Отражение хрустального одиночества

      Как это обычно случается в жизни непостоянного молодого господина Не — новая жизнь надоедает ему через шесть месяцев и десять дней, и, нет, он отнюдь не считал. А если и считал, то кто это докажет? Рядом ведь совсем никого.       На дворе мерзлявая осень, проедающая кости буйным ветром, бесцветные листья, заползающие за шиворот и путающиеся в тёмных волосах, а рядом с Не Хуайсаном совсем никого, чтобы пригласить на чашку чая.       Лань Сичэнь больше не считает его братом, и уж точно не навещает. Одинокий глава клана всё чаще прячется за ширмой нескончаемых уединений, оставляя всю работу на своего дядю и брата — сказка до ужаса знакомая, старая как само время! — а в редкие дни, когда их пути пересекаются на официальных мероприятиях, то Не Хуайсана попросту игнорируют.       Не Хуайсан только фыркает в чарку вина в такие моменты, и думает, конечно, эр-гэ его не понять.       Парадоксально, но Не Хуайсан считает так — его никому не понять. Никому, кроме мужчины, которого он собственноручно затолкал в гроб. Цзинь Гуанъяо, конечно, выслушал бы его без лишних театральных вздохов, переполненных отвращения, и слегка понимающе улыбнулся, по-лисьи склонив голову набок.       Да.       Без Цзинь Гуанъяо скучно. И тошно.       Похоже, отправляясь в дебри Подземного Царства, эта ядовитая змея унесла за собой всё яркое, позолоченное и солнечное, иначе… Иначе почему Не Хуайсану до того тошно и бесцветно существовать?       — Ты ненавидел Цзинь Гуанъяо, — сказал ему как-то вскользь, при обсуждении судьбы Мо Сюаньюя, Вэй Усянь.       Сказал он это до того уверенно, с привычной бараньей упрямостью в ныне тонком голосе, что Не Хуайсан едва не расхохотался.       Только хохотать было не над чём.       Не Хуайсана не поняли.       Он, старательно разрабатывающий план годами, переплетающий узловатыми пальцами чужие нити судеб, сплетающий меж собой в единую картину, оказался заложником ложного образа, выстроенного собственными же наблюдателями.       Обидно. Так обидно.       Не Хуайсан старается об этом не думать, но получается у него это так же неумело, как управляться с саблей. Когда твоё существование лишено людей и смысла, у тебя слишком много времени на раздумие о том, о чём не хочется и вовсе.       Поэтому Не Хуайсан всё чаще ловит себя на мыслях о Цзинь Гуанъяо. И вскоре, мимолётные замечания сменяются странными разговорами, а взгляд то и дело норовит сползти на верхнюю полку, где украденным трофеем лежит ушамао; по-прежнему окровавленный по краям.              Останавливаясь ненадолго в Ланьлине, Не Хуайсан почему-то по привычке ждёт, что к нему подойдёт заботливый третий брат с подготовленным заранее чаем — его любимым, с тремя ложками сахара, и любимым черничным пироженым к десерту — и очередным подарком; роскошным веером, выкупленном на аукционе.       Вот только навстречу ему выходит Цзинь Лин, рано возмужавший и всё больше походящий на отца, и Не Хуайсан разочаровывается.       Цзинь Гуанъяо начинает ему сниться ближе к лету. Почти всегда молчащим — Не Хуайсан думает, что с сомкнутыми плотно губами, не говорящими одну ложь за другой, он всё равно приятнее глазу. Да и Не Хуайсану всегда нравилось говорить за двоих.       Вот только тараторя о всяком, под внимательным взглядом карих глаз, лишённых жизни, и машинальной улыбкой, всё равно неуютно. Хуже только когда тот берётся играть на гуцине, и его пальцы общипывают криво натянутые струны, пока с подушечек не начинает течь крупными каплями кровь.       Что случается дальше в таких снах Не Хуайсан не знает. К этому моменту он гарантированно подскакивает в пустой спальне, вертя головой по сторонам, ожидая чего-то.       Но чего?       Кого?       Иногда Не Хуайсан засыпает в своей старой спальне, принадлежащей ему до смерти брата, и тогда всё становится только хуже.       Потому что он смутно помнит присутствие Не Минцзюэ здесь — разве только собственный ужас от мысли, что очередной визит брата завершится сожжёнными книгами и веерами — но хорошо вспоминает Мэн Яо, которого всегда отправляли разбудить ленного молодого господина Не.       Он чётко помнит тёплые руки, прижимающие его к груди после очередной ссоры с Не Минцзюэ. Бархатный голос, умоляющий его не обижаться на родного брата, и никогда не забрасывать столь ценное, любимое дело.       После пяти чарок вина, Не Хуайсан всегда обнаруживает себя сидящим на коленях перед кроватью, прижимающимся щекой к простыням, и поглаживающим самого себя по встрёпанной макушке. Но это всё равно не то. Потому что руки третьего брата были теплее и мягче, а его собственные — костлявые и ледяные.       Не Хуайсан не сожалеет о сделанном — он бы повторил всё произошедшее снова — но он винит себя за непредусмотрельность. Цзинь Гуанъяо следовала оставить в живых, а потом забрать сюда, в Цинхэ Не.       Наверное.       — Я не знаю, что мне делать.       В собственный день рождения, лишённый поздравлений от близких, Не Хуайсан снова видит во снах Цзинь Гуанъяо. И тот, как и всегда внимательный к подаркам, с ним заговаривает.       — Ты скучаешь, — вкрадчиво шепчет тот.       Не Хуайсан подаётся вперёд, упираясь руками и коленями в землю, повисая перед лицом мёртвого брата, будто собака, а тот не одаривает его и кратчайшим взглядом — смотрит куда-то перед собой, в пустоту недрисованного сонного ландшафта.       — По тебе? — Смеётся он. — Ни на минуту.       — По нам, — улыбка Цзинь Гуанъяо больше не мягкая. Острая, ядовитая. Почти как его собственная. — Что есть ты без меня, Не Хуайсан? И что есть жизнь без единственного человека, способного тебя понять и принять?       — Ты сам виноват, — игнорируя навязчивое желание разрыдаться, фыркает Не Хуайсан.       — Не будь на моих руках крови Не Минцзюэ, ты бы меня простил, — смеётся Цзинь Гуанъяо.       Возможно.       Вероятно.       Но кто знает? Не Хуайсан ведь не святой — и сидящий напротив мужчина явная тому причина.       — Возвращайся, — почти просит он неосознанно, слегка подрагивая.       Цзинь Гуанъяо, наконец, одаривает его коротким взглядом. По-лисьи подмигивает, и бросает ужасный, до ужаса глупый вызов:       — А ты меня верни.       Не Хуайсан просыпается с холодным потом, стекающим меж лопаток, вынуждающим сбросить с себя ночной халат.       За окном ещё ночь, но он всё равно поджигает свечи, принимаясь тревожно рыскать по ящикам с документами.       В голове зреет безумная идея.

***

      Вообще-то, Не Хуайсан — привередливый.       Выбирая новое тело старому другу в прошлый раз, он был крайне осмотрителен, и Мо Сюаньюй, по скромному мнению Не Хуайсана, подошёл тогда просто идеально — звучал достаточно раздражающе, двигался задорно, подхлопывая длинными ресницами. Чем не Вэй Усянь?       Поэтому ища новое тело для старого брата, он внимателен не меньше.       Не Хуайсан вновь находит себя зарытым в списке незаконнорождённых детей Цзинь Гуаншаня, и в этот раз рассматривает как девушек, так и парней. Отыскивает их разбросанными по разным краям, разглядывает со стороны, прикрывая нижнюю часть лица веером, и примиряет на них манеры Цзинь Гуанъяо.       Пока не останавливается на одном из почти самых младших — последних, даже — сыновей.       Ян Цзюнай — сын шлюхи, и по щедрому велению судьбы на Цзинь Гуанъяо он похож сильнее всего. Юноша он не особо высокий, но по-странному грациозный, аккуратный. У него большие карие глаза, обрамлённые подкрашенными ресницами, ещё по-детски округлые щёки, и… Ямочки.       Мальчишке едва восемнадцать, и он в попытках сделаться заклинателем — он скупает судорожно любые книги, относящиеся к заклинательству, донимает бродячих заклинателей по углам, и подглядывает за учениками кланов на досуге — когда его отыскивает Не Хуайсан.       У него не очень разумные амбиции, зато много невыплеснутого гнева. На систему, на отца и мать, на всех кто хоть раз переступил ему дорогу.       Не Хуайсан обещает забрать его с собой, сделать человеком — легендой — и тот ведётся, стоит тому помахать позолоченными крыльями веера.       Оставшийся процесс хорошо знакомый, потому и не сложный вовсе. Просто нужно врать, врать, и ещё раз врать.       Изолированные от всего мира, брошенные напроизвол дети Цзинь Гуаншаня, в своём животном желании отомстить всем и вся — самые удобные для повиновения. Их и заставлять не нужно, только вселить в их недоразвитые мозги правильную идею! Одно слово за другим, немного ласки, примешанной болезненной честностью, и вот, Ян Цзюнай уже на верном пути, вычитывает чертежи старого ритуала старейшины Илина.       Меняется только одно — герой.       На смену злобному старейшине приходит новый козёл опущения, кровожданый монстр и отец верломства — Ляньфан-цзюнь!       Не Хуайсан нашёптывает что сводного брата Ян Цзюная он знал лично, и что вовсе тот был не тварью поганой, а недопонятым гением. И вселившись в его тело, тот непременно рассудит всех обидчиков родного брата!       Ян Цзюнай верит; Цзинь Гуанъяо в его пустой голове становится мессией, заботливым старшим братом. Он даже подозревать не смеет, что тот собственноручно выкосил половину своих многочисленных родственников!       Не Хуайсан наблюдает за ритуалом с насмешливым выражением лица.       Один миг — и нет больше никакого Ян Цзюная.       Когда глаза мальчишки широко распахиваются, Не Хуайсан уже знает — это третий старший брат. Больно уж умный взгляд.       И реакция! Нечеловеческой быстрой реакции у Цзинь Гуанъяо не отнимать! Один лишь взгляд на окровавленный пол, усыпанный рисунками, и смешок под ухом, как тот уже осознаёт происходящее.       Чего Не Хуайсан, однако, не ожидает так это моментальной попытки убить себя.       — В чём дело, третий старший брат? — Снисходительно посмеивается он, торопливо отнимая у него кинжал; кончики собственных пальцев насмешливо дрожат. — Куда подевалась твоя отчаянная любовь к жизни? Или ты, может, куда-то торопишься?       Цзинь Гуанъяо смотрит на него исподолбья, почти отвращённый происходящим.       — Не Хуайсан, ты не успокоился?! Ты уже отомстил! Что ещё ты от меня хочешь?       О, Не Хуайсан и сам не знает.       Может, он просто самую малость безумец не меньше. Ведь годами поджидал смерть этой лицемерной собаки, чтобы… Что? Вернуть?       — Как раз-таки, успокоился, — задорно объявляет Не Хуайсан. — Разве вернул бы я тебя, будь по-прежнему зол?       Цзинь Гуанъяо смотрит на него с лёгким прищуром, но в тёмных омутах от чего-то нет ненависти — только странная озадаченность. Будто перед ним очередная нелёгкая задачка — как рассадить гостей в башне Кои так, чтобы никто не рассорился в процессе? Он склоняет голову набок, копируя позу Не Хуайсана, и спрашивает:       — И что теперь?       Ответа не находится.

***

      А дальше начинаются бесконечные дни безумия.       Потому что вопреки всему, они даже не ссорятся.       Не Хуайсан попросту приходит в комнату Цзинь Гуанъяо по вечерам — он там единственный посетитель, и единственное его украшение; ни окон, ни занятий, кроме нескольких книг и старых каллиграфических кистей Не Хуайсана — усаживается на прохладный пол, и требует, чтобы третий брат его причёсывал; совсем как в старые добрые времена.       Цзинь Гуанъяо не устраивает истерик, не кричит, не пытается выбраться — молча принимает намеренно тупой гребень, лишённый острых зубцов, и просит одной единственной оплаты: ответов на его вопросы.       Как Цзинь Лин? Что стало с храмом его матушки? Как Лань Сичэнь?       Не Хуайсан нехотя отзывается, но чаще всего он просто жалуется тому на жизнь.       — Знаешь, я ведь их всех-всех ненавижу, — капризно канючит он, прижимая колени к груди. Рядом с Цзинь Гуанъяо вновь можно притворяться растерянным подростком, и это приятно. — Почему же я должен их всех терпеть, а?       Цзинь Гуанъяо ловит его взгляд в отражении небольшого медного зеркальца, поставленного перед ними, и касается указательными пальцами мягких уголков губ Не Хуайсана. Растягивает в широкой улыбке, и со странным холодком в охрипшем голосе говорит:       — Потому что иначе ты и не выживешь. Улыбайся, Сан-эр. За ослепительной улыбке ведь не видно чужой крови.       — Я знаю, — он тихо смеётся. — У меня был хороший учитель.       И это ведь горькая, противная правда — Не Хуайсан может и обманул Цзинь Гуанъяо, успешно свергнув его с выстраданного позолоченного трона, но в конечном итоге, он всё ещё его ученик. Последователь.       Он — причина почему Не Хуайсан тот, кем теперь является. Его мотивация. Его главная проблема.       Поэтому Цзинь Гуанъяо снова живой, а Не Хуайсану, наконец, не так одиноко как могло бы быть.       — Ты не пытаешься больше себя убить, — замечает Не Хуайсан, поворачиваясь к нему лицом. — Почему?       — Полагаю, мне жалко.       — Это тело?       — Тебя, — легко, по-странному искренне парирует Цзинь Гуанъяо.       Они некоторое время молчат, и Не Хуайсан притворяется, что услышанное не задело его за больное.       — Жалость? Разве ты умеешь такое испытывать?       — Умел, когда дело касалось тебя, — поверхностно замечает Цзинь Гуанъяо, пряча использованный гребень в шкатулку с лентами. — В конце концов, ты всегда был моим любимчиком.       Не Хуайсан отдирает кожу вокруг пальцев, дёргает заусенцы, и мысленно пытается содрать эти слова с подкорки мозга.       Не получается.       Потому что они дурацко-честные, и потому что за Не Хуайсана Цзинь Гуанъяо в прошлом убил с той же яростью, что убивал за себя. Это раздражает.       Почему Не Хуайсан без ошибок Цзинь Гуанъяо бы не существовал и вовсе, сделавшись кем-то другим, а Цзинь Гуанъяо без ошибок Не Хуайсана не изменился бы и вовсе? Почему влияние Цзинь Гуанъяо на его жизнь всё ещё здесь, витает в воздухе, душит, а Не Хуайсан на него повлиять никак не в силах? Почему—       — Ты запутался, — шепчет Цзинь Гуанъяо на выдохе. — Но я не решение твоих проблем, Не Хуайсан. И никогда им не был.       — Был, — выплёвывает он оскорблённо. — Ты всегда решал или проблемы — почему не можешь снова?       Ответа не следует, и в ту ночь, неспособный заснуть, Не Хуайсан ненавидит его сильнее, чем обычно.       А на следующий день всё повторяется.

***

      Цзинь Гуанъяо с новым ослабленным телом не способен долго находиться в одной и той же комнате, без свежего воздуха, и Не Хуайсана это заведомо раздражает. Разве можно выпускать этого человека наружу? Разве можно доверять ему нечто такое?       Конечно же нет!       За долгие годы, проведённые за судорожной разработкой длинного плана, Не Хуайсан вбил себе в голову одно золотое правило — чего бы того не стоило не доверять третьему брату.       А стоило этого много.       Не единожды Не Хуайсан ловил на себя на обманчивой мысли, что Цзинь Гуанъяо всё же не такой уж и плохой. Что они всё ещё семья, а планы отомстить — противные. Нечестные. Злые.       Годы минули, Цзинь Гуанъяо умер и воскрес заново, а Не Хуайсан застрял всё там же, на коленях пред собственным подсознанием, умоляющий не доверять Цзинь Гуанъяо.       Это почти смешно.       В конце концов, Не Хуайсан выволакивает его в личный сад, не забыв перед этим заблокировать и без того слабую духовную энергию. Он держит его за запястье так крепко как может, отказывается моргать больше необходимого, и смотреть куда-либо, кроме как на Цзинь Гуанъяо.       — Сейчас весна, — тихо замечает тот, безмятежно подставляя лицо под тёплые потоки ветра. — Никогда раньше не любил весну.       — Что? — Заторможено опоминается Не Хуайсан. — Почему?       — Аллергия на пыльцу.       Ответ такой обычный и непринуждённый, и попытка свободной рукой пройтись по лепесткам хайтана, такая лёгкая — словно Цзинь Гуанъяо обыкновенный человек. Будто не было в его прошлом ужасов, смертей и собственноручно запланированных казней.       — Ну, теперь больше у тебя её и нет, — хихикает он.       — Верно, — он не выглядит счастливым. — Но теперь это неважно. Взаперти мила любая погода.       Улыбка Не Хуайсана гаснет.       Цзинь Гуанъяо — пленник. И от осознания, что он опустился достаточно низко, чтобы лишить человека чего-то столь важного, как собственной свободы — чего-то, за что он ранее боролся с родным братом — хочется по-детски разреветься.       Не Минцзюэ бы его возненавидел. Разорвал бы на куски. Попытался бы убить как Цзинь Гуанъяо когда-то, а потом Не Хуайсану пришлось бы убить его, чтобы—       Он едва не давится подступающим приступом тошноты.       Через полчаса Цзинь Гуанъяо возвращается в свою комнату — клетку? — и Не Хуайсан обнаруживает себя плачущим навзрыд в коридоре у его двери.       Я ужасный человек. Я ужасный человек, и я непременно умру в агонии. Я ужасный человек, и да-гэ бы меня ненавидел. Я просто хочу снова стать ребенком.       Почему я не могу вернуться?

***

      После этого вылазки становятся делом частым.       В основном, потому что Не Хуайсан никак не может для себя решить, становления созданием похуже, чем его учитель — это победа или всё-таки проигрыш? Ведь с одной стороны, он его превзошёл, а с другой… Что остаётся делать, если самый худший человек в твоей жизни на твоём фоне начинает проигрывать?       Непонятно.       Искать ответы как и всегда не хочется, — хочется развлекаться.       Поэтому Не Хуайсан начинает вытаскивать Цзинь Гуанъяо на разные фестивали — где один играет роль заскучавшего подростка, а второй пушистого одуванчиком; и то, пожалуй, их любимые маски — и притворяться, что они старые друзья.       Один фестиваль за другим, и Не Хуайсан утаскивает его на мероприятие в башни Кои.       Он ничем не рискует, потому что знает, что риск не может себе позволить сам Цзинь Гуанъяо. Потерянный во времени и пространстве, лишённый сил, а главное поддержки, что он может сделать? Совсем ничего.       Но Не Хуайсан всё равно весь праздник держит его подле себя, отказываясь от алкоголя, и вместо этого упиваясь перепуганными взглядами всех их общих знакомых — сыновья Цзинь Гуаншаня, в конце концов, так похожи!       Достаточно сильно, чтобы Лань Сичэнь впервые за два года отдавил себе гордость, и подошёл поздороваться.       — Айя, эр-гэ! Это Ян Цзюнай! — С непринуждённой улыбкой представляет Не Хуайсан. — Ян Цзюнай, это сам Цзэу-цзюнь. Я рассказывал тебе истории, не так ли?       — А-Яо? — Едва слышным шёпотом зовёт Лань Сичэнь, напрочь игнорируя чужое присутствие. — А-Яо, это ты?       Благо, Цзинь Гуанъяо по-прежнему прекрасный актёр.       — Кто? — Высокомерно рявкает он, без колебаний натягивая на себя личину старого компаньона. — Что за идиот?       Лань Сичэнь разочаровывается почти моментально.       На выходе, от лица очередного дяди теряется и бедняга Цзинь Лин — вот этого совсем немного жаль — и Не Хуайсан, заталкивая почти одеревенелого спутника, не может перестать хохотать. Он ложится поперёк в паланкине, и смеётся так громко, что звенит в ушах.       — Ты видел?! Видел как они перепугались, ха-ха!       Цзинь Гуанъяо смотрит на него устало. Его руки дрожат, и на минуту Не Хуайсан думает, что ему повезло — тот сейчас расплачется.       — Разве ты не усвоил мой урок, Сан-эр? — Вместо этого заключает он, укладывая руки к себе на колени, стискивая зелёную ткань. — У вседозволенности слишком высокая цена.       И, почему-то, больше не смешно.

***

      Ещё через два месяца, Не Хуайсан начинает жалеть, что додумался вернуть Цзинь Гуанъяо, в принципе.       Потому что без Цзинь Гуанъяо тошно, но рядом с ним в три раза хуже.       Это совсем как наслаждаться замороженной вишней. Потому что Не Хуайсан её нежно любит, но у него на неё самая противная аллергия в мире.       Только ситуация теперь обратная — Цзинь Гуанъяо он терпеть не может, но зависимость у него совершенно невозможная.       Хвалёный годами само-контроль трескается где-то к концу августа, и Не Хуайсан обнаруживает себя всё чаще и чаще запредельно злым. Он выплёвывает агрессивные тирады третьму брату в непроницаемое лицо, швыряет по углам подушки, и иногда даже хлестает сомкнутым веером по бледным щекам Цзинь Гуанъяо.       Но потом, конечно, всегда извиняется.       — Настроение плохое, — оправдываясь, признаётся он.       Цзинь Гуанъяо в моменте более мрачный, чем обычно.       — Что ты будешь со мной делать?       — На этой неделе? — Не Хуайсан вздыхает. — Ничего. У меня нет планов.       — Я не об этом, — он дожидается обращённого на себя взгляда, и лишь потом продолжает: — Ты не можешь меня здесь держать вечно.       А вот и могу, хочется капризно парировать Не Хуайсану.       Но он правда не может. И опустить Цзинь Гуанъяо он не может тоже.       — Я не знаю, — пожимает плечами он.       — Ты должен что-нибудь решить.       — Я не знаю.       Цзинь Гуанъяо выглядит так, будто ещё немного — и сорвётся. То ли расплачется, то ли раскричится, то ли его убьёт голыми руками. Не Хуайсан размышляет что произойдет в последнем случае, и как он отреагирует на такую участь — почему-то, ему сложно найти ответ.       — Что конкретно тебе не даёт покоя?       — Я не знаю.       — Ты мог бы попытаться вернуть своего брата, так почему здесь сижу я, Не Хуайсан?       — Я не… Хватит задавать мне вопросы!       Их взгляды пересекаются, и Цзинь Гуанъяо, должно быть, ловит в его взгляде что-то неизвестное; что-то, что Не Хуайсан сам в себе понять не может. Потому что черты лица его внезапно разглаживаются, обращаясь во что-то мягкое. Нежное. Заботливое.       — Хорошо, — успокаивает он. — Я больше не буду.       Не Хуайсану хочется осесть в коленях третьего брата, прижаться щекой к коленям, и разрыдаться. Но он, конечно, не может.       Поэтому он сидит напротив Цзинь Гуанъяо весь оставшийся вечер, беспомощно стискивая веер в вспотевших ладонях, пока тот не трескается в напополам, вынуждая его ретироваться.       Что делать дальше? Как поступить?       Не Хуайсан не знает. И впервые за долгие годы, это правда.

***

      Не Хуайсан не знает, но зато знает Цзинь Гуанъяо. Поэтому в первый день сентября, он исчезает.       Просто покидает Цинхэ Не, будто всегда мог и просто не хотел.       Просто Не Хуайсан пробирается в его комнату в то же время, что и всегда, а натыкается на пустоту.       Цзинь Гуанъяо нет. Ушёл, сбежал, бросил.       Не Хуайсан впадает в истерику, да в такую оглушающую, что слуги шарахаются по сторонам, беспомощно пожимая плечами — не знали, не видели, не говорили, не поняли — и пытаются отпичкать его травами, боясь искажения ци, похлеще чем у бывшего главы ордена.       Он выдаёт всем приказы — искать юношу с лисьими глазами — и по старой детской привычке, на эмоциях, выкидывает собственную саблю в озеро у поместья.       В собственных покоях Не Хуайсан обнаруживает ужасное — ушамао третьего брата пропало вместе с ним. А на месте старого трофея находится записка; прощальная.

«Ты попросил меня решить твою проблему, Сан-эр, но я долго не мог понять как. Пока ты не дал ответа мне сам.

Твоя месть всегда была актом скорби, но по кому из утерянных братьев ты тогда скорбил?»

      — Не Минцзюэ! — Рычит Не Хуайсан в пустоту, словно надеясь, что старый враг внезапно окажется где-то здесь, за углом. — Я мстил тебе за Не Минцзюэ, что за вопрос такой?!       Но, конечно, ему не отвечают.       Не Хуайсан комкает письмо, швыряет его в камин, а потом опоминается — тут же лезет доставать его голыми руками, игнорируя облизывающий пальцы огонь. Уцеляет только беспомощный обугленный кусок бумаги, и больше ничего.       В этот раз никто не спешит погладить его по голове. Или обмазать ожоги целебной мазью.       В этот раз он действительно совсем один.