага, а я — вторым. Сквозь дым ничего толком не разобрать, но нам кажется, что так и было, скорее всего. Конечно, все остальные парни говорят то же самое про себя. Кроме ветеранов, которые смеются — мол, ничегошеньки это не значит. Рано или поздно в этой суматохе каждый пристрелит своего первого янки. Если, конечно, сам раньше не подставится под его пулю; об этом никто не говорил, и большинство о том не думало, но я думал. Я без конца представлял, как голова Брента — или Тома, или моя собственная, — разлетится на куски, как у того воришки, которого застрелил па. А когда подстрелили Бойда, все, о чем я мог думать — «слава богу, пуля попала не в голову». И я не могу не быть таким эгоистом, Чарли, правда не могу. Желать родному брату медленной смерти, чтобы не ходить по полю битвы после боя, пытаясь понять, какой из тех безликих, безголовых трупов принадлежит ему… Я говорю себе, что это грех — благодарить бога за такое, но ничего не могу поделать. Брент об этом почти не говорит, даже со мной. Он немного притих теперь. По-моему, он ни разу не видел мертвеца, пока мы не попали сюда. А когда увидел, то подумал, что это отличная забава, и без конца распинался о том, что должен первым пристрелить треклятого янки, пока до него не доберется артиллерия. Капитан сказал, что вряд ли получится, винтовка так далеко не стреляет и все такое, но Бренту было плевать. По крайней мере, до тех пор, пока не принесли Бойда — он лежал на носилках, рядом стоял Том, белее мела, а священник только качал головой. После этого, пожалуй, Брент уже не считал войну такой забавной — не тогда, когда Бойд пал первым. Я тут слышал, что через пару недель мы двинемся дальше, через границу, чтобы отрезать путь янки. Мы вернулись в Южную Каролину только пополнить запасы, а потом уйдем снова. Не знаю, куда, нам почти ничего не говорят. Но когда мы уйдем, могила Бойда останется здесь, в этой земле, а не дома, как положено. Наверно, ма и па будут гордиться тем, как он сражался, но вряд ли это их согреет, ведь они даже не смогут похоронить его на родине. Думаю, сильнее всего они будут убиваться из-за этого. Я все представляю их лица в тот миг, когда до них дойдет письмо с вестью о смерти старшего. А потом и другое — может, про Брента или про меня, или про Тома, а потом еще и еще. И тогда в Прекрасных Холмах не останется мужчин, и некому будет помогать ма с лошадьми, и… Ну да ладно. Я очень разозлился из-за этого, вот и все. И сказал Бренту, что я, мол, на такое не подписывался. Я хотел быть героем, а не мучеником. И он сказал мне, он сказал — «для этого требуется одно и то же, Стюарт». Черт побери, разве это не пощечина, когда твой брат-близнец оказывается умнее тебя? Дело в том, Чарли… Будь оно все проклято! Знаешь, я ведь пришел сюда не перемывать кости Бойду, и Бренту, и Эшли, и капитану. Дело в том, что я кое-что решил и хочу тебе рассказать. Я долго это обдумывал и считаю, что так будет правильно. Если выживу — а этого, черт побери, никто не гарантирует, думаю, ты понимаешь, — я напишу мисс Индии и попрошу у нее прощения за то, что морочил ей голову. Вряд ли она теперь примет меня после всего, что было, но, пожалуй, тут я не имею права бояться. И это нельзя откладывать в долгий ящик, потому что иначе из Тарлтонов никого не останется, кроме ма, па и сестер, а мисс Индия — одна и без защиты. И чем больше я об этом думаю, тем сильнее эта мысль меня душит, Чарли. Я много о чем еще думал. По большей части — о том, что очень жалею, что перестал с тобой разговаривать, когда ты женился на мисс Скарлетт. Ты не виноват, что она выбрала тебя, а не меня или Брента, и я не имел права злиться. Не по-джентльменски это, если вспомнить, как я сам обошелся с мисс Индией. Пожалуй, отчасти из-за этого я и пришел. Мне очень жаль, что я не навещал тебя раньше, Чарли, правда. Только теперь мне кажется, что я могу тебе помочь, если захочешь. Когда я это понял, то не смог оставаться в стороне, нужно было прийти сюда и сказать тебе — так я и сделал. Так что я посижу рядом немного, решай сам, Чарли. Я поговорил с докторами — больше помочь тебе уже нечем. А я, как оказалось, неплохо это умею, по крайней мере, с расстояния. Рука-то у меня стальная, как думаешь? Короче. Я предлагаю тебе это не потому, что возомнил себя кем-то вроде бога или что-то в таком духе. Но от священников проку мало, а от докторов и того меньше. Так что, может, поэтому. Но по большей части потому, что я должен был сделать это для Бойда, но мне и в голову не пришло помочь родному брату. Может быть, отчасти из-за того, что я не знаю, смог бы я так с ним поступить или нет. Но я могу сделать это для тебя, Чарли. Если Индия выйдет за меня, мы будем родственниками, пусть даже посмертно. И не дело оставлять родню мучиться, если можешь помочь. Даже если это такая помощь. Так что я дам тебе выбор и время подумать. Потому что ты, может, скоро станешь мне братом, Чарли Гамильтон, старый ты чудак, а если и нет, мы будем лежать в одной земле. Подумай и дай мне знать, хочешь ли ты, чтобы я помог тебе уйти. Я никуда не денусь.