Демоны

Марат знает демонов. У отца, сколько он его помнит, никогда не было близких друзей: одни только коллеги, да приятели у власти. Они здоровались с ним в магазинах и на улице, широко улыбались, приходили на праздники... И никогда не сидели у них дома в обычные дни, не пили чаю на кухне, не смеялись и не рассказывали историй. Марат думает, что это должно быть очень одиноко, когда кроме жены тебе совсем не с кем поговорить, но отцу такого не скажешь, если не хочешь как следует отхватить. Не Марата это дело, чем занимаются взрослые: даже Вова ему почти ничего не рассказывает. Ни при то, кто выучил его так хорошо играть на гитаре, ни про синяки на лице и теле, ни даже про то, почему друзья так настойчиво зовут его Адидасом. А Вова ведь его брат, самый близкий в мире, самый лучший и важный! Чего уж говорить об отце. И всё-таки когда в их квартиру раз за разом начинает приходить один и тот же мужчина, Марату становится любопытно. Их друг другу не представляют: Марату вообще велят сидеть в комнате, когда он приходит. Говорят, что ему не стоит слушать, о чём болтают взрослые и уж тем более видеть, что они при этом пьют. Марат всё равно смекает, он же, в конце концов, не полный идиот! Сначала на это есть только намеки: отец смеётся громче, чем обычно, громче же разговаривает и кричит, а когда гость уходит, неизменно ложится на кровать и засыпает, громко храпя. Потом Марат начинает находить по дому бутылки: не только в дни с гостем, но и без него, просто так. От отца начинает неприятно пахнуть спиртом, он становится раздражительнее, непредсказуемее... Марат думает: быть того не может. Он знает алкоголиков, видит их везде и всюду. Они валяются пьяные под лавками у домов, выпрашивают у прохожих копейки возле магазина, ходят в обносках и выглядят, как натуральные свиньи. Отец не похож совершенно. Марат говорит себе: глупости. Но однажды приходит с уроков пораньше и, выглядывая из коридора, видит: отец, шатаясь, трясет Вову за грудки и истошно вопит: – Кто это?! Скажи мне, кто сказал тебе, что нужно это сделать?! Вова хмурится и пытается отодвинуться: Марат видит, как ему неловко, как стыдно за то, что сейчас происходит. Гость стоит в углу комнаты и молча делает глоток прямо из полупустой бутылки. – Никто не сказал. Просто так надо было, ясно? По справедливости. Тот пацан некрасиво поступил, про мать друга моего сказал. Пришлось проучить. – Проучить! – отец смеётся, но совсем не весело, и дёргает Вову за руку, тыкая пальцем в его разбитые костяшки, – Да вы его так отделали, что парня в больницу увезли, ты это понимаешь?! А если у него что-то серьезное?! Да вас всех посадят, шпану малолетнюю, уедете далеко и надолго! Хочешь в тюрьму?! Марат сжимает челюсть: то, как отец рассказывает с Вовой, ему совсем не нравится. Сказали же, человек мать оскорбил, чем не причина ему лицо разукрасить? Да Вова никогда ничего не сделает такого, что было бы не по справедливости, разве отец не понимает? Есть такие твари, кто всех подряд бьют, а Вова хороший, у него всё по понятиям. Марат больше всего в жизни на него похожим быть мечтает. – Если надо будет, и в тюрьму пойду. Мне за пацанов не жалко. Вова выглядит так уверенно, так серьёзно и твёрдо, что Марат думает: теперь-то отец точно должен понять, что не прав! Но тот только вздыхает и стонет горестно. – Не жалко ему... Разве так я тебя воспитывал? Или тебе плохо жилось? Дом какой, одежда, еда на столе! Я всё для тебя сделал, а ты что? Щенок! Он вдруг не выдерживает и с размаху бьёт Вову по лицу. Марат вскакивает и вцепляется отцу в ногу, чтоб отстал. – А ну не трожь его! Тот непонимающе хмурится и, кажется, скорее автоматически отпихивает его коленом, больно приходясь по ребрам. Марат падает, Вова кричит, отец тяжело дышит, прислонившись к стенке... – Скоро жена твоя придет. Гость подходит ближе и вручает отцу бутылку. Вова тянется, чтобы её отобрать, но отец вырывает и тут же осушает до дна. Марат хмурится: – Нам такого добра не нужно. – Вам, может, и нет. А вот твоему бедному отцу... – гость приторно улыбается и в этой улыбке Марату отчётливо видятся клыки, – Разве не заслужил он расслабления? Гость разворачивается и выходит в коридор. Марат провожает его взглядом: в общем молчании, воцарившемся вдруг в квартире, он особенно хорошо слышит, как громко стучит его напуганное сердце. Больше гость в их квартире квартире не появляется. *** Марат знает демонов. Кащей сидит, по хозяйски развалившись на стуле, и старательно делает вид, что внимательно слушает очередную байку своего пьяного товарища. Они все тут убитые в хлам, это видно невооружённым глазом, и Марату рядом сидеть так противно, что его, кажется, сейчас вырвет. Кащей наполняет рюмку и сует ему в руку: – Будешь? Вопрос скорее риторический, Марат понимает, но всё равно упрямо качает головой. Пить ему в целом не хочется, а уж с Кащеем... – Мне ж восемнадцати нет. Стол взрывается хохотом. – Что, брата не хочешь разочаровать? Так он уехал же, Маратка. Даже писем пацанам не пишет... Кащей говорит просто и весело, но Марат подтекст чувствует неплохо, чай не дебил совсем, и напрягается моментально. Письма Вова, конечно, пишет: семье, другим старшим, даже, бывает, Зиме и Турбо. Только вот не Кащею. Марат не спрашивал его никогда, почему они вдруг рассорились, хотя дело это интересное. Когда Кащей в Казахстан за шапку уехал, они ещё друзьями были, хоть и ругались иногда. Вова волновался страшно, писал что-то, даже с передачками лично пару раз ездил, хоть отец и орал тогда так, что на Марата весь дом месяц косо смотрел. А затем Кащей вернулся: наглый такой же, смелый, уверенный... Только смотрел по другому и говорил иногда так, что Марату вместо слов волчий вой слышался. И общаться они перестали. – Брат тут не при чём. Просто... Не принято же скорлупе пить. Кащей усмехается весело, смотрит... И вдруг кладет руку Марату на колено. Уверенно так кладёт, будто каждый день так делает. Марат дёргается. – А ты разве просто скорлупа, а? Адидас младший, всё таки! Пока брата нет, может, его заменишь? Временно... Марат не двигается и даже почти не дышит: рука Кащея гладит его, щупает, двигаясь дальше. Ему бы вскрикнуть, по морде дать: да только почему-то не шелохнуться. Только глазами бешено по всем водит, хоть кого-то пытаясь найти, зацепиться, сигнал подать... Никто не смотрит. – И вообще нехорошо, Маратка, старшим перечить. Что говорят, то и делать надо. Знаешь, как в тюрьме бывает? Марат кусает губы. – К-как? – Если кто-то базарит много, старших не уважает, могут и опустить. Кащей говорит уже почти шепотом, ему одному, а не окружающим. Потом вдруг шлёпает по ноге: резко, больно, может и синяк будет, и тянется за сигаретой. Марат вскакивает. – Я... Пойду, наверное. Пацанам помочь обещал. Марат пулей выбегает, хлопая дверью, и бежит до самого дома, не останавливаясь. За спиной ему слышится вой волчьей стаи. *** Марат знает демонов. Коневич ласково, по кошачьи улыбается и поправляет его галстук. – Ну, чего ты такой хмурый? Что-то случилось? На столе – стопка не разобранных бумаг и две полные кружки горячего чая, за дверью – подслушивающие комсомольцы, а на дворе – весна 1991 года. Марат пожимает плечами. – Да нет, не то чтобы. Просто подумал: зачем я тебе потом буду нужен? Он ждёт злости, непонимания, может, искреннего пламенного возмущения... В беседах с молодёжью всё чаще подчёркивают: разговоры о скором конце омерзительны и ведут их одни только провокаторы. Коневич не перестаёт улыбаться. – Что значит зачем? Марат, ты ведь знаешь, как искренне я к тебе отношусь, – он наклоняется к его уху, переходя на шёпот, – Всё будет хорошо. Обещаю. По телу бежит холодок. Марат отстраняется. В дверь нетерпеливо стучат. Комсомольцы не рады, что им больше не услышать ни слова: они не терпят личного пространства так же, как намёков на собственную неуюмную жажду наживы. Марат знает: мало кто из них не мечтает стать частью того жуткого, чудовищного капитализма, который им предписывается так яростно ненавидеть. И знает, кто породил это, показал, как хорошо быть наверху, а не вместе со всеми. Кто сеет в головах хаос. – И что же им всем сегодня неймётся? Разве это вежливо, так себя вести? Всё тем же шёпотом жалуется Коневич и внимательно смотрит Марату в глаза. В глубине его больших черных зрачков на мгновение блестит что-то красное. По телу Марата проходит сильная дрожь. Коневич сует ему в руки кружку, как бы случайно касаясь при этом пальцами, и озорно подмигивает. – Заходите!