Перо и чернила

      Чтобы выжить в человеческом обществе, Макс придерживался двух аксиом: первая заключалась в том, что каждый человек в сущности своей может быть вполне неплохим, а потому заслуживает определенной доли уважения и понимания, вторая же гласила, что никто не идеален, а значит у всех есть хотя бы один маленький грешок: коллекционирование грязной посуды в раковине, пристрастие к сигаретам, фантастическое неумение материться или, на худой конец, привычка писать стихи. Этой своей философией он гордо размахивал, как победным стягом, на протяжении долгих двадцати лет своей жизни.              Ровно до знакомства с Шурфом Лонли-Локли. Тем самым Шурфом, который сейчас смотрел на него огромными глазами, вытирал кровь, размазывая ее по белому лицу, и не переставая хихикал. И делал все это идеально. Он и деньги, отведенные на всю поездку, проиграл в каком-то сомнительном пари потому, что единственный из всей компании оставался честным и не пытался подстроить ситуацию под себя. На самом деле, этот безудержный раж и азарт ему очень шли: все лучше, чем вечно серьезное мраморное изваяние, которое все полагали его лицом, и познакомиться с ним таким было приятно и трепетно, но обстоятельства, конечно…              В общем, Макс успел честно восхититься, прежде чем перепалка в баре начала разрастаться и ему пришлось вытаскивать сэра Шурфа на улицу. Трамваи уже не ходили, да и вряд ли их бы не выгнали на следующей же остановке, так что до квартиры оставалось тащиться пешком. А значит, останавливаться у каждой витрины. А значит, отпускать комментарии в сторону случайных прохожих. А значит, бурно критиковать ошибки в названиях магазинов и кафе. А значит, перегибаться через перила, отрывать ноги от земли и разглядывать черных рыб в черной толще черной воды.              Дойдя до квартиры, Макс первым делом запер дверь на запасной замок, которым явно никто не пользовался последние лет двадцать, спрятал ключи и, махнув на сэра Шурфа рукой, отправился спать. Зрелище было, конечно, любопытное, но к своим снам он относился с неменьшим интересом. К тому же, под конец их путешествия несчастный начал уставать и больше не хихикал через каждое слова, а, оказавшись в тепле и уюте, потребовал кофе и сигарету, а после забрался в кресло и принялся с задумчивым видом поглощать остаток ужина.              Какое-то время Макс лежал, то проваливаясь в полудрему, то снова открывая глаза, чтобы убедиться, что Шурф на месте и ничего не сломал. Забавно, не далее, как пару дней назад, пока они тряслись в автобусе, Шурф поведал историю своей бурной юности: побег из дома, алкоголь, наркотики, драки и мелкие кражи. С респектабельной личностью без пяти минут кандидата наук с тремя красными дипломами в анамнезе это вязалось плохо, но Макс почему-то поверил легко. Такие сумасшедшие ребята почему-то всегда потом становятся самыми надежными и какими-то вечными что ли людьми на свете. Если доживают. Но Шурф переиграл всех.              Тем охотнее Макс поверил в эту историю, когда увидел, как его преподаватель, сдержанный и бесстрастный, спорит с коллегой, некогда его собственным учителем. Макс бы сказал, что спор был жаркий, но это сэр Киба Аццах кричал, брызжа слюной, а Шурф отвечал его с прежней флегматичностью. Разве что аргументы его все же звучали чуть слабее. Ну, Макс не дурак вставить и свои пять копеек. Сэр Киба, конечно, надулся от праведного гнева еще больше, но с ответом почему-то не нашелся. Уходя, разве что дверью не хлопнул. И никакой благодарности за приятное знакомство и увлекательный диалог. Хам.              А вечером они пошли отмечать успешное выступление на конференции. И если бы Макс не забыл сигареты и не отвернулся на секунду, то ничего этого, вероятно, бы не было. Хотя видеть улыбку на лица сэра Шурфа, пусть и нетрезвую, как какую-то чужую, было все же приятно.              В конце концов, Шурф перестал хлюпать кофе, и Макс все же отключился. Ему снился городок, немного похожий на этот: не размером или архитектурой, а ощущениями, запахом хвои, клочьями тумана, вьющимися вверх и вниз по холмам и разговорчивыми реками. Понимая, что сон не будет вечным, а город может сильно измениться за время до их следующей встречи, Макс торопливо заглядывал в каждое кафе, вдыхал густой запах горячего шоколада и эспрессо, набивал карманы крошечными леденцами и наперегонки с собаками мчался в парк, над которыми высились горы и уходила в никуда канатная дорога. Никогда прежде этот мир, впервые пришедший к нему в далеком детстве, не казался ему таким живым и благодушным. И если раньше город пребывал в прекрасном настроении, то сегодня оно было превосходным. И из всех его жителей и гостей грустил, да и то самую малость, едва заметно, лишь Макс. Впервые в жизни ему так сильно хотелось показать кому-нибудь свои сны: скинуть в реку, угостить кофе, заблудиться в тумане у подножия гор и пить его вместо воды и нектара… Макс зажмурился, плеснул воды себе в лицо, поражаясь ее сладкой свежести, а когда открыл глаза снова, то увидел покрытый трещинами потолок съемной квартиры, девочку с персиками в белой раме и большую желтоглазую люстру.              Макс сел, потянулся, жмурясь от удовольствия, потер лицо и снова опустил голову на подушку, рассудив, что ни одна из потребностей капризного организма не стоит того, чтобы лишать себя возможности прикрыть глаза и поблагодарить свой город за чудесное путешествие. Однако вопреки обыкновению за закрытыми веками его ждал не романтичный след тающего сновидения, а вполне объективная реальность. Причем просроченная. Вчерашний вечер вспыхнул в голове не по кусочкам, как это делают приличные из ряда вон выходящие события, а сразу, оглушая и светом, и звуками, и ощущениями.              Макс тут же подскочил, судорожно озираясь. Квартиру они сняли однокомнатную, скромную: коридор, спальня, кухня да ванная — ничего лишнего, так что в прятки поиграть негде. И в спальне Шурфа точно не наблюдалось. Да и тишина стояла мертвецкая.              Макс не то, что отгонял подозрительные мысли и лживые предчувствия, он просто мастерски не давал им сформироваться. И не подозревая, что в таком тесном пространстве можно развить подобную скорость, он хлопнул дверью и вылетел в коридор.              Два оглушительных — шлеп-шлеп! — шага по паркету.              Кухня: деревянная дверь, ручка. Он дернул, влетая внутрь раньше, чем дверь открылась.              Сэр Шурф восседал на стуле ровно в центре приставленного к стене стола, пил кофе и читал. Точнее, все это он делал пару минут назад, когда Макс еще не решил нарушить его уединение. Теперь же ноутбук был полуприкрыт, а чашка благоразумно отставлена подальше от края. В остальном, судя по его внешнему виду, накурился вчера Макс. Царапина над бровью, Макс был уверен, что Шурф должен щеголять этим боевым шрамом до конца месяца, и та была едва заметна. Жалко даже. Она придавала его лицу определенный шарм.              — Доброе утро, Макс. Я оставил вам кофе, хотя, думаю, он успел остыть, — Шурф указал рукой на кофейник, а после услужливо отодвинул второй стул, недвусмысленно намекая на необходимость разговора. Ну, а когда Макс отказывался поболтать с этим потрясающим парнем? Особенно теперь, когда его пьянило мгновенное облегчение тревог и нега приятного сна.              Макс налил себе полную чашку пробирающего до костей крепкого кофе, сходил за сигаретами (и заодно умыться и привести себя хоть в какое-то подобие порядка) и упал на стул, подбирая колено к груди. От приоткрытой форточки веяло прохладой, руки покрывались мурашками и неприятно ныли голые ступни. Но и в этом тоже было некое обаяние. Ветер играл с полупрозрачной белой занавеской. С улицы доносился веселый голос промоутера и редкие сигналы неторопливых автомобилей. Несмотря на раннюю весну, было почти тепло, а главное: их автобус отходил только ночью. Город со всеми блошиными рынками, лавками редкостей, полуподвальными музеями и изрисованными граффити набережными был в их полном распоряжении.              — Думаю, я должен объясниться, — сказал Шурф, когда Макс, наконец, перестал наслаждаться жизнью и перевел взгляд на его не менее прекрасное, но испорченное некоторым оттенком беспокойства лицо.       — Ага, — он размашисто кивнул и закурил. — Мне казалось, ты и сегодня собирался в универ.       — Собирался, — подтвердил Шурф, позволяя Максу наконец-то убедиться, что вчерашнее ему не приснилось. Тот человек, которого он знал прежде не преминул бы его поправить и указать на необходимые социальные нормы, а этот словно и не обратил внимание ни на фамильярное «ты», ни на летящий в лицо дым. Следовало признать: Макс пока не решил, какая версия Шурфа нравится ему больше. — Однако я счёл необходимым объясниться с вами так скоро, как это будет возможно. Кроме того, мне нужно было удостовериться, что вы в порядке, поскольку я помню, что произошло ночью, лишь в общих чертах.       — Ерунда, — Макс пожал плечами. — Мог бы меня разбудить. Я бы сказал, что всё ок, и завалился спать обратно.       Вообще-то Макс и сам не особо любил такие просроченные нравоучения, но что-то ему подсказывало, что это не их последнее совместное путешествие. По крайней мере, он надеялся, что не выдает желаемое за действительное.       — Я будил, — помедлив, ответил Шурф. — Вы не очень хотели просыпаться, говорили во сне, и, если честно, значения части употребленных вами слов до сих пор остаются для меня загадкой.              Беда, подумал Макс и потёр шею. Трудно представить, что он наговорил в полусне… Любопытство мешалось в нем с желанием немедленно извлечь из-под кровати второго точно такого же Макса и свалить все на него.              — Слушай, обычно со мной такого не бывает и мне очень стыдно. Не знаю, что я там плел, но я точно ничего такого о тебе не думаю!       Шурф чинно кивнул.       — Я понимаю. Хотя в любом случае вы имели право на подобное отношение ко мне после причиненных неудобств.       Макс тряхнул головой, чувствуя, как стыд уступает место банальному раздражению. Объясниться! Причиненные неудобства! Можно подумать… За раздражением крылись печаль и сочувствие такой горечи, что тошно становилось. А когда становиться тошно у Макса есть два выхода: купить банку энергетика и отправиться наматывать круги по городу или начать говорить. Первое в их случае было определенно невозможно.              — Никаких неудобств, клянусь. Если уж так смотреть, то потянуть тебя выпить было моей идей. И, догадываясь, как давно ты в подобных местах не был, тем более в такой глуши, как этот, с позволения сказать, город, это я должен был приглядеть, чтобы ничего не случилось. Да ничего вообще-то и не случилось. Ну набил морду какому-то придурку, будет думать в следующий раз, прежде чем лезть. Ну проиграл кучу денег, но на еду нам хватит, квартира и билеты оплачены — остальное мелочи. Напомни, что еще должно было меня поразить? — Шурф открыл было рот, но Макс его опередил, важно вскидывая указательный палец: — Точно, субординация! Насколько мне помнится, соглашаясь вчера выпить, ты сам говорил, что пока мы не в институте и даже не на конференции, а просто в жизни и в абсолютно внеучебное время, мы можем наконец-то стать просто людьми.       Шурф едва слышно вздохнул. Вообще-то в его устах это золотое правило звучало иначе (и гораздо более внушительно), но суть, сформулированную Максом оспаривать было трудно. Хотя и вполне возможно. Шурф благоразумно рассудил, что в данный момент это не имеет значения.              — Я пойму, если вы захотите сообщить о происшествии…       — Шурф! — Макс даже взвыл, цепляясь пальцами за спутанные волосы. — Скажи, тебе понравился вчерашний вечер?       — Я предпочел бы его не повторять, — холодно ответил Шурф. — Я уже говорил вам, в юности мои развлечения выходили за границы действующего законодательства, так что только сэру Джуффину Халли я обязан тем, что до сих пор пребываю на свободе. Однако ему же я обещал, что не вернусь к прошлому. Вчерашнее…       — Сэр Джуффин об этом не узнает, — Макс устало потер висок. Утешение людей, тем более тех, которые вроде как и не страдают вовсе, а всего-навсего констатируют нелицеприятные факты, никогда не было его сильной стороной.       Вместо того, чтобы продолжить, Макс бросил окурок в пепельницу и снова наполнил кружки кофе. Потом он наощупь порылся в шкафу, где еще по приезде заметил маленькую кем-то забытую бутылку. То, что надо! Шурфу в это время предоставлялось разве что задумчиво буравить взглядом его спину.              — Caffè corretto, — Макс со звоном опустил кружки на стол. — Знаешь, я вообще-то думал, что после вчерашнего мне придется тебя силой вытаскивать из кровати, поить с рук и вообще…       — Большой опыт, — кажется, Шурф усмехнулся краем губ. Макс предпочел списать это на собственное напряжение. Иначе недолго тоже сойти с ума.       Некоторое время они молча пили кофе. Шурф, видимо, обдумывал план на оставшийся день, по крайней мере, вид у него был куда менее озабоченный, чем полчаса назад, а Макс наконец-то полноценно наслаждался бодростью и неспешным течением жизни. Он думал, что проголодается примерно через час и сможет вытащить Шурфа на поиски самой убитой, но от того какой-то особенно домашней забегаловки. Главное, чтобы больше он не пытался ни у кого стрелять сигареты, а то второй раз за два дня, похоже, не переживет… После обеда можно прогуляться к реке. Там был, кажется, небольшой развал, что-то вроде рынка свободных художников, и Макс будет трижды идиотом, если не сможет выменять там хоть какой-нибудь сувенир.              Допив кофе, Макс сполоснул кружку, придвинул стул ближе к Шурфу и требовательно кивнул на его знаменитый блокнот.       — Ну показывай. Какими там выражениями я тебя напугал?       Глаза Шурфа восторженно блеснули. Макс подавил внутренний стон, предвкушая долгий и в высшей степени неловкий разговор, но, право, чем бы дитя не тешилось… Список, однако, был внушительнее, чем он осмелился себе представить, так что, выходя на улицу, Макс намотал шарф по самые уши, опасаясь, что остатки стыда не покинут его лицо еще очень и очень долго: одно дело пить с преподавателем дрянной джин и другое — объяснять логику и семантику неологизмов обсценной лексики. Но он вроде понял. К концу и вовсе сам начал угадывать. Ну а что, лингвист.              Вопреки привычкам природы вечер выдался теплее дня: может, потому что улегся ветер или потому что приходилось то и дело замирать плечом к плечу у маленьких лавок, перед стертыми табличками у памятников и на спусках к воде. Макс гадал, кто из них не удержится и все-таки нырнет головой вниз. Однако они держались. Даже испробовать прочность местами оставшихся льдин не возникало желания.              Ближе к вечеру кто-то словно начал медленно выключать свет: сначала солнце покатилось вниз, к горизонту, а потом из ниоткуда возникли облака и тучи. Поднялся ветер, и на обратном пути с набережной все же пришлось свернуть, углубившись в сплетение улиц, проспектов и аллей. Дома, укутанные какой-то холодной дымкой, вдруг стали чужими и неприветливыми. И это по-своему подкупало.       — Мне кажется, — заговорил Макс, вертя головой по сторонам, — что за каждой дверью прячется какой-то другой мир. Во-он за той дверью, где магазин тканей, мне кажется, там всем правит большая-большая женщина, как Фрекен Бок. И тоже рыжая. И она этот мир любит очень, заботится о нем, как встревоженная мать. Все говорят, что она злая, а она просто… Или вон! Дверь в бар, видишь? С быком. Его хозяин сам когда-то был барменом, я уверен. Но любил деньги больше, чем искусство. Поэтому он скоро закроется. Совсем никто не ходит. А от пустых миров смысла нет.       — Сэр Макс…       — А? — он вынырнул из фантазий и тряхнул головой, приходя в себя. — Увлекся, да? Прости.       — Вам не за что извиняться. То, что вы рассказываете, очень увлекательно. Я, конечно, сомневаюсь, что ваши теории действительно сходятся с реальным положением дел, но это не главное. Вы ещё не пробовали писать книги?       — Рассказы, — Макс повел плечом. — Ничего серьезного. Кто этим не балуется в школе?       — В вашем случае не думаю, что это просто баловство, — возразил Шурф.       — Вряд ли. Мне кажется, литература — это тоже мир. И каждый текст — это мир. Меня пока берут свидетелем или хотя бы гостем, а создавать самому… В таких случаях лучше не лезть без спросу. Вот эти, например, — он махнул рукой на линию подъездов, мимо которой они пробегали, разбрызгивая во все стороны снег и осколки льда, — нас точно не ждут. Попытаться можно, но не стоит.       Шурф без лишних слов вытянул руку и указал на неприметную лестницу в подвальный этаж. В маленьких полукруглых окнах горел желтый свет, на подоконниках высились, пошатываясь, кипы старых книг и какие-то причудливые лампы с резными ножками и разноцветными абажурами.       — Тот мир, кажется, выглядит вполне дружелюбно и…в вашем вкусе.       Макс присмотрелся. Вдохнул полной грудью морозный воздух и улыбнулся.       — Похоже на то. Давно пора где-нибудь погреться. Пойдем, посмотрим, как вы выбираете миры, сэр Шурф.       С этими словами он разве что не подпрыгнул на месте и быстрее заскрипел по снегу.              Разумеется, миром, который выбрал Шурф, была букинистическая лавка, душная, немного сырая, но очень домашняя. Повсюду среди книг были разбросаны причудливые лампы, статуэтки, подсвечники, картины и репродукции. Рыжий линолеум пузырился под ногами, и шаги отмечались резким поскрипыванием половиц. На единственном кресле в глубине зала спал здоровенный рыжий кот. Книги были свалены в беспорядке: очевидно, горожане сдавали сюда все, что не нужно было в домах, а потому на видных местах валялись детские журналы, бульварные романы, самиздат дрянных стихов, залитые слезами учебники. Макс подышал на замерзшие ладони, проводил взглядом удаляющийся в желтоватый полумрак силуэт Шурфа и решительным шагом направился к продавцу. Некоторым историям бумага и типографская краска только мешают.              Хозяином лавки был комичный приземистый старичок в круглых очках и с такой же круглой маленькой лысиной в обрамлении мягких, как пух, седых волос. Он говорил медленно, тщательно подбирая слова и облизывая пухлые розовые губы, застывал посреди фразы и без конца натирал, как приносящую удачу скульптуру, несчастную лысину. Но слушать его было интересно. Он начал с погоды и того, что скоро наступит настоящая весна, а потом вдруг пустился рассуждать о людях, о том, как они умеют и не умеют надеяться и ждать, и о том, надо ли это вообще, ждать?              Интерес неофита читался в глазах у Макса настолько явно, что через четверть часа перед ним на прилавке стояли две чашки горячего кофе со взбитыми сливками и блюдце с кусочками яблочного пирога. Если честно, незнакомые люди давно не кормили Макса за красивые глазки и пару вежливых фраз, так что он обрадовался так, будто это случилось впервые. А когда Шурф наконец закончил выбирать книги и тоскливо сверился с цифрами на счету, хозяин махнул рукой и снизил цену почти двое. Макс на секунду задумался о переводе на политологию. А что?              А потом в лавку пожаловали другие посетители, кажется, постоянные, хотя выглядели они несколько растеряно, точно кто-то сказал им, что каждую среду после обеда они ходят в этот магазин, и они пошли. Макс и Шурф пересели в подсобку. На видневшемся в окнах небе, затянутом ранними весенними сумерками и легкими тучами последнего снегопада, точно вырисовывались силуэты гор. На тонкие провода садились, как бусины на леску, толстые голуби. Макс вдруг рассмеялся, чуть не окунув нос в сливки, отодвинул чашку и принялся рассказывать про свой сон и канатную дорогу, а потом махнул рукой и принялся сосредоточенно пережевывать пирог.       — Я тебе однажды обязательно покажу.       — Как? — Шурф приподнял бровь и будто бы улыбнулся одними глазами.       — Не знаю. Мало ли есть способов? Приснюсь тебе, например, и проведу, — просто ответил Макс, задумчиво облизывая ложку и с удивлением обнаруживая в ней крошечную дырочку. Доставшаяся Шурфу была ничуть не лучше.       — Интересное предложение, — совершенно серьезно ответил Шурф и что-то пометил в злосчастном блокноте.              — Шурф, — позвал Макс через некоторое время. Отвлекать Шурфа от новоприобретенной книги было чревато, но, пожалуй, в другой раз он бы не осмелится спросить. — А что вы не поделили с этим типом, Кибой?       Шурф поднял взгляд и некоторое время молчал. Макс успел подумать, что спросил о чем-то слишком личном, но ответ прозвучал по-прежнему размеренным и чуть безразличным тоном:       — Сэр Аццах работал в университете, где я получал первое образование. До знакомства с сэром Джуффином было ещё два года, так что можешь себе представить, как относились ко мне преподаватели. Кроме того, я оставался сильнейшим учеником, и этот парадокс злил их ещё больше. Однако не все знания и достижения я получал честно. На втором курсе я опубликовал в международном журнале исследование, посвященное фаллическим песням. Можешь себе представить, какой это произвело эффект. И лишь годы спустя, когда это уже не имело значения, сэру Кибе удалось доказать, что треть материала я украл из его черновиков.       Макс присвистнул. Так его изумительный преподаватель не только дебошир со стажем, так ещё и вор интеллектуальной собственности в законе.       — Вскоре после публикации того исследования, жизнь сэра Кибы пошла под откос. Его уволили из института, в другое место удалось устроиться не сразу, и в мир большой науки он так и не вернулся. Его ученика, сэра Йука Йуггари, постигла схожая участь.              Макс ковырял ложкой пирог, вкусный, но подсохший. Шурф отправил в рот ложку сливок и добавил:       — Конечно, они не сдались так просто. Восстанавливать справедливость официально было долго и сложно, так что они занялись травлей, распространением слухов не всегда справедливых. Поначалу было в некоторой степени забавно, а потом я понял, что могу сойти с ума. И пустился во все тяжкие, решив как следует отдохнуть перед смертью. Тогда сэр Джуффин меня и нашел.       В голосе Шурфа не было ни стыда, ни сочувствия, ни печали — абсолютно ничего; хуже, чем обычно. Макс задумчиво кивнул вместо ответа и уставился в окно.       — Кстати, сэр Макс, когда мы с сэром Аццахом спорили, вы возразили ему крайне любопытной теорией. Откуда у вас такие материалы?       — А красть не будешь? — усмехнулся Макс и, тут же осознав, что его шутка не нашла адресата, поспешно ответил: — Вообще-то это твои статьи. Серьезно. Я же работал с ними для реферата.       — Но моя теория не настолько разработана. Детали, которые вы добавили…       Макс неловко тряхнул головой.       — Возможно, я их выдумал. Ты же знаешь, у меня большая проблема с запоминанием теоретического.       Настала очередь Шурфа вдумчиво кивать. Причем сопровождалось это поспешными записями в блокноте. Мешать Макс не стал.              Когда окончательно стемнело, пришлось выбираться наружу: в сырой прибрежный холод и безветренную метель. Вместо денег Макс оставил на столе в подсобке книжку, которую пытался дочитать последние пару недель. В конце концов, при желании он найдет ее в интернете. Он увидел, как взгляд Шурфа жадно скользнул по потрепанной обложке, и усмехнулся. Как бы ни было горько, придется чем-то жертвовать.              Из-за мороза говорить особо не хотелось. Хотя Макс и порывался, но останавливался на середине фразы, а Шурф посматривал на него искоса и продолжить не просил. Он вообще, думал Макс, был в этом городе какой-то другой, и боялся, что, стоит им вернуться, как Шурф снова станет прежним: куда менее разговорчивым и куда более педантичным. Вообще-то такой он Максу и понравился, конечно, давно, еще во время первой случайной встречи в августе, но, когда есть с чем сравнивать…              На пути до автовокзала Макс не выдержал и на последние деньги купил у уже собравшей вещи торговки два толстых ковра. Как они потащат их в автобус он сообразить не успел, но дотащить точно надо. Ковры хорошие, лучше любого сувенира, потому что в ворсинках затерялась асфальтная пыль улочек, запах реки, случайно сорвавшиеся лишние слова и вылетевшие из головы мысли.       — Импульсивные покупки… — начинал было Шурф, но Макс потряс головой и засмеялся.       — Не импульсивные. Я хорошенько подумал. Целых две минуты.       Шурф тоже задумался, а потом совершенно серьезно сказал:       — Две минуты в вашем случае, сэр Макс, это действительно неплохой результат.       — Просто Макс, — он выдохнул устало, перекинул ковер через плечо (второй, белый-белый, это видно даже сквозь плотный чехол, был торжественно вручен Шурфу) и пояснил: — Мне кажется, мы тут с тобой пережили достаточно? И потом, язык — это просто условности. К тому же, вне рамок контроля и ответственности университетской иерархии, — последние слова он произнес нарочито важно, но не выдержал и снова хихикнул. Засмеялся бы громче, но ковер и рюкзак были уж больно тяжелыми.       Шурф, сэр Шурф Лонли-Локли, покачал головой, но ничего не сказал. И то хлеб.                            Когда автобус тормозит, и вокруг начинается суета, Шурф будит Макса едва уловимым прикосновением к руке. Тот поднимает голову с чужого плеча, разминает шею и с удивлением смотрит в окно: казалось, туда они ехали раза в три медленнее. Шурф поднимается и застегивает пиджак, пока Макс, прилипнув к окну, точно заново знакомится с полюбившимся городом. Даже в промозглой дождливой серости чувствуется биение его живого задорного пульса.       — Ты знаешь, — вдруг говорит Шурф, снимая вещи с верхней полки, — мне кажется, у тебя получилось.       — Что именно?       — Показать мне тот мир.