Брюква

      Марилька кралась. Её ступни покрывали совсем старые, износившиеся башмачки, и в носках уже начало хлюпать из-за луж, встреченных по пути. Детское любопытство не остановил ни прошедший за пару часов до этого дождь, ни строгий наказ сестры не следить за ней; даже возможность получить ремня от отца казалась не такой пугающей перед стремлением раскрыть страшную-престрашную тайну!              Ещё весной к ним в дом пришла женщина – красивая и темноволосая, с красными отсветами в распущенных локонах и с чудными-пречудными глазами. Марильку тогда выгнали в сени, и, даже припав ухом к двери, она не разобрала ни словечка из того, о чём там взрослые долго-предолго говорили. Настолько, что у девочки появился след на по-детски пухлой примявшейся щеке. Тогда она едва успела отскочить, прежде чем незнакомка открыла дверь и вышла, улыбнувшись ей на прощание. На столе остался кошель с деньгами, в пустующем деннике появилась пегая кобыла, с которой отец уже через неделю распахал землю за домом. Вскоре взошла брюква, а Малена каждую пятницу брала гребень и простоволосая шла в сторону леса. «К той тёте», – думала Марилька и сильно-пресильно обижалась, что её не берут с собой, хотя там явно интересно, потому что возвращалась сестра к рассвету и ложилась спать до самого вечера.              Идущая впереди Малена не оборачивалась, но Марилька всё равно старательно избегала веточек, которые могли выдать её своим хрустом, и куч листьев, на которых легко поскользнуться. Её светлая головка со сползающим платком мелькала меж стволов деревьев, часто слишком тонких, чтобы закрыть худенькую фигурку. С прихода той женщины минуло целое лето, отец со старшей сестрой уже почти собрали весь урожай, куда больший, чем помнилось со времени, когда матушка ещё не заболела и не умерла. Марилька тоже часто болела, а потому не могла до поры до времени поднять ведро, чтоб напоить скотину, и только сидела, перебирая буряк и репу, пока домочадцы вовсю работали в поле. Но тут она-то не усидит! «У тёти весело, она Малену не обижает, то горшочек масла подарит, вкусного-превкусного, то мёда. Но чаще травки какие-то, которые трогать не разрешают, горькие, жуть!».              Наконец, глина под ногами сменилась мягким, поблёскивавшем в закатном солнце мхом. Марилька вытерла подошвы от грязи, оставляя на зелёном ковре тёмные полосы. Её старшая сестра пригнулась возле одной из ветвей, вслушиваясь. Марилька замерла. Не шумела же она! Малена покачала головой и двинулась дальше. Запахло печным огнём. Вскоре среди деревьев стала заметна небольшая избушка, совсем обычная, если не считать того, что стояла одна-одинёшенька, без своих соседок, как обычно бывает в деревнях. Из трубы толстой кошкой выходил дымок, потягиваясь, широким пузом доставая до крыши и взвиваясь вверх, чтобы потеряться в кронах. Малена поклонилась, переступая границу между мхом и меленькими камушками, которыми была выложена аккуратная дорожка. Вступила на крыльцо, невысокое, по щиколотку, и постучалась. Дверь отворилась, и она скрылась в доме.              Марилька решила переждать. Вскоре в окне мелькнула пара силуэтов, повыше и пониже, с длинными, рассыпавшимися по плечам волосами. «Я же знала, что к той тёте!», – больше никакая другая женщина в округе не носила такой причёски. Девушки заплетали себе одну косу, добавляли в неё красивые и пестрые ленточки, подарить которую для юноши значило проявить внимание. Замужние же головы прятали, перед этим завязывая на темечке уже две косы, и иногда выстригали за ушами волосы, если им было тяжело справиться с густотой. По расшитому платку можно было сказать, умелая ли перед тобой хозяйка, любимая ли жена – труд и ткани стоили дорого. Марильку в платок обряжали, чтобы она не застудила себе уши – маленькие девочки были лишены таких условностей. Малена уже не была маленькой, училась прясть и вязать, хотя отцу ещё рано принимать сватов.              «Если тётя её чему хорошему научит, то она может и в чужой дом не уйти. Зачем ей муж тогда, если сама всё знать будет! Папа у нас вот какой умный-преумный, всё решает, в школу ходил потому что. А мы – девочки, нас в школу не берут».              Марилька снова кралась, теперь уже к избушке. Перед границей она остановилась, воровато оглядываясь. Поклонилась, повторяя за сестрой, и платок затянула потуже – вечер постепенно заставлял нагретую скупым осенним солнцем землю остывать.              Перед домом было чисто: можно не переживать из-за листьев и веточек, но Марилька всё равно пригнулась, чтоб её не заметили. Она не нашла глазами ни хлева, ни пристроя, только чуть поодаль стояла низкая, утопленная в землю банька. Двое внутри отошли подальше.       Марилька шагнула ближе, к своему восторгу обнаружив, что прямо под окном стоит высокий и некогда красивый ларь: в самый раз, чтоб забраться. Он был окован уже поржавевшими металлическими полосками и стоил, наверное, дорого-предорого до сих пор, а его вот так оставили на улице. Папа бы его вычистил и поставил в передней, там лежали бы платья и платки. Малена бы обрадовалась! Надо сказать, чтоб она попросила ту тётю его подарить, если ей не надо.              Марилька забралась на ларь, хотя полукруглая крышка оказалась не такой удобной, как на первый взгляд. Подтянулась, цепляясь пальчиками за искусные наличники с вырезанными на них лебедями. Они плыли по дереву, как настоящие, белые-пребелые, оставляющие на ладошках извёстку, которую хотелось вытереть о подол, но тогда был риск свалиться.              Оказывается, женщина посадила Малену за стол, на котором уже горело несколько свечей. Да каких толстых! Внутри было светло, как днём. Вязанки чеснока и лука тянулись по стенам от потолка, перемежаемые знакомыми пучками травы, свисавшими тут и там. Вот простая осока, вот – полынь с шариками на самых кончиках, а там, вдалеке – совсем свежая ярко-синяя горечавка. Перед сестрой Марилька видела книгу – старую-престарую, настолько, что страницы казались совсем коричневыми. Малена водила пальцем по буквам, повторяя написанное вслух, периодически её поправляли, заставляя повторить не давшееся слово или выражение. До слуха долетали обрывки речи: никто не кричал, а, напротив, говорил вполголоса. Наконец, женщина удовлетворённо кивнула, похвалив. Малена подняла голову и улыбнулась, а после встала, протягивая руку к одной из вязанок под потолком. Хозяйка избушки тем временем взяла с полки небольшую каменную ступку с пестиком. Чтение заняло столько времени, что у Марильки затекли ноги, и она отвлеклась, пересаживаясь на другую сторону. Когда же снова обратила взор на окно, заметила, что сестра с тех пор так и не пошевелилась. Зато женщина уже вовсю разговаривала с каким-то мужчиной. Воздух вокруг его головы и за спиной будто подрагивал, и Марилька отняла с наличника руку, чтоб закрыть ладошкой рот и не закричать.              – Как тебе здесь, госпожа? – Сатана оглядывал помещение; травы висели практически у его ушей, а потому он вынужденно сутулился, чтобы горечавка не щекотала ему кожу.              – Сносно, сносно, – женщина улыбнулась, – чаю, может, воды колодезной? Она в этих краях вкусная, как глифт.              – Не надо, милая, я ненадолго.              – Соскучился?              – Соскучился, – признался Сатана, занимая место, на котором пару минуту назад сидела Малена. Он не без удовольствия зашелестел страницами книги, с видимым уважением относясь к фолианту. – Траволечение?              – Иных средств тут нет, помогаю, чем могу.              – Моя Лилит добра настолько же, насколько и прекрасна.              – Старый ты дьявол, – Лилит рассмеялась. – Не мог прийти на минуту позже? Когда девочка очнётся, у неё будет колоть руку. Как высоко вытянула, хотела аккуратно ромашку снять.              – Это не проблема, – Сатана щёлкнул пальцами. Стоявшая к нему спиной Малена поднялась на цыпочки и осторожно подцепила ниточку, державшую травы. Привычным движением повернула запястье, скидывая петельку с гвоздя, и застыла с ромашкой в руке.              – Так лучше. – Лилит тепло ему улыбнулась, подходя ближе. – Как дела в Аду? Не устал ещё от бумажной волокиты и бесконечного ворчания адмиронов?              – Они оттого веками в адмиронах, что только ворчать и умеют, – буркнул Сатана, но морщинки в уголках глаз не оставляли сомнений во взаимном тепле, ощущаемом к собеседнице. – А к первому вопросу: темновато, мрачновато, всё, как всегда. Устал? Конечно, устал. Надолго ты меня оставила, госпожа. Но место, – он снова осмотрелся, – выбрала уютное. Никто ещё вилами не грозил? Костром?              – Отец её не из болтливых, да и младшая сестрёнка покрепче стала, так что нет. Я с дьяволом самим «на ты», к чему мне пламени бояться?              – А за неё, – он скосил глаза в сторону Малены, – не боязно?              – Мой Сатана настолько же добр, насколько и красноречив, – парировала Лилит. – Здесь тебе не Запад, к тем, кто разному обучен, прислушиваются, а не жгут. Я потому и здесь, – она откинула тёмную прядь со лба, – не хочу зря стараться.              – Жестокая, коварная демоница, похищающая и умертвляющая детей, знали бы составители легенд, какая ты на самом деле, – Сатана поднялся и подошёл ближе, протягивая вперёд раскрытые ладони. Лилит вложила в них свои руки, которые он трепетно и даже интимно сжал. – Когда возвратишься?              – К весне, – выдохнула она. – Читать её обучила, основы уже дала. Ещё немного, а дальше сама разбираться будет. Я тоже скучаю. Но в четырёх стенах, с видениями…              – Я должен проявлять к госпоже большее внимание, – Сатана привлёк её к себе, – на Земле тебе полегче?              – Полегче… – Лилит юркнула в его объятия, скрываемая от взора за сильными руками. – Но всё равно много чего вижу. Иногда как в Аду, но редко. У бессмертных больше сил, оттого и больше вариаций того, что может произойти. Тут же только работа, брак, дети, скотина. Сгоревшая баня и симпатичная замужняя соседка. Всё равно на рынок не хожу, Малене денег даю. Ни разу не обманула, представляешь?              – Пригрела ангелочка, – он хмыкнул ей в волосы, вдыхая запах жжённой древесины и запаренной крапивы. – Иронично.              – Оставь сарказм, тут и слова-то такого не знают. У меня от «милсдарыни» уши чуть в трубочку не свернулись.              – Мил… что?              – Милостивая государыня, милсдарыня.              – Я добавлю это к твоему титулу.              – Сатана!              От его смеха голова Лилит, прислонённая к чужой груди, затряслась, и она чуть отстранилась, неодобрительно глянув вверх.              – Ну, в одном они правы, твои регалии весьма тяжеловесны.              – А толк?              – А толк… Толк в том, что каждый тебе преклоняется так, как я бы этого хотел. Толк в том, что с тобой считаются не только как с женой правителя, но и как с самостоятельной и сильной женщиной.              – И боятся.              – Если красота и ум – это два грозных оружия, то ты – самая опасная во всех мирах. А ты предпочитаешь Землю. Кстати, тебе презент. От Мамона. Обещался и сам зайти.              – Оставь на столе. Золото?              – Что же ещё? Этот пень только золото и может.              Лилит серебристо расхохоталась, припоминая, что её супруг с другом, вообще-то, ровесники. Она любовно огладила мужскую челюсть, а затем, совсем как её ученица, поднялась на носочки, чтобы поцеловать Сатану.              Марилька не услышала ни слова. Эти двое – дяденька с тётей – ворковали почти так же, как когда-то матушка с отцом. Ноги отказывались и дальше находиться в одной позе, и она неловко заёрзала, случайно царапнув ногтем по наличнику. Сердце затрепыхалось, стоило заметить, как мужчина повернулся в её сторону. Девочка обмерла, когда поняла, что у него ярко-алые глаза.              Марилька подскочила на лавке, укрытая лоскутным одеялом. Малены рядом не было – видимо, ещё не вернулась из леса. Малышка протёрла глаза – солнце не спешило подниматься. Она соскочила, пошлёпала босыми ногами к печке, чтобы глотнуть воды.              – Марилька? – отец пробасил с соседней лавки. – Марш спать! Завтра базарный день, сестре отдохнуть надо, вдвоём пойдём, – он снова накрылся с головой и захрапел.              Утро встретило приятным осенним туманом. Марилька стояла напротив разложенной на мешках репы и брюквы. Кухарки господских домов деловито прохаживались по рынку, то наполняя корзинки, то распоряжаясь, чтобы товары доставили прямиком к дверям не позднее вечера. Из головы не шёл тот странный сон – лес, избушка, сестра и темноволосая тётя, разговаривающая с незнакомцем. На её старые башмачки легла тень, и она задрала голову.              – Брюква, милсдарь! Крупная, сладкая! А…              У покупателя были янтарные глаза.              – Держи, дитя, – он вытащил из-за её уха блестящую золотую монетку. – Ох, и хороша же брюква! – Воздух за его спиной подрагивал так же, как у мужчины из сна.