Вот вулкан — это гора, а внутри горы — дыра

Лестат не знал точно, сколько он простоял под дверью. Вроде как достаточно, чтобы перепуганные работницы заправки перестали галдеть, а боль хоть немного утихла. Раздраженные дымом дыхательные пути наверняка уже восстанавливались — медленно, настолько копотливо, что этого просто невозможно было заметить, но восстанавливались. То, что передвигаться пришлось вслепую, Лестата не удивило: он представлял себе, что такое термические и кислотные ожоги, и ему хватало ума провести параллель между понятием взрывной травмы и тем ударом, которым его отшвырнуло прямо в раскаленный дымный шлейф. Верхушка Сент-Хеленс обратилась в пыль. Все погибло. Лестат разлепил сплавившиеся друг с другом веки, поморгал, поднял голову и ничего не понял. В отражении не было его лица — только какой-то безносый и безгубый череп, прикрытый кое-где покачивающимися на сквозняке лоскутками обгоревшей кожи и даже под ними весь черный, как угли. — Господи, — сказал череп совершенно чужим, хриплым и невыразительным голосом, — ну и рожа. Вдоволь налюбовавшись на себя в анфас, Лестат медленно повернул голову, оценивая вид сбоку: ровный ряд перепачканных гарью зубов и выступающие из обожженного мяса кости, все в саже и копоти, все открытое легкому майскому ветру. От щек не осталось почти ничего. Ожег первой степени, словом. Охладить водой, зафиксировать пластырем. Можно было взять билет до неапольского аэропорта, спрятаться среди других таких же красавцев в лодочных доках Геркуланума и пропасть с радаров еще лет на двести. Отлепив себя от зеркала, Лестат наощупь сел на крышку унитаза и крепко задумался. В такие моменты ему казалось, что жизнь его пошла куда-то не туда.