Like stars in the sky

— Почему ты просто не скажешь ему все, как есть? — Ханджи, меня бесит, что ты лезешь в это. Ханджи покрепче сжимает поводья в руке, медленно ведя лошадь рядом с собой. Темный холодный вечер забрал в свои владения местную округу, укрыл полевые цветы и пожелтевшую от майского солнца траву пуховым иссиня-черным одеялом, убаюкал дневных птиц рокотом стрекот и ночных насекомых, вылезших из своих убежищ. Ночь постепенно наступала широкими шагами, забирая в свои объятия каждую живую и неживую душу, потерянную за массивными лесными деревьями. Леви шагал рядом, уперев взгляд под ноги. Он шаркал носком сапога, подбрасывая случайные камушки, тревожа уснувшие колоски травы и поднимая в воздух небольшие клубы пыли, которые тут же рассеивались на ветру. Капрал сильнее кутался в легкий зеленый плащ, все еще не понимая, как после такого жаркого дня наступала такая холодная ночь, перед которой даже самые стойкие для морозов люди сдавали свои позиции. Наверное, это особенность весны в этих краях. Днем ты наслаждаешься солнцем, а ночью покрепче смыкаешь зубы да прячешь голову в плащ, прячась от вездесущего холода. — Ты сам меня посвятил в это, — жмет плечами Ханджи. — Ты меня вынудила, — отпирается Леви, отпинывая камешек подальше от себя. Он останавливается посреди поля, по которому они выгуливают лошадей, и поднимает глаза к звездам. Это то, во что он влюбился с первого дня на поверхности. То, о чем он тайно мечтал столько лет, пялясь в потолок подземного города. Когда твое небо — это чей-то пол, ты редко задумываешься о том, что бывает по-другому. Но Леви как-то мельком услышал разговор двух случайно зашедших торговцев о звездах, и после этого в его маленьком, но уже таком ожесточенном сердце, поселилась маленькая и хрупкая мечта — хоть глазком увидеть эти белые бусины, которыми расшито все бескрайнее небо. Ханджи тормозит рядом с ним, чуть натянув поводья. Она смотрит исподлобья, слегка склонив голову вбок. Леви не обращает на нее никакого внимания — он смотрит на звезды и думает так усердно, что вокруг глаз собираются паутинки морщин от небольшого прищура. Ханджи аккуратно встает рядом и тоже задирает голову вверх. Для нее звезды — это никакая не мечта. Занимательный предмет для изучения. В детстве она все время разглядывала ночное небо и делала какие-то пометки на случайном клочке бумаги, который прятала от родителей в самые разные места. — У тебя есть мечта, Ханджи? Девушка заинтересованно поворачивает голову в сторону капрала. Она чуть наклоняется, чтобы ей было комфортнее заглянуть в чужие глаза. Все детство она мечтала об этом — сбежать и посвятить себя действительно достойному делу. Просто стать кем-то. Не потеряться среди однотипной толпы, чтобы в будущем покорно выйти замуж и нарожать детей, а действительно стать кем-то. Посвятить себя чему-то без остатка. Ханджи мечтала о том, чтобы от ее жизни была польза. Пусть маленькая, но польза. — Наверное, я хочу сделать этот мир лучше. Для себя и для всех своих. — Поэтому ты занимаешься исследованиями? Веришь, что это поможет всем нам? — Конечно. Они оба снова погружаются в тишину, словно ныряют под толщу воды. И за эту толщу воды не пробивается ни стрекот насекомых, ни тихое уханье сов в лесу, ни плеск воды где-то вдалеке. Они стоят молча, смотрят на звезды. На то, как те мирно блестят на небе, озаряя своим бледно-молочным светом все вокруг — каждую травинку, каждый пнутый Леви камушек, каждую мошку, пролетевшую возле уха. Все-все вокруг окрашивается в сероватый цвет, выделяясь на фоне подступающей ночи. — Вот и у Эрвина есть мечта. Своя звезда, которую он считает истинной целью. Ради этой мечты он костьми ляжет. Понимаешь, что это значит? — наконец подает голос Леви, оторвавшись от созерцания небесных светил, укрывшихся за набежавшими облаками. — Ты боишься, что он уйдет? Леви стойко молчит, смотря строго перед собой. Признать, что он чего-то боится — все равно, что повернуться спиной к врагу. Он никогда не болеет, никогда не грустит и уж точно никогда ничего не боится. Леви всегда рвется в бой и невольно ведет за собой других. У него нет времени бояться, нет такой привилегии. Она есть у тех, кто младше, глупее и менее опытнее. Леви же бояться себе не разрешал. А еще он не разрешал себе так глупо и безнадежно влюбляться. — Леви, все уходят. И все мы смертны. — Плохо, что мы внезапно смертны. Ханджи прикусывает губу. У них работа буквально завязана на внезапных смертях. В такой ситуации самым логичным выбором было бы не привязываться ни к кому и ни к чему. Но не привязываться не выходит. Сколько бы она ни старалась, а свои люди все равно находятся. И вот сначала ты сидишь с ними за одним столом, глупо смеясь над какой-то нелепой шуткой, а потом собираешь их конечности по всему полю, залитом зловонной кровью. Случается. С завидной частотой случается. — Поэтому нужно говорить все сразу. Пока не стало слишком поздно. Ты же не хочешь, чтобы вышло как с Петрой? А с Петрой вышло глупо. Петра тоже выбрала до последнего молчать, пока смерть не пришла по душу ее возлюбленного. А потом оставалось только с трудом сдерживать слезы, проходя мимо сослуживцев, и коротать выходные, сидя у чужой могилы. Леви тогда сморщил нос и не позволил себе задуматься о том, что с ним может случиться такое же. Но и позволить себе рассказать то, что давно теплилось на сердце, тоже не мог. Леви выбрал смежную позицию. Саморазрушение вместо честности. Самообман вместо откровенной лжи. — Это глупости, Ханджи. Мы оба знаем, чем это все закончится. Зачем пытаться? — Ты так и не познаешь счастье, если не попробуешь, Леви. — Лучше никогда не знать счастья, чем потом его потерять. Это было его кредо по жизни. К хорошему быстро привыкаешь, а оно, в свою очередь, быстро проходит. Хорошие дни летят, как пуля, а плохие затягиваются на целую вечность. Леви всегда считал, что лучше не пробовать ничего хорошего, иначе, распробовав его на вкус, ты всю жизнь будешь жить с ужасным чувством потери чего-то важного. Ведь все проходит. И это тоже пройдет. — У Эрвина мечта. Благородная, но глупая, как по мне. И невероятно далекая. Я могу стать помехой к ее реализации, а это точно не то, чего я хочу. У него перед носом как раз маячит звание командующего. — Ты можешь стать его новой мечтой. И это до коликов глупо. Один человек не может стать мечтой для другого. Так, возможно, бывает в книжках, которые он листал от скуки в детстве, даже не понимая, что там написано. В жизни так не бывает. Это слащавые сказки о любви, в которые некоторые свято верят, лишь бы жизнь казалась чуть лучше и терпимее, ведь в одиночку все выносить куда тяжелее. Все хотят поделить эту ношу с кем-то. Но какой от этого толк, если все кончается одинаково? Люди уходят. Люди предают. Люди, в конце концов, умирают. — Ну уж нет, Ханджи. Уж пусть лучше он думает, что я никогда его не любил. — А я с ней согласен. Чужой голос прорезает нависшую тишину, как первый весенний гром. Леви дергается всем телом, круто поворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Недалеко от них, укутавшись в утепленный плащ, стоит Эрвин, держа в руках еще два свертка. Его волосы блестят в молочном переливе звезд, а губы плотно сжаты, отражая захватившую его в тиски серьезность — она обняла его за сильные плечи, заставив напрячь все мышцы тела сразу. — Эрвин! Что ты здесь делаешь? — всколыхнулась Ханджи, от неожиданности и растерянности подскочив на месте. Она нервно заозиралась по сторонам, выглядывая пути к скорому отступлению. Эрвин напряженно следил за каждым ее движением, сжав в руках темную ткань. — Я заметил, что вы ушли в такой холод без утепленных накидок, поэтому решил нагнать вас и отдать вещи. Эрвин скользнул взглядом к оцепеневшему Леви, а тот так и продолжал молча стоять на месте, словно язык проглотил. Ему казалось, что ноги приросли к земле, словно невидимые лианы вырвались из почвы и обвили его икры и бедра похлеще ремней от УПМ. Он чуть приоткрыл рот, и теперь от каждого его судорожного вдоха с губ срывался небольшой клубочек пара, который тут же таял в собравшихся сумерках. Они замерли, как отражения друг друга. То ли холод сковал их движения, то ли невероятное смущение, граничащее со стыдом — понятно не было. Но они просто смотрели друг на друга, будто не в силах сделать что-то еще. Первой двинулась Ханджи. — Спасибо, Эрвин, — она нервно забрала у него накидку из рук и набросила ее на плечи. Девушка переминалась с ноги на ногу, неуверенно поправляя сползшие к краю носа очки. — Мы что-то задержались. Я верну лошадей в лагерь. Эрвин на эту фразу лишь коротко кивнул, оставшись стоять на месте. Ханджи забрала ближайшую к ней лошадь, подозвала остальных и, оседлав одну, галопом ринулась в лагерь, оставляя после себя звенящую пустоту и клубы пыли, затянувшие слабый свет от звезд. А они так и остались молча стоять, смотря друг на друга. Леви искал пути к отступлению, возможности пресечь диалог на корню; Эрвин же выглядывал в чужих глазах ответы на все свои вопросы. Но капрал будто всем своим видом показывал, что тот их сегодня точно не услышит. — Ты замерз. — По ночам тут холодно. Избегать важных тем Леви умел и любил, но он точно не ожидал, что Эрвин в этот раз последует его тактике. Тот замер в нескольких метрах от него, так и не осмелившись приблизиться, хотя спасительная теплая накидка все еще была сжата в его руках. Леви зацепился за нее, как утопающий за соломинку. Что угодно, лишь бы избежать диалога. — Так ты дашь мне накидку, ради которой пришел? Эрвин отмер от одной такой простой фразы и, чуть замешкавшись, двинулся навстречу. Время, всегда казавшееся им беспощадным и скоротечным, сегодняшним вечером подозрительно замерло, словно все песчинки в песочных часах остановили свое падение. Странным образом этот вечер свелся к ним одним. К этому неловкому прикосновению рук при передаче накидки, к этому взгляду из-под бровей, к этим словам, так и не сорвавшимся с губ. — И сколько ты собирался молчать? — наконец решается Эрвин после того, как Леви укутался в теплую ткань и сделал несколько шагов назад, спрятав голову в капюшон. Он продолжал с неподдельным интересом разглядывать мутную траву под ногами и вылавливать взглядом маленьких кузнечиков, перепрыгивающих с одной травинки на другую. — Всю жизнь, в идеале. — И зачем? Все из-за моей «глупой», по твоим словам, мечты? — И из-за нее тоже. У Леви сложилось впечатление, будто его поставили перед самой пропастью, а под ногами у него сыплющаяся земля и мелкие камни, которые постоянно выскакивают из-под ботинок. Стоит сделать один неверный шаг в сторону — и тут же кубарем полетишь вниз по склону, без возможности зацепиться за спасительный сук. Потому что никаких спасительных суков не осталось, только долгое падение вниз. — Леви, я хочу, чтобы ты меня выслушал, — вкрадчиво начал Эрвин, чуть дернув плечом, словно сопротивляясь каким-то внутренним порывам. — Нельзя отказываться от возможности стать счастливым. Скажи, я бы мог сделать тебя счастливым? Леви хотел было что-то ответить, но запнулся на полуслове. Ему казалось, что у него все-таки выбили землю из-под ног, и теперь он со всей скорости летит вниз, а УПМ вышло из строя — ему не за что цепляться, и все шансы на спасение тают, как пыль перед глазами. — Это глупости, Эрвин. Счастье проходит быстро. — Но главное ведь то, что оно вообще есть, не находишь? Нет, Леви не находит в этом ни сопливой романтики, ни прекрасной составляющей — ничего он в этом не находит. Ему хочется противиться и сопротивляться, он чувствует себя мухой, влетевшей в расправленную липкую ленту. Так глупо и так просто он сам загнал себя в ловушку. Его сердце само выстроило клетку, в которой ему предстоит томиться всю оставшуюся жизнь. Ведь Леви знает — раз он влюбился, то это навсегда. — Я не могу отказаться от своей мечты. Но это только полбеды. Основная беда в том, что я не могу отказаться и от тебя. Я вообще не считаю, что мне нужно от чего-то отказываться и тем более выбирать. Я знаю, ты бы никогда не поставил меня в позицию выбора. Я верю, что смогу добиться своего и при этом сохранить тебя рядом с собой. Вопрос только в том, согласен ли ты быть рядом со мной? — Мой ответ не изменит нашей судьбы. Я не хочу отдавать сердце разведкорпусу. Я хочу отдать его только тебе. Но одно без другого не существует. А твое сердце и так у разведкорпуса. И Леви прав. Вся его жизнь — это разведкорпус. И вся жизнь Эрвина — это разведкорпус. Это постоянный выплеск адреналина в кровь, дыхание смерти в самую спину, балансирование на грани каждую чертову вылазку. Они сотканы из этого, словно цельные полотна. Все их существование теперь повязано на разведкорпусе. И оба солгут, если скажут, что им это не нравится. — Если бы ты присмотрелся внимательнее, то понял бы, что мое сердце давно отдано тебе, Леви. — Эрвин, я… Ты ведь знаешь, чем все закончится. Нам нельзя привязываться. — Зато я буду спокоен в смертельном бою. Ведь знаю — ты встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось. Эрвин аккуратно поднял руку и, будто боясь обжечься, положил ее на чужую щеку. Леви медлил несколько секунд, пытаясь переварить услышанное и устаканить вдруг зашедшееся в галопе сердце, вернув ему прежний ритм. Он аккуратно наклонил голову вслед за ненавязчивым прикосновением и чуть прикрыл глаза, шумно выдыхая через нос. — Обещай. Обещай быть рядом и ни за что не отказываться от своей мечты. — Я обещаю, Леви. А ты обещай перестать бояться. Леви тихо хмыкает, пряча тень полуулыбки в чужой ладони. Он аккуратно касается губами огрубевшей кожи и прикрывает глаза, чувствуя, как ветер пробирается даже под накидку, цепкими пальцами цепляясь за ребра, словно растягивая их в разные стороны. Но Леви плевать на холод. Его греет его же сердце, разгоревшееся ярче самого яркого костра. — Я никогда ничего не боюсь. — Конечно. Конечно, не боишься.