Плохие шутки/Bad Jokes

Глава первая

Я буду спокойно жить — Рукопожатие угарного газа — Без тревог и без сюрпризов Radiohead — No Surprises Когда я впервые услышала, что я должна была сделать, я подумала, что это шутка, причем более чем неуместная (или извращенно уместная, в зависимости от того, как на это посмотреть), учитывая сложившуюся ситуацию. Итак, я спросила: — Вы шутите? Я сидела в кабинете доктора Майка Стратфорда, нынешнего директора психиатрической лечебницы Аркхэм, и он только что сказал мне, что я назначена лечащим врачом безумца, известного как Джокер; если я хочу, конечно. Если это была шутка, то очень плохая. Мое имя Харлин Квинзель — Харли для друзей и семьи. Доктор Харлин Квинзель — я все время забываю. После девяти полных лет, проведенных до института, в институте и после института, а также множества стажировок я должна бы уже запомнить свой новый статус. Но нет. Тот факт, что я недавно прошла стажировку здесь, в лечебнице Аркхэм, не давал мне возможности назвать себя доктором. Я была новичком, причем новичком, который не имел практического опыта. Я полагала, поэтому начальство не станет назначать меня на слишком тяжелое дело. Очевидно, нет. Стратфорд откинулся на спинку стула и сплел пальцы вместе. — Я бы не стал шутить на такую тему. Мы хотим, чтобы ты попробовала. Я снова замолчала, не в силах полностью осмыслить только что сказанное. Наконец, я смогла выдавить из себя лишь один вопрос: — Почему? Стратфорд вздохнул. — Он пробыл в заключении несколько месяцев, но мы не достигли абсолютно никакого прогресса, — произнес он, а я почувствовала нотки разочарования в его голосе. — Мы выработали теории, опробовали на практике, но никаких результатов. Один из врачей предположил, что он может заинтересоваться кем-то, кто ближе ему по возрасту, ближе к его предполагаемому возрасту, по крайней мере. Я подумал о тебе, — он посмотрел на меня поверх стальных очков, — я был не прав? Я колебалась. Я с самого начала призналась себе, что меня влекло к Стратфорду, ведь уже тысячу раз были испробованы попытки подавлять и игнорировать чувства, и они не увенчались успехом. Я не хотела, чтобы это снова повторялось. Он был на целых десять лет старше меня, а может, и больше, но он помимо его подтянутой фигуры и внешней привлекательности — взлохмаченные темные волосы, легкая щетина с проседью, определяющие его в категорию «моего типа», — он излучает ауру спокойствия и уравновешенности — это мне тоже очень нравится. Как и любой влюбленный человек, я предавала мысль о том, чтобы его подвести или разочаровать его, анафеме. Помимо этого на меня давит настойчивая мысль не подвести и не разочаровать его. Однако перспектива работы с Джокером была, откровенно говоря, ужасающей. Я не жила в Готэм-сити всю свою жизнь — я родилась в соседнем штате, но даже туда дошел весь ужас происходящего. Никакие происшествия до этого, ничто не могло сравниться с внезапным появлением сумасшедшего в городе и нескольких месяцев страха, что за этим последовали. Долгое время никто не имел ни малейшей надежды на спасение. Бэтмен, казалось, ничего не мог сделать, полицейские тем более. Черт возьми, да почти все жители города, включая преступников, готовы были его покинуть до тех пор, пока Джокера не поймают! Теперь Джокер помещен в Аркхэм, так как суд над ним отложен, пока врачи не проведут заслуживающую доверия психологическую экспертизу. Это заняло чуть больше времени, чем обычно, но этого и следовало ожидать. Не думаю, что для полиции было безопасно его нахождение в тюрьме, учитывая, что он сделал с отделом по расследованию тяжких преступлений всего за одну ночь. Это человек, которого боятся все полицейские Готэм-сити, а уж они-то на своем веку повидали! Что говорить обо мне, двадцатишестилетней девушке, которая все еще чувствовала себя на восемнадцать. Девушке, в которой было всего-то около 165 сантиметров роста. И к тому же блондинке с голубыми глазами? Нет, это все играет на руку, когда мне нужно пройти в клуб или на концерт. Но кто сказал, что я смогу работать с человеком, с которым отказываются работать опытные психиатры? И все же, думала я, глядя на своего босса. Встретиться со своим страхом лицом к лицу, да? Ты же хотела, чтобы тебе предоставили возможность — что ж, в твоем возрасте это шанс, выпадающий лишь однажды. — Хорошо, — тихо сказала я. — Я попробую. — Рад это слышать, — произнес Стратфорд, и его темные глаза сверкнули одобрением, и я почувствовала, как вспорхнули бабочки у меня в животе от прилива уверенности. Это правильное решение, я это знаю. — А это не будет слишком… явно? Знаете, как последняя попытка, — сказала я, пытаясь подавить чувство, совершенно не соответствующее теме разговора. — Я имею в виду, в следующий раз вы будете просить доктора Крейна. Один заключенный ставит диагноз другому, — я говорила это, а сама чувствовала себя неприятно. Я знала доктора Джонатана Крэйна, когда он еще был преподавателем. Это был холодный, бесчувственный ублюдок, но даже тогда я не могла не согласиться, что он гений. Мы сформировали относительно приемлемый уровень отношений — наставник/подопечный, и меня это абсолютно устраивало. Любопытно, что только благодаря ему я решила работать в Аркхэме. Я колебалась между Синерс Ридж штате Мэн и лечебницей Аркхэм в Готэме и в конце концов выбрала последнее, потому что именно здесь у меня были хоть какие-то знакомые (а еще в штате Мэн делать было решительно нечего). Я надеялась, это облегчит мое пребывание здесь. Я была очень расстроена, когда узнала, что человек, который когда-то был директором больницы, теперь сам заперт в ее недрах, как сумасшедший, которых он сам когда-то лечил. Стратфорд криво улыбнулся мне. — Не исключено, если план провалится, — он сделал достаточно долгую паузу, видимо, собираясь с мыслями перед важным разговором. — Квинзель, я думаю, ты не до конца понимаешь, на что соглашаешься. У меня был личный сеанс с этим человеком, и, признаюсь честно, я очень… встревожился. Мое сердце пропустило удар, а затем забилось сильнее. Стратфорд был олицетворением самоконтроля и имел огромный опыт. Если Джокер зацепил и его… какой же шанс у меня? Прежде чем я успела погрузиться в размышления, Стратфорд открыл один из ящиков в столе и вытащил оттуда набор видеокассет. — Записи сеансов до сегодняшнего дня, — сказал он, положив их на стол передо мной. — У тебя есть видеомагнитофон? — Я найду, — быстро ответила я. Я подумала, что где-то в неразобранных коробках в кладовке может быть. На крайний случай, если это не удастся, я уверена, что уж в каком-нибудь ломбарде или в комиссионном магазине я смогу его достать. Аркхэм не располагает бюджетом, чтобы перейти на цифровую запись (но мы над этим работаем), но это не значит, что я не смогу достойно подготовиться к сессии. — Хорошо. Посмотришь. Вместе с этим, — говорил он, доставая толстую папку из того же ящика. — Это его дело. С ним полный… бардак, — я кивнула и протянула руку, чтобы забрать материалы. Стратфорд остановил меня, положив руку мне на плечо. Я постаралась не обращать внимания на тут же пробудившееся тянущее чувство внизу живота, когда я посмотрела на него снизу вверх. — Будьте осторожны, Квинзель, — просто сказал он и откинулся назад. — На остаток дня можешь взять выходной, чтобы изучить дело, — добавил он, кивая на папку и кассеты на его столе. — Начинаете завтра. Я почувствовала, как от неожиданности начинает кружится голова, а глаза раскрываются шире. — Завтра? Так сразу? — невысказанная часть вопроса зависла в воздухе — «Почему вы не дадите мне больше времени для подготовки?!» Стратфорд сардонически улыбнулся. — Я не хочу отправлять тебя совсем неподготовленной, но мы полагаем, будет лучше, если у тебя не будет времени… попрактиковаться. Чем меньше ты будешь работать по плану — даже подсознательно, — тем лучше, — я медленно кивнула и встала, собирая материалы дела и прижимая их к груди. Да, в его словах был смысл. — Тогда до завтра, доктор Квинзель, — официально произнес он, наградив меня коротким кивком головы. Я опять кивнула ему в ответ и, развернувшись на каблуках, вышла из офиса. *** Достигнув маленькой тесной квартирки на Монолит Сквер, которая служила мне домом, я выскользнула из туфель, бросила сумку на диван и сразу же сосредоточила все усилия на поиске видеомагнитофона. Десять минут спустя мои старания были вознаграждены, я нашла его на дне коробки и принялась лихорадочно пытаться подключить к телевизору. Я даже не думала том, что могу потратить часть времени своего неожиданного выходного на что-нибудь другое. В другое время я бы потратила свой неожиданный выходной на лишний час в спортзале, поболтала бы с Пэм подольше, выдраила бы квартиру или придумала бы еще какое-то занятие, на которое никогда не хватало времени, но сейчас у меня была одна-единственная ночь, чтобы запомнить как можно больше информации о Джокере, и я не собиралась тратить ее зря. Тем не менее, когда я приготовилась вставлять первую кассету в разъем магнитофона, у меня было промелькнула мысль: может быть, не нужно этого делать? Возможно, Стратфорд был прав. По сути, он и был прав. Мне вовсе не нужно готовиться к встрече с человеком, который, как поговаривают, практически чувствует запах схем, задач и планов. Любопытство вышло победителем из моей короткой внутренней борьбы. Я видела и слышала его по новостям несколько раз, но это было ничто по сравнению с тем, что я должна была увидеть сейчас. И я очень хотела увидеть его как можно скорее. Записанных сеансов мне хватит, пока я не увижусь с ним завтра воочию и не смогу вдоволь удовлетворить свое болезненное любопытство. Экран зарябил, а потом все-таки ожил. Я сделала паузу в тот момент, когда камера включилась где-то около локтя терапевта, поэтому я не увидела, кто это был. Зато я четко видела Джокера. Он сидел, глядя прямо в камеру, откинувшись на спинку стула. Волосы упали на лицо, а руки были скрещены настолько, насколько позволяли наручники, удерживающие его. Он был похож на обиженного ребенка, но мне показалось, что он просто ждал. Я встала с моего кресла перед телевизором и взяла материалы с делом. Вернувшись на свое место, я открыла и просмотрела основные заметки. Имя: Неизвестно Возраст: Приблизительно 27-30 Рост: 186 см Вес: 75 кг Дальше мелким шрифтом шли абзацы текста, в котором предполагалось, что с ним может быть не так. После просмотра этого списка я сдалась. Любое психическое расстройство, которое только было известно человеку, было замечено в его поведении. Там были даже некоторые выдуманные. Но не мог же он быть обладателем всех заболеваний! Видимо, он так развлекал своих врачей. Я не пойму это, пока не просмотрю записи. Я отложила папку в сторону и нашла пульт, сделав глубокий вдох и выдохнув, я, наконец, нажала на кнопку воспроизведения. — Десять часов, среда, 13 июня, — услышала я мягкий, тихий и несколько гладкий голос доктора Дэвида Уилсона, психиатра, известного своим спокойным нравом. Он нравился многим в лечебнице, в том числе и пациентам. — Хороший выбор, — пробормотала я про себя. Уилсон подвинул локоть, отодвигая камеру подальше. — Вы скажете свое имя? — мягко спросил он. Я ожидала, что поведение пациента будет соответствовать его угрюмой позе, но оказалось, что он не мог упустить возможности поговорить. Он поднял голову, а я буквально задохнулась от шока. Его глаза горели. Я могу выразить это только так. Жалкие записи в новостях никак нельзя сравнить с записью сеанса. Его взгляд прожигал. — Ну-у, — протянул он; любопытно, что его голос был высоким и каким-то живым. — Видишь ли… я представляюсь снова и снова. Мне кажется, у вас что-то не в порядке с головой, раз нужно столько раз повторять, понимаешь, док? — Вы родились Джокером? — произнес Уилсон и без тени сарказма. Он просто задал вопрос. А он хорош. Голос Джокера, напротив, просто сочился сарказмом. — Конечно. Я только выскочил, и моя мама сказала: «О-о-о… Какой веселый маленький паренек!». Ну а имя человека должно соответствовать его образу жизни, я прав? — Понятно, — приятным голосом произнес Уилсон. — Она была хорошей женщиной, твоя мать? — Ах, ну почему ты спрашиваешь именно это? — его пациент выглядел разочарованным и, наклонившись вперед и положив руки в наручниках на край стола, произнес: — Возвращение в детство… У всех было тяжелое детство, но со мной-то все по-другому, не так ли, док? — Я… — начал Уилсон, но Джокер его перебил: — Я люблю развлекаться со взрывчаткой… люблю пули и кровь. А все потому, что нахожу в этом острые ощущения. В вещах, которые вы, — он направил длинный указательный палец на Уилсона, — считаете опасными. Вы считаете, что что-то не так с моей головой, да? Что-то сломано. Вы должны это починить. Ну а если все в порядке? Вы просто надумали себе проблему. — Как ты сам думаешь, есть у тебя проблемы? — спросил доктор Уилсон, немного помолчав; казалось, его пациент больше не склонен говорить. И тут Джокер громко и безудержно засмеялся. Звук этот был страшным. Я уверена, что если бы я находилась с ним в одной комнате, было бы еще страшнее. Он уже начал задыхаться, сделал один-два выдоха и еще несколько раз хохотнул. — Я не сумасшедший, док, — произнес он, все еще посмеиваясь. — Нет. Я просто вижу… все… ясно. Понимаешь? Я поставила видео на паузу, потому что в горле пересохло. Я встала и налила на кухне стакан воды, прежде чем вернуться. Сделала еще один глубокий вдох и только затем возобновила. — Думаю, да, — сказал Уилсон после короткой паузы. В его голосе не было ни намека на дискомфорт, что было для меня признаком высшего профессионализма. Наши заключенные, как правило, относятся к одному из двух типов: настолько агрессивные, что приходится почти всегда держать их на препаратах, так что они не в состоянии контролировать даже самые простые функции своего организма; и необщительные, замкнутые в себе. Встречались, конечно, и болтливые пациенты, чаще всего они отличались манией величия, но ни один из них не брал в заложники целый город. Джокер был… другим. — Учитывая события последних месяцев, мне кажется, что у тебя очень специфическое, очень продуманное мировоззрение, — продолжил Уилсон. — Позволь спросить: не кажется ли тебе, что люди, которые не разделяют твое мировоззрение… ненужные, бесполезные? Я поняла, что он подводит к антисоциальному расстройству личности. С точки зрения диагностики это хорошая логичная отправная точка, но следующие слова Джокера, которым предшествовал долгий низкий раздраженный стон, повергли меня в шок: — АРЛ? — спросил он, со скептическим прищуром глядя на Уилсона, будто был разочарован в нем. — Это, э-э… немного скучно, ты так не считаешь, док? — Это… — Я имею в виду, что раз уж ты избрал такой путь, то давай пройдемся по алфавиту, как тебе, а? АРЛ, ПРЛ… ПТСР? — он сделал паузу, поморщился и быстро покачал головой, будто пытался мысленно вычеркнуть из прямого эфира плохую шутку, и я сама себя поймала на мысли, что чуть не улыбнулась. Однако я быстро протрезвела, услышав голос Уилсона: — Ты явно изучал психиатрию. Хочешь сказать, что у тебя нет антисоциальных наклонностей? Как быстро Джокера охватило игривое настроение, так быстро оно и испарилось. Он посмотрел прямо, облизал губы и взорвался: — Понимаешь… Я устал отвечать на вопросы. Вопросы, вопросы, вопросы — это все, что вы, люди, способны делать: задавать вопросы! — он поднял руки в наручниках и с грохотом уронил их на стол. Уилсон промолчал. Я затаила дыхание. — Ладно, а что бы ты хотел делать вместо этого? — наконец спросил Уилсон. Джокер поднял голову слишком внезапно, как, своего рода, животное, почуявшее добычу. — Ну, мы можем поговорить о тебе, док, — Уилсон молчал. Я могла бы сказать, что происходит у него в голове. Внутренняя дилемма — если Джокер залезет к нему в голову, получится ли раскрыть его? Какой ценой? Он сможет узнать многое о своем пациенте, но чего это будет стоить? Это не имело значения, ведь Джокер не стал дожидаться ответа: — До-о-о-окт-о-о-ор Уил-сон, — протянул он, растягивая слова на слоги, облизывая губы, будто смакуя. — А ты славный парень, док. Я могу сказать это из разговора с тобой. Очень славный. Мой желудок сжался. — Спасибо, — голос Уилсона был тверд, не выдавая ни намека на тревогу, которую он, должно быть, ощущал. — Но, знаешь, что я нахожу немного… странным? Ты, э-э, не носишь обручальное кольцо. — Правильно, но разве это так… Джокер зажмурился, яростно качая головой, полностью отвергая и ломая оборону Уилсона: — Нет, нет, нет. Не увиливай. Ты сильный, ты славный, ты… — он махнул рукой, словно показывая, что подобные концепции совершенно ему чужды, — симпатичный парень, и, ах, одежда, прическа… хм, в общем, привлекательный. Давай. Должен быть кто-то. — Был. — О нет, Дэвид, — пробормотала я. Голос Уилсона немного дрогнул. Профессионал ты или нет, у всех есть свои трещины, и Уилсон только что показал их. Джокер заметил. — Ах, — произнес он, часто моргая, откинувшись на спинку стула. — Был… Что случилось? Она ушла? Она… бросила тебя? — Я не думаю, что это разумная тема для обсуждения, — сказал Уилсон. — О, но я хочу продолжить. Может, ты был слишком милым? Помогал какой-нибудь хорошенькой медсестре… адаптироваться? Может, какой-нибудь умной маленькой докторше? Словом, какой-нибудь другой женщине? — Не было никакой другой женщины, — кратко ответил Уилсон. Джокер поднял руки ладонями вперед, показывая, что не хотел никого обидеть. — Извини, извини… тогда какому-нибудь другому мужчине? — Нам нужно переключиться… — Ладно, ни то, ни другое, блин, это же просто вопрос, — сказал Джокер немного обиженно. — Так почему тогда… она тебя бросила? — он посидел некоторое время, наблюдая за хранящим молчание Уилсоном. — А-а, ты ее не удовлетворял? — Такого рода поведение неприемлемо, — отрезал Уилсон. — Я часто даю моим пациентам определенный уровень свободы в разговоре, но если вы будете злоупотреблять такой возможностью, то быстро лишитесь этой привилегии. — О, я полностью за тебя, — заверил его Джокер. — Женщины. Мы и жить с ними не можем, и расчленить их нельзя, чтобы оставить в дюжине различных мусорных баков. Ну, по крайней мере, так нам говорит закон, — произнес он, подмигивая. Я заметила какое-то движение со стороны Уилсона. Небольшое, едва заметное. Думаю, он просто напрягся. Джокер тоже видел. — Ой-ой, твоя девушка подверглась насилию? — Знаете, я могу прекратить сеанс в любое время, если вы откажетесь сотрудничать, — резко бросил Уилсон, пытаясь восстановить контроль над разговором. — Но не жена… нет, ты бы носил кольцо, даже если бы она была мертва. Ух, возлюбленная? — Если вы будете пытаться меня провоцировать… — О, я бы сказал, что это не просто попытка. Знаешь, темные переулки Готэма очень опасны. Там столько всего можно сделать с беззащитной маленькой женщиной… Раздался громкий скрип — Уилсон отодвинул свой стул. Я не услышала больше ничего, а Джокер просто поднял глаза, желая, по-видимому, посмотреть на лицо Уилсона. Он излучал самодовольство — выглядел как ребенок, который пнул собаку и знает, что останется безнаказанным. Я услышала звук шагов, направляющихся в сторону от камеры. На этом первый сеанс был закончен. *** Около восьми часов вечера мне позвонил отец. Я совершенно потерялась во времени, неотрывно просматривая записи с сеансов, так что даже не взяла бы трубку, если бы не посмотрела на экран телефона по привычке. Но осознание того, что это был папа, тут же отвлекло мои мысли от Аркхэма, я остановила запись и приняла вызов. — Алло! — Харли, — раздраженно произнес он вместо приветствия, — ты почему не отвечала на мои звонки вчера вечером? Я вздрогнула, вспомнив, что, когда проснулась, увидела несколько пропущенных звонков от него, но не нашла времени, чтобы перезвонить. — Извини, — быстро сказала я. — Ты звонил поздно, я уже спала. — В девять часов? Чем вас там кормят? Раньше я не мог уложить тебя до полуночи. — Ну, иногда работа очень утомляет, — улыбнулась я. Он хмыкнул. — Я звоню, чтобы узнать, как ты там? Как там большой и страшный сумасшедший дом? Инстинкт шепнул: скажи ему о Джокере, похвастайся новым делом. Но я не стала рассказывать ему новости, возможно, опасаясь, что он не разделит мой восторг и может засомневаться насчет моих способностей. — Нормально. Тон отца стал недоверчивым. — Нормально? Это все, что ты можешь мне сказать? В последний раз я не мог заставить тебя замолчать. Нет, в последний раз ты прервал меня, сказав, что должен работать и не можешь слушать мои излияния весь день. — Ничего не изменилось, папочка, — сказала я. — Людей что-то по-прежнему беспокоит, я по-прежнему стараюсь им помочь. — Никогда не мог понять, почему тебе так хочется проводить время с людьми, которые сначала убивают своих жен и детей, а потом прячут трупы в стенах, — прямо сказал папа. — Я уже говорила, что доктор Крэйн… — Доктор Крэйн сейчас один из них. Харли, он практически разрушил Готэм в прошлом году! Или ты уже забыла? Я вздохнула тихо, насколько смогла. Если бы отец услышал мой вздох, он бы обвинил меня в неуважении, и это был бы еще один аргумент, которым можно было бы забить меня до смерти. — Я знаю, папочка. Но когда он был в здравом уме, то говорил очень много правдивых вещей. Он убедил меня в том, что у меня есть потенциал в этой области, и сказал, что я обязана продолжать. — Ты должна была продолжать в гимнастике, — сказал мой отец со вздохом. — У тебя так хорошо получалось, Харли, ты могла бы выступать на Олимпиаде. Ты же знаешь. Да, пап, продолжай говорить себе это. Я не питала таких иллюзий, как мой отец, относительно своих навыков в гимнастике, мне нравилось заниматься, у меня хорошо получалось, но я никогда не хотела выступать на Олимпиаде. В жизни у меня была вполне конкретная цель — сделать стабильную карьеру, такую, чтобы не волноваться, что в двадцать лет она будет закончена. — Мы вроде как уже потратили деньги на мое обучение, пап, — мягко напомнила я, а затем поморщилась. О нет. Я только что дала еще один повод меня пилить. Конечно же… — Кстати об этом! — почти торжественно произнес он. — На деньги, что мы потратили, ты могла бы свободно пойти в медицинский и стать психиатром! Ну-ка, давай, напомни мне еще раз, почему тебе вдруг понадобилась докторская, а? — Мы говорили об этом, — произнесла я, пытаясь сдержать гнев. — Меня никогда не интересовала фармацевтическая медицина. Мне не интересно изучение влияния различных химических веществ на человеческий мозг. Гораздо интереснее ведь находиться в непосредственном контакте с пациентом, изучать его, пытаться помочь. Во-вторых, обучение на психиатра заняло бы больше десяти лет после средней школы, а я не собиралась тратить столько времени на… — Ты закончила среднюю школу на год раньше и быстро получила бакалавра, — прервал меня папа. — Как раз сейчас бы получила докторскую по психиатрии. — Да, папа, — произнесла я, вконец теряя терпение, — но тогда бы нужно было провести по меньшей мере три года в ординатуре черт знает где, а не год или два здесь! А сейчас я заканчиваю стажировку почти к двадцати семи. Пора бы уже перестать вести себя как ребенок и начать жить и работать, ты так не считаешь? — Из того, что я сейчас услышал, ощущение, будто в Аркхэме с тобой все еще обращаются как со студенткой, — напомнил он мне. Я вздохнула и прижала кулак ко лбу. Скажи, скажи же ему. Скажи, что ты продвигаешься. — Это происходит со всеми в ординатуре, особенно в таких тяжелых условиях, как здесь, — сказала я, заставляя себя успокоиться. — Скоро придет кто-то с меньшим опытом работы, и ко мне начнут относиться с большим уважением. — Ну, твоя жизнь, — безропотно произнес он. Тогда с какой стати ты продолжаешь в нее лезть? — Ладно, мне уже пора идти, — продолжил он, — просто хотел убедиться, что все в порядке. — Да, — вздохнула я. — Спасибо, что позвонил, папочка, — была короткая пауза, а затем я выпалила: — Я люблю тебя. Казалось, эти слова всегда заставали его врасплох. Через несколько секунд он ответил почти смущенно: — Я тоже тебя люблю. Спокойной ночи. — По… — начала я, но он уже повесил трубку. Я вздохнула и отняла мобильник от уха, угрюмо уставившись на него. У меня были сложные отношения с отцом — это мягко говоря. Одной из многих причин этому служил мой переезд в Готэм и работа в Аркхэме. Он не всегда был таким, как сейчас: контролером, критиканом, занудой. Нет, он стал таким после смерти матери от рака легких, мне тогда было шестнадцать. Вполне вероятно, что она перед смертью попросила его позаботиться обо мне и о моем будущем, чтобы я добилась успеха в жизни. Потому что через месяц после ее смерти начались эти вечные, нескончаемые разговоры о моих планах, о моей работе, о моей дальнейшей жизни. Я любила своего отца. У меня было прекрасное детство, прекрасные родители, и у меня почти не было подросткового бунта. Я хотела, чтобы он был счастлив. Поэтому я серьезно взялась за последние два года учебы в средней школе и закончила школу в 17, сразу же поступив в колледж с планом на получение докторской. Этого было недостаточно. Иногда мне казалось, что этого «достаточно» не будет никогда, — что мой отец будет всегда ждать от меня больше, чем я в состоянии дать. Все было бы прекрасно, если бы я могла от этого отмахнуться и продолжать жить дальше, но нет — несмотря на то, что я знала, что битва заведомо проиграна, я постоянно старалась соответствовать его ожиданиям, пыталась заработать его похвалу и уважение. Вот почему меня так подмывало рассказать ему о Джокере. Конечно, этим делом можно было гордиться, хотя я сомневалась, что Стратфорд дал мне его из-за моих недюжинных умственных способностей. Тем не менее, что-то не давало мне этого сделать. Может быть, дело в огромной вероятности провала? Зачем рассказывать отцу о деле, с которым я почти наверняка не справлюсь? Может быть, это был страх перед тем, что отец может потребовать, чтобы я отказалась от дела, настоять на том, что Джокер опасен и что мне не нужно приближаться к нему. Может быть, это был страх, что папа вообще не поймет, в чем тут достижение. Я угрюмо уставилась на телевизор. На экране застыл в зловещем смехе Джокер: лицо почти сложилось в сплошные складки, губы оттянуты назад, обнажая грязные зубы в угрожающем оскале. Я не могу провалить это дело. Я выключила телефон, затем подняла пульт и нажала на воспроизведение. *** Я почти не спала в ту ночь. Я была в равной степени и в восторге, и в ужасе от увиденного. Неудача Уилсона была понятна: он слишком рано вернулся на работу после смерти своей невесты во время неудачного ограбления. И Стратфорд не придумал ничего лучше, чем позволить ему выйти, потому что у нас вечно не хватало персонала. Но он был далеко не последним терапевтом, пострадавшим от острого взгляда и быстрого языка Джокера. Он выводил из себя абсолютно всех. Мужчин, женщин, молодых, старых — во всех он находил слабость и давил на нее, пока она не расширялась до размеров боли. Он превращал всех своих терапевтов, профессионально подготовленных психиатров, обученных сохранять спокойствие перед жестокими асоциальными безумцами, в обнаженные пучки нервов. Он был настолько уверенным в себе, что я буквально сама начала искать в себе изъяны, столкнувшись с таким уровнем интеллекта в сочетании с интенсивностью (которой во мне не было). Никто не продержался больше двух сеансов с ним — он нервировал, был слишком мерзким, чертовски сосредоточенным на единственной цели — полностью опустошить и сломать своих психотерапевтов, чтобы они больше не возвращались. Я нервничала. Нет, это преуменьшение. Один или два раза меня почти стошнило, и теперь, в четыре часа утра, я ходила взад и вперед по комнате с одеялом, наброшенным на плечи, пыталась выяснить, в чем же моя самая большая слабость и сломаюсь ли я, если он ее узнает. Часть меня упорно твердила, что нет никакой надежды. Если всех этих других, опытных терапевтов, сняли с этого дела без особых усилий со стороны этого страшного человека, то как я должна была вести его? Другая моя часть была совершенно уверена, что если не я, то никто другой. Я не стала жертвой его террора, как большая часть Готэма. Я не знаю тех, кого он убил. Конечно, он мог догадаться о моих проблемах с отцом, мог остановиться на моем комплексе неполноценности, проявившемся в результате постоянной критики со стороны отца. Но разве этого достаточно, чтобы довести меня до слез? Я сомневаюсь. Что еще? Я выросла в любящей семье, у меня не было никаких личных травм в жизни. Может быть, он ухватится за мою наивность? Я ведь ничего не знаю о темной стороне жизни, просто делаю вид, что осведомлена в подобных вещах. Я просто маленькая девочка, которая пытается играть во взрослую жизнь — именно так он бы и сказал, если бы откопал это. Я не настолько глупа, чтобы подумать, что смогу оставить все в тайне. Он увидит во мне трещины и через них вытащит мои же кишки и положит их перед собой на стол, чтобы внимательно изучить. Тем не менее я могу постараться сыграть с ним в эту опасную игру, по крайней мере, пока не пойму, с кем имею дело. Я снова посмотрела на часы: 4:49 утра. Как время так быстро пролетело? Я потерла глаза, они просто горели. Нужно пойти в постель, немного отвлечься, прежде чем приступать к задаче. Я пошла к кровати и сразу же свернулась на ней калачиком, я слишком устала, чтобы раздеваться. Завтра я столкнусь с Джокером. Это страшная мысль, но даже она исчерпала себя и не могла удерживать меня ото сна больше, чем на несколько минут.