Ретроспектива симптоматична

Вот он – долгожданный баттл между Oxxxymiron'ом и Johnyboe'м. Переживания обоих улетучиваются, как только Саша произносит: «Салют, с вами Ресторатор. Это versus battl. Пошумим, блять!». Дальше всё идёт по накатанной: представление пяти судей, МС слева, МС справа, объявление первого раунда за oxxxymiron'ом, который проходит просто прекрасно. Бар заполняют довольные возгласы и аплодисменты. Никто не сомневается – Мирон сильнейший баттлер, уничтожающий своих коллег «по цеху». Очередь доходит до Johny, со стороны их противостояние выглядит несколько комично. Фёдоров спокойно слушает громкие слова и панчи в свой адрес до момента, пока... – No homo, как говорит Drago. Но Schokk разок хотя бы точно тебе засадил в сраку, но щас не об этом.... Дальше он не слышит. Денис активно жестикулирует, стоя напротив оппонента, вкладывая всю свою злость в слова. Толпа скандирует, знакомые лица смеются, но Мирон не слышит. Удар пришёлся в самую больную точку: запрещённая тема; тайна, скрытая за семью печатями. Никто никогда не должен узнать, что случилось на самом деле. Впрочем, память уже приоткрыла ящик Пандоры, извлекая из него воспоминания, затягивая в свой водоворот. Очередной концерт мини-тура по СНГ: клуб битком, середина выступления, люди кричат строчки из песен, дуэт парней выкладывается по полной. Нужно мясо, чтобы разъебать окончательно. Дима, закончив орать свой парт, передаёт эстафету другу. Между треками, впитывая в себя запал и видимое могущество, Schokk кидается оскорблениями в адрес Жигана, обвиняет. Ощущение вседозволенности и азарта текут также и по венам Мирона, который подхватывает настроения брата и проходится по стилю и подаче Ромы. Зал визжит: они достигли своей цели. Да, тогда всё чувствовалось иначе: можно было всё и ничего за это не было. С Гуфом и Кастой прокатило, значит и с Жиганом прокатит. Только вот они просчитались. За всё в жизни нужно нести ответственность, и желательно это понять до момента расплаты. – Проси прощения! – Прошу прощения. – За что? – За то, что вёл себя неподобающим образом. – Иди сюда. Удар хлёсткой пощёчины отчётливо звенит в ушах, как в тот день. Фёдоров моргает, заставляя себя сфокусироваться, уловить происходящее вокруг. – Но после бойни, хуй с тобой. Тебя ждёт досадный, разочарованный, страдальческий и рискованный, бесславный, блядь, и тяжёлый, и, наконец-то, долгий путь домой. Денис выдыхает, толпа визжит. До оксимирона доходит – это конец раунда: он всё прослушал. Нужно собраться, взять себя в руки, и Мирон Янович собирается. Он чеканит следующие два раунда, вкладывая в них всю свою ненависть, обиду и гнев. Конечно, Василенко не является её причиной – молодой исполнитель, слегка глуповатый и весьма выебистый. Фёдоров закрывает на это глаза с высоты своего опыта. Причина столь агрессивной манеры подачи материала в них, в его воспоминаниях. Всё, что Мирон годами запихивал глубоко – глубоко на задворки своего подсознания, всё, к чему так отчаянно не желал возвращаться – всё это вылезло в самый неудачный момент. Такое напускное спокойствие и сдержанность стоят колоссальных усилий реперу: внутри он горит, съедаемый своей же памятью, эмоциями и страхом быть раскрытым перед публикой. Окончание баттла приносит неимоверное облегчение, внутреннее напряжение начинает потихоньку спадать. Разум включает «автопилот», прекращая осознанно контролировать происходящее вокруг: поздравление парней, алкоголь, тосты, разговоры ни о чём. Она… Она рядом, значит всё хорошо. Домой возвращаются глубокой ночью. Зарина ласково целует Мирона в губы, смотрит с восхищением, говорит, как гордится им, гладит по голове, проходясь по жёстким коротким волосам: вот оно – тепло, безусловная любовь и поддержка, именно то, в чём он сейчас нуждается больше всего. Нет, девушка ещё не знает, что мир буквально за несколько секунд перевернулся в сознании её мужчины, лишь видит последствия этого: лёгкую отрешенность, загнанность, страх в глубине глаз. Спрашивать о причинах не имеет смысла: не расскажет, не сейчас точно, поэтому они отправляются спать. Объятия Зары успокаивают, укутывают от мира, от всех проблем, позволяют провалиться в долгожданный сон: единственное, чего сейчас хочет Мирон – забыться. Откуда берутся сны? Это плод человеческого воображения? Тайные желание или глубинные страхи? А может быть сон является лишь способом переработать информацию, поступившую в мозг в течение дня? Существует версия, что человеческие сны – это способ проработки и принятия травмирующих событий из жизни и поиск их решений. Вне зависимости от истинных причин появления такого удивительного явления, сегодняшняя ночь наполнена не прекрасными видения, скорее наоборот, таит в себе ужасы… Блять, сука, какого хуя он несёт?! Заява?? Серьезно?! Нет, блять! Никакой нахуй заявы. Уебок! Сбежал, как трус! … Какие есть варианты? Извиниться? Тогда никто не увидит моё унижение, и я смогу строить карьеру дальше. А если пойти на принцип? …Вернусь в Англию и путь в Россию мне будет закрыт. Сукааа… Нахуя ты пиздел на этого еблана?! Блять! Блять! Блять!!!... Как за один день всё может пойти по пизде?.. – Кхм.. Кхм.. Всем привет, это Оксимирон. Я сегодня, честно говоря, сильно удивился. Удивился тому, что за меня был принят целый ряд очень важных решений, под которыми я никаким образом не подписывался…. Сначала я бы хотел прояснить ситуацию с Ромой Жиганом. При нашей встрече Рома Жиган высказал претензию конкретно ко мне касательно слов, которые я произнёс в его адрес. Я понимаю, что эти слова можно было расценить, как личное оскорбление. Я не считаю постыдным, признать, что это было некорректно и не до конца аргументированно. Более того, я не считаю постыдным взять эти слова назад при явном физическом давлении… Но гораздо, гораздо более неправильным я считаю моментальный отъезд Шокка с последующими публичными высказываниями, абсолютно несогласованными с остальной командой… Но я по-прежнему считаю, как минимум, глупым сначала оскорблять, а потом убегать. Я понимаю, что у Ромы Жигана сейчас есть все основания торжествовать, действительно считая, что он развалил команду, что ему это удалось. Но по факту, к сожалению, это сделал Дима своими непоследовательными словами и действиями… Холодная промозглая Англия… Какая же картинная, но до безумия родная… Вдох – хорошо, свежо, зябко… Даже моросящий дождь кажется милым сердцу, по телу прокатывает приятная волна мурашек. Выдох – вот я и дома..? Лондон, Лондон… Ты стал моим пристанищем. Прогулка по Тауэр-бридж помогает успокоиться. Вернуться оказалось хорошим решением: сейчас стоит подождать, пока всё уляжется. Наверное, моя душа находит покой и пищу для самокопаний только в «суровых» городах. Очевидно, по этой же причине я всем своим естеством люблю Петербург. О, чудный город с великой историей! Мои внутренние терзания прекрасно гармонируют с погодой в северных столицах – отличная платформа для самоизысканий с целью создания чего-то нового. Ну здравствуй, давно же я здесь не был. Квартира встречает пустотой, но взамен навевает приятные воспоминания. Универ, пьянки, десять лет дружбы… И куда? Наверное, они не пропали бесследно, у нас осталось уважение друг к другу. Хотя я ощущаю предательство, уверен, ровно, как и Дима. Скотч… Пожалуй, отличный выбор: хочется убраться в стельку. Месяц в Лондоне проносится быстро. Я тону, нещадно тону в себе, в своём унижении, самолично выстроенных ограничениях, страхах. Грёбаное самолюбие, гордыня – грех. А может гордость? Есть ли грех в самоуважении? Какая тварь ставит блять на колени? Было так непросто, я от страха Господу молился. Но он не явился — нахуй послан! Пора прекращать бухать… Но, с другой стороны, я же пишу, значит не всё так плохо. Всё же у поэта внутри вечный конфликт, тенью сомнения лечь норовит. Разные демоны, блядь, сверх идеи, порою стремления лечь под гранит. Хаос и боль, траблы с собой. Страхи свободы, Танатос, любовь… Мгф… Сука, кого там ещё принесло? Где мой телефон? Почти два часа ночи. Кто это может быть?.. Да блять! Иду я! Иду! Хватит барабанить мне в дверь!! Чёрт… ещё упасть не хватало тут …Всё же, стоит признать, месячный запой крайне сомнительная идея… Сказать, что я удивился будет не совсем точным определением. Я был в шоке: на пороге моей квартиры стоял угрюмый и злой Дима. Он молча проходит внутрь – предчувствие грядущей разборки буквально витает в воздухе. Будем пиздеться? Оглядывается так, словно никогда не был у меня. – Ты, сука, струсил. Извинился, бросил меня, а теперь бухаешь, словно обиженный щенок?! Уебок. – Грубый, прокуренный, мёртвый голос. – Ты нас подставил, а потом свалил. Мне одному пришлось все это дерьмо разгребать! И кто из нас после этого уебок? Бамберг разворачивается лицом к Мирону, его зрачки сужаются. С точки зрения инстинкта самосохранения вести такой диалог крайне небезопасно – Шокк больше и сильнее, отпиздить друга ему ничего не стоит. Особенно учитывая тот факт, что друг то бывший. Но если брать во внимание притупленность данного инстинкта, благодаря нехилой дозе алкоголя в крови, и факт десятилетней дружбы, то говорить можно, о чём угодно и в какой угодно форме. – Ты, гнида! Надо было со мной ехать и не выёбываться! – Кулак бьёт прямо по челюсти с такой силой, что чудом её не выбивает. Оксимирон пропускает удар от неожиданности и приземляется на диван, стоящий за его спиной. – Хули ты пиздишь, что я сбежал? Я предупредил тебя, мразь! Ты знал об этом!! Может тебе ещё разок въебать за гнилой базар? Мужчина, пошатываясь, поднимается, потирает челюсть и молча слушает. Нет ни сил, ни желания спорить. Сейчас просто похуй. Какой толк? Всё уже произошло. Это принятие от ощущения давящей безысходности. – Не надо было пиздеть про заяву – это не по-мужски. За слова нужно отвечать. – Дима усмехается, не веря своим ушам, и подходит ближе. – Это ты то мне будешь говорить, что по-мужски, а что нет, пидорок? У всего есть черта, линия предела, за которую нельзя заходить. – Сука. Со всей злости Фёдоров ебашит бывшего товарища по лицу, что тот отшатывается. Хороший удар, учитывая нетрезвое состояние и в целом слабую физическую форму. Больше никто ничего не говорит. Гинтер бьёт в живот, по физиономии, избивает некогда своего соратника. Избиение – пожалуй, самое лучшее определение происходящему. Мирон почти не отвечает, все его попытки противостоять быстро сводятся к нулю. – Хитрая, гнилая, еврейская морда. – Шокк скручивает репера и швыряет на диван. – Стоит тебя по-настоящему опустить, оксфордское чмо. – Ремень быстро оказывается затянут на чужих запястьях. – Отпиздишь меня, друг? Последнее слово Янович выделяет, смеясь. Положение у него, мягко говоря, сомнительное: лёжа на животе, со связанными руками, да ещё под коленкой "друга" на своей спине. Он не верит или скорее не осознает происходящего. Дима же доходит до своей личной точки кипения. Может ли всё пойти по ещё большей наклонной? Да, может. – Посмотрим, кто из нас, сука, будет смеяться последним. – Бамберг начинает стягивает джинсы вместе с трусами с мужчины под собой. – Ты чо творишь блять?! Он кричит, отпинывается, изворачивается, пытаясь ударить то ногой, то головой, то толкнуть плечом. Страх. В его помутнённом сознании, наконец, проступает страх, мозг начинает свою деятельность для оценки реального положения дел. – Ты выставил меня предателем и трусом, – Гинтер расправляется с элементами одежды и бьёт в бок худое тело под собой. – Из-за твоего гнилого пиздежа от меня все отвернулись, – разворачивает его так, чтобы смотреть в эти глаза, которые наполняются ужасом, и ударяет прямой наводкой в нос. Фёдорову крупно везёт, что его голова бьётся об диван, поскольку тот относительно мягок, если бы на его месте оказался пол или, не дай бог, кафель, то запросто можно было словить лёгкое сотрясение в придачу к сломанной перегородке. Из носа начинает идти кровь. По всему телу завтра наверняка останутся следы от побоев. Дальнейшие действия происходят как в тумане. Вот Шокк достаёт свой член и начинает его надрачивать. Вот он орёт: «Гнида ты ебаная! Я тебе присуну! Ты лишил меня уважения, я лишу тебя себя!». Мирон пинается со всей силы, изворачивается от всей души, пытается дать отпор, отчаянно, отчаянно цепляясь за шанс, которого изначально был лишён. Вот он переходит от просьб остановиться к мольбам прекратить: «Блять, Дима, Димон, не надо. Пожалуйста, блять! Мы же друзья!». Что возбуждает обычных людей? Партнёр, сексуальные изгибы тела, выпирающие части, достоинства, умело подчеркнутые одеждой. А может красноречивые взгляды и лёгкий флирт? Но что возбуждает перверта? Вопрос, конечно, неоднозначный. Сексуальные извращения, не вписывающиеся в понятие "фетиш". Более важно то, можно ли назвать Диму первертом?.. Да, пожалуй, можно. Его сознание будоражит столь ужасающая картина: оксимирон, его бывший друг, товарищ, брат, дерётся, бьётся в безысходных попытках остановить происходящее, матерится, заклинает, а Бамберг наслаждается. Наслаждается своей силой, властью, криками, видимым превосходством. Стоит ли ждать? Да и чего, собственно? Естественная смазка заботливо распределена по всей длине члена, а вот готовить друга... Не хочется марать руки, тем более ему не обязательно получать удовольствие от процесса. Это не акт любви, это издевательство, настоящее насилие во всех смыслах и формах. Гинтер бьёт, в который раз за эту ночь, мужчину в бок, чудом не отбивая ему почки, и подставляет под себя его задницу. Член входит ужасно сложно, медленно и больно для обоих, но Шокк сильнее, им движет желание унизить, отомстить и получить удовольствие. Он грубо толкается внутрь, и плоть поддаётся под этим натиском. Завтра будет плохо, уже сейчас плохо: внутри Мирона всё разрывается, кровоточит. Янович кричит от боли и бессилия, но Дима лишь затыкает его рот одеялом. Бамберг не испытывает физического удовольствия: стенки ануса больно сжимают плоть. Он чувствует лишь возбуждение и азарт. – Ты станешь таким широким, как пизда у сорокалетней шлёндры после родов. Опорой становится поясница друга: поза раком единственно удобная. Он впечатывает лицо бывшего товарища в простынь и душит, пока оно не приобретает багровый оттенок. Фёдоров плачет и кричит от неимоверной боли внутри, от ощущения, как его плоть буквально раздирают, от горячей жидкости: ни то кровь, ни то смазка, ни то кал. Он чувствует себя униженным до глубины души и единственное, чего сейчас желает – прекращение этой пытки в кратчайшие сроки. А Дима долбит его до дрожи в ногах, до яркого оргазма, бьёт по бёдрам, по щекам, кричит, входит во всю длину, вдавливая себя в чужое тело. Он вошёл в состояние экстаза, помутненного рассудка – перед ним нет человека, лишь безвольная живая кукла, с которой можно спокойно сделать всё, что угодно. Попытки сопротивления наконец прекратились, на них просто не осталось сил. Разум открещивается от происходящего, а в голове лишь один вопрос: «Как?». Неизвестно, сколько это длилось, но всё в мире заканчивается. Гинтер делает несколько глубоких фрикций, сильнее обычного сдавливая шею парня под собой и изливается спермой прямо внутрь, после чего совершает ещё пару толчков и выходит. Этот опыт стал однозначно первым, явно неудачным и точно больше никогда не будет иметь продолжения. Ад в действии завершён. Дальше что-то замыливается в сознании. Янович лежит на диване мёртвым телом. Шокк возвращает себе рассудок, делает несколько суетных движений, а после выскакивает из квартиры, на ходу натягивая джинсы. Отныне совершенное станет страшной тайной и глубокой болью для обоих. …Что испытывает человек после такого? Боль? Опустошение? Грязь? Ненависть к себе?.. Кричит. Мирон, стоя на краю обрыва, кричит во всё горло, рвёт на себе волосы. Хочется закончить это всё поскорее. – Мирон! Мирон, проснись! – Он открывает глаза и загнанно дышит. – Я здесь, я с тобой. Всё хорошо. Всё хорошо... Зарина обнимает мужчину, гладит по голове и крепко прижимает к своей груди. Сейчас перед ней испуганный затравленный лев, дикое животное. – Это просто кошмар. Ничего не произошло. Ты со мной, в безопасности. – Нежный и родной голос над ухом успокаивает на уровне подсознания. Мужчина поднимает слезящиеся глаза на девушку, которая укутывает его в объятиях. Оглядывается в страхе – дома. Они у него дома, в Питере. – Я рядом, Мирон. Слышишь? Я рядом.... Он шепчет, прижимаясь ближе: – Я люблю тебя....