Смотреть вослед уходящим

Нэрданэль покидает дом Феанора в тот час, когда раньше сияние Золотого древа сменялось свечением Серебряного. Она уходит тихо, пока все спят. Думает, что никому сейчас, после разговора и брошенных ею слов, никто не захочет даже проводить ее или сказать напутственные слова, может, услышать от нее самой последнее пожелание удачи. Она уходит в темноту аллей и дорог, но, остановившись у самых врат в кованой изящной ограде, оплетенной плющом, оборачивается. Он смотрит ей вслед, стоя в тени колонны крыльца, в черных одеждах с золотой вышивкой, с темным лицом и волосами цвета воронова крыла — сливающийся с тенями так хорошо, что даже материнское сердце его не почуяло. Он смотрит ей в спину. Прощается молча. Она знает, шагая в упавшую на Валинор ночь — позови она сейчас за собой, он бросится следом, наплевав на Клятву и отца. Но она уходит одна. Они семеро больше его сыновья, и ей нельзя разлучать их — приходится повторять ей про себя. Но тяжелый взгляд, с каждым ее шагом теряющий искру доверия, все равно стремится за ней. Но он лишь смотрит ей вслед, не делая ни шага. — Я ухожу. Мы все уходим, — бросает гордая аданэт, чья голова увенчана серебряным очельем. Он смотрит на нее, словно не понимая. — Я ухожу, ты понимаешь, остроухий ты недоумок? Он подставляет локоть, чтобы она смогла забраться в седло. Смотрит молча. Прямо. Тяжело. Черные волосы рвет холодный зимний ветер. — Почему… почему ты такой спокойный? Ты ведь так хотел оставить меня, привязать к себе. Почему ты даже не прощаешься? Что, уже не так резок на слова? — смеется она, и в сияющих глазах блестит невольная слеза. Он поправляет упряжь, коротко просит коня потерпеть эти ужасные оковы, отступает. — Уезжай, Халэт. Я не держу тебя. И никогда не хотел удерживать силой, — глухо роняет он. В темных глазах, отражающих звезды над Таргелионским лагерем, умирает в агонии вера во всесилие любви. Аданэт дергает плечом, разворачивает коня и хлопает ладонью по холке. Тот срывается с места, его ржание подхватывают кони ее Дома. Он смотрит вслед уходящей вдаль веренице повозок, всадникам, смотрит в спину хрупкой фигурки. Он знает — прикажи он, и гордая дева осталась бы. Провела остаток своих дней в его лагере. Но это был ее выбор. И как тот, кто ведом судьбой и заклеймлен проклятьем, он не имеет права удерживать ее. Он дал в дорогу ей и людям лучшее оружие, лучших коней. Выделил столько запасов сколько мог. Он вновь смотрит в спину той, кто выбрала не его. И не может сделать ни шага. Одиннадцать Верных и адан уходят тайной тропой из Подгорного Города, и последним, тринадцатым, следует позади всех бывший государь. Тревога жжет его сердце — все время ему кажется, что в спину ему направлен тяжелый холодный взгляд. Но никто не знает об этих тропах, потому и повел он свой отряд этой дорогой, а не через мост. Никто не может знать… — Ном Инглор, — шепчет хрипло Берен, замирая. — За нами наблюдают. Это не орки. И не разведчики Врага. И даже не чары Очей Моргота. — Что ж. Тогда, кто бы это ни был, пусть смотрит, — смеется печально Финрод, и они идут дальше. Когда они почти входят в лес, позади шуршит каменная осыпь. Несколько камешков подкатываются к ногам замершего в защитной стойке перед эльфийским отрекшимся государем Барахириона… — Опусти меч, Берен. Он не причинит вам зла, — печально выдыхает златовласый нолдо. На уступе над тропой, кутаясь в пыльный черный плащ, высится фигура, которую он не ждал увидеть. — Тебя не было в городе… ломэа. Ты не знаешь новостей, — начинает было речь Финрод, но незнакомец вскидывает руку. — Я знаю, — рвано и резко роняет он. — Я не успел к нужному дню… но я давно знаю. Берен пререводит взгляд с одного эльфа на другого. Этот, второй, кажется ему чем-то неправильным, неуместным. Он смотрит… слишком мертво. Слишком тяжело. Слишком спокойно и хмуро. Финрод улыбается. — Значит, ты… — Нет, — резко и грубо чеканит голос незнакомца. — Я останусь. Нужно, чтобы хоть кто-то прикрыл этому глупому щенку спину. Мои дурные братья разорвут Нарготронд в клочья… рано или поздно. Я постараюсь отдалить. Уходи скорее, алькэ. — Думаешь… — Они готовятся собирать погоню. Пока втихую. Уходи. — Пойдем с нами, Морьо, — печально просит златовласый нолдо. Его собеседник смотрит уже не на него — на Берена. И тот чувствует боль. На миг — но оглушающую горечь предательства и понимание обреченности. Желание идти, желание удержать. Это не его чувства. Не его мысли. В темных глазах нолдо, названного «Морьо», блестит злость. — Не уследишь за моим последним солнечным лучом — я лично вырежу всех, кто тебе дорог, — одними губами шепчет он на полузнакомом языке, так похожем на родной язык Беоринга, и, вновь переведя взгляд на бывшего государя, рычит в голос, обращаясь уже к тому. — Уходи! Финрод вздрагивает, распахивая глаза, тянет руку было к черноволосому собрату — на сияющих глазах собираются капли слез, — но роняет ее, улыбается горько и мягко, глядя в землю. — Прости, ломэа. Если хоть когда-то сможешь — прости меня. — Не за что прощать, — глухо отвечает тот. Они уходят. Берен то и дело оборачивается — но прижавшаяся плечом к скале сгорбленная черная фигура все стоит на месте, глядя в спину золотоволосого нолдо. Каким-то отголоском той странной связи адан чувствует, как гаснет последняя, кажется, искра надежды в оставленном сердце. — Вы ведь вернетесь, Ном Инглор. Почему же… — Карантир лучше всех знает, что такое судьба. И если он попрощался навек… мы действительно больше не встретимся, — тихо отвечает Финрод, прижимая ладонь к груди. — Я оставляю его теперь. А он вновь остается смотреть уходящим в спину. Кажется, Берен понимает, что это значит. А еще он вспоминает это имя. Карантир. — Ведите отряд, идиоты. Я прикрою! — выкрикивает он, отталкивая кого-то из воинов из-под стрелы и отмахиваясь от другой изогнутым клинком. С дерева, сраженный стрелой меткого светловолосого князя, падает дозорный из синдар. — Но, брат! — Догоню позже, уходите! Их немного, я сумею вас прикрыть, ведите дальше — и не смейте возвращаться! Обернувшись, он видит, как исчезает в расселине отряд. Скачет с уступа на уступ темноволосые его брат в алом и золотом, цепляется, забираясь ловко наверх. За ним — почти так же, даже как-то чуть ловчее и изящнее, вычурнее, — лезет на обрыв светловолосый. — Курво, Тьелко… — шепчет тихо и хрипло оставшийся. — Простите. Я знаю, я не смогу надолго задержать их. Уходите как можно дальше вперед. Он оборачивается на шорох ветвей, и отбивает легко стрелу. Мрачно хмурится, сосредотачиваясь. И заводит танец клинка и ветра. Через добрую дюжину минут он вновь остается один. Дышит еще, стоит на ногах, но живой. Оборачивается вновь — но далеко наверху видит лишь крошечные фигурки отряда, которым командуют его братья. — Вот дурные, — мертвенно шепчет он, глядя в их спины. — Я же говорил… не в этот день нужно идти на Дориат. Наконечник еще не пущенной стрелы уже холодит загривок. Морифинвэ закрывает глаза. — Даже так. Даже сейчас. Снова смотреть уходящим в спины и надеяться, что они не обернутся… что ж. Стрела срывается с тетивы.