Окунись в забвение

Он упивался горечью, захлёбывался своей же кровью. Тянулся к тонкому горлу своими холодными руками, которые сжимали так крепко плоть, что бледное лицо озарялось синеватыми красками. Даже если этого он и не делал, ему приходилось терпеть тот ком в горле, что за долгие годы накрепко пророс и всё ту же функцию выполнял, как и руки на плоти. Его бледное личико не раз умывалось солёной водой, той самой не так желанной и не такой радушной как казалось раньше. Ему не за что было любить её, лелеять как делали те, кто никогда не сравнится с ним. Его боль не спасала, не грела замёрзшую душу, не упокоевала забытые раны, не приводила их в чувства. Он никогда не был ей зависим, отрады не чаял в ней скорби иль счастья, не был введён ей и не был забыт. Она просто была. Нет, это ведь так. Его чувство горели, парой сжигали до тла, он перебрал их без внимания в душе, словно лишний мусор и так с трепетом относился, как и к богатству. Но не любил показывать, рассказывать и доверять всё то, что открывалось у него на душе. За закрытыми глазами, беспристрастным и гладким лицом бушевал ураган. Он сносил всё на своём пути, воссоздавал что-то иное, убивал всё тёплое в душе и вносил холодное и чистое. Будто бы снег в жару или тепло в самый холодный день зимы. Он не был лицемером, не носил маски за которыми и людей в наше время не видно. Этот человек был открытой книгой, хоть в его душе совмещалось то, что покажется и вовсе не совместимым. Ведь правду говорят:" Я честен с тобой, но ты всегда найдёшь в правде подвох". Или... Разве мы не лицемеры? Ведь каждый день новы для себя и своих идеалов. Что было раньше, уж сейчас и неважно. Что будет впереди, мы ещё не дошли. Его воздушное тело, нежное при прикосновении плоти об плоть, словно омытое различными благоухающими цветами или подчёркнутое сладостным мёдом скрывается за белоснежной тканью кимоно. На тонкой талии, со стороны которой можно было не глядя сказать, что обладатель этих изгибов на вероятности больше девяноста девяти процентов была бы девушка, за что возможно позже, можно было пожалеть и очевидно довести белоснежную красотку до неясного каленья. Его глаза напоминающие часто шато сен мишель ривзальт 1945 года, вольны были наблюдать за неприятной для него картиной, которая явно на первом плане выдвигало весьма не искусный экспонат в лице заурядного человека. Казалось, что его не годование выльется наружу, покажется в свете пыльных ламп, которые освещали помещение и запустит механизм чего-то неизвестного в том плане котором он не мог объяснить.