Из горницы дохнуло жаром и запахом стряпни. Озябший после промозглой дороги Алёша стянул с себя шапку и шагнул через высокий порог. За столом в горнице сидели родители — Никифор Захарьевич и Василиса Семёновна, — обедали.
Увидев вернувшегося младшего сына Василиса Семёновна было обрадовалась, а как увидела у него на руках мальчонку, прижала руки к груди и застыла, глядя широко раскрытыми, как от ужаса, глазами. Отец же, глянув на сына, нахмурил густые брови и медленно положил на стол ложку, которой до этого черпал из миски.
Алёша стоял у порога, не смея приблизиться, только обнял четырёхлетнего Тимошку покрепче. Мальчонка поглядывал на сидевших за столом людей из-под русой чёлки, и с Алёшкиных рук уходить не хотел.
Тяжёлое молчание затянулось, но никто не знал, что сказать и как начать разговор.
Дверь вновь открылась, и в горницу, как колобок, вкатилась Фед
ора Захарьевна — сестра отца. Кинулась было обнять Алёшку, но увидев Тимошу, отпрянула, будто от проказы. Всмотрелась своими маленькими глазками в лицо ребёнка, да и всплеснула руками. Заголосила на весь дом, запричитала, что Алёшка душу свою смертным грехом запятнал и родителям горе великое принёс. Тут же поднялся шум, сбежались со двора люди, набились в горницу, оттеснив Алёшу к столу. Кричали, ругали его, что ребёнка где-то наблудил.
Алёша не перечил, стоял молча, опустив голову. Тимоша обхватил его маленькими ручонками за шею и мелко дрожал от страха.
Наконец, Никифор Захарьевич грохнул рукой по столу, и вновь стало тихо. Алёша осмелился поднять глаза на мать: та украдкой утирала набежавшие слёзы.
Отец поднялся из-за стола и указал Алёше идти за ним. Тот растерялся, не зная, как ему быть с Тимошей, но мать сама потянулась к мальчонке. Алёша посадил Тимошу рядом с Василисой Семёновной и погладил по волосам. Тимоша ухватил его за рукав и отпускать отказался.
— Ну что ты, маленький, — заговорил Алёша хриплым от волнения голосом. — Это бабка твоя, Тимоша. Ну, что ты?
Василиса Семёновна стёрла последнюю слезинку и, обняв внука, стала ему что-то шептать своим мягким голосом. Тимошка, поколебавшись, всё же отпустил Алёшу, зачарованный сказом про кота-баюна. Алёшка, бросив на них последний взгляд, зашагал за отцом.
Пришли в дальнюю комнату. Никифор Захарьевич бросил, не укрывшийся от сына, взгляд на кнут и отошёл к маленькому окну. Алёша молчал, не чуя ног от страха — авось, выгонит отец их с Тимошкой со двора, куда им податься?
Никифор Захарьевич был крепким мужиком, смекалистым. Когда Алёша был, как Тимоша, жили в чёрной избе, а сейчас отец торговым человеком сделался, сукном торговать стал. Даже с царём встречался. Время такое было — поднимались люди из грязи.
Перебрался Никифор Захарьевич с семьёй в Москву, дом видный построил. Детям учителей нанял — грамоте и политесу учить. Дочь, Евдокия, год назад вышла замуж за государева человека. Старший же сын, Аркашка, дело отцовское перенимал — дома бывал редко, торговлю в других городах налаживал. А Алёшку родители при себе держали, мал ещё был, только в лета входить начал. Лишь время от времени Алёша к брату ездил, от родителей весточку передать, о делах справиться, подсобить чем-то.
— Не твой ведь сын, — отвернулся от окна Никифор Захарьевич. Алёша дёрнулся, но ничего не сказал, опустил отчего-то сделавшийся виноватым взгляд. Отец стукнул со всей силы кулаком по стене и, вмиг ослабев, опустился на лавку. Велел, — рассказывай.
Алёша переступил с ноги на ногу и тихо начал:
— Я тогда к брату приехал, как Вы мне и велели, тятя. А он пьян вусмерть, и дворовые ходят, словно покойника похоронили. — Алёша запнулся, но под тяжёлым взглядом отца вымолвил, — Наталья сиротой была, вырастили её добрые люди. Посватался к ней один парень, полюбились они друг другу. А Аркашка её за несколько дней до свадьбы обесчестил.
Отец взвыл и закрыл лицо руками. В старшем сыне он видел своего приемника, а тот такой грех учинил.
— Я тогда Наталью с собой забрал, — продолжил Алёшка, — ей там после такого делать нечего было. Поселил в слободе, неподалёку отсюда. А потом оказалось, что понесла она от Аркашки.
— Почему сразу не сказал? — прохрипел Никифор Захарьевич.
— Боялся, — не стал таить Алёша. — Всё думал, как сказать вам с матушкой, да слов не находил.
— Ездил к ним в слободу?
— Ездил. Тимошка меня за тятю принимать начал, с рук не слазил. В слободе меня никто не знал, вот я и говорил, что жена это моя с сыном. Что я в Москве на жизнь зарабатываю, а как выдастся время, к ним приезжаю. А потом Наталья заболела, растаяла, как свечка, и остался Тимоша без матери. Тут уж не смог я больше от вас таить.
Алёшка замолчал, глядя на сгорбленного отца. Какое-то время молчали, пока Никифор Захарьевич не встал. Алёша заметил, что глаза его блестели.
— Тятя, разрешите Тимошу на меня записать, — горячо попросил Алёшка. — Скажите, что де полюбилась мне одна бедная девка, вот и женился я без Вашего благословения. Скрывал её с ребёнком, а как померла, пришёл к Вам с повинной.
Никифор Захарьевич долго глядел на него. В конце концов махнул рукой.
— Будь по твоему. — А потом шагнул к сыну и вдруг обнял. Алёша обомлел, но вырываться не стал, понял, что это отец от горя по Аркадию.
В горницу они вернулись примирённые. Тимошка, как Алёшу увидел, соскочил у бабки с коленей и бросился к нему. Обвил руками, лицо в рубахе спрятал. Алёшка его на руки поднял и в лоб поцеловал.
— Дай, на внука своего взгляну, — сказал Никифор Захарьевич и забрал у сына мальчонку. Тимошка замер, а Никифор Захарьевич долго вглядывался в его водянисто-голубые глаза и чуть вздёрнутый, как у Алёши нос. — Ты посмотри, матушка: что сын, что внук в тебя лицом пошли, — сказал он Василисе Семёновне и хрипло усмехнулся.
— Полно тебе внука пугать, — мягко укорила она его, — лучше обедать садись. Алёша с дороги приехал, а ты его голодом моришь.
Горница опустела, дворовые ушли, шепчась о мальчонке. Даже Федора Захарьевна укатилась к себе, кумекая о новоявленном внучатом племяннике.
***
Через три недели приехала Доня с мужем. Увидела чуть осмелевшего за это время Тимошу и расцеловала его в щёки.
— Ну, что за прелестное дитя! — восклицала она. — Ай, маменька, Вы только поглядите, вылитый Алёша в детстве! — и совала Тимошке резные игрушки и свистульки.
Никифор Захарьевич с зятем, глядя на это, смеялись, что своих детей Доня забалует до смерти. Евдокия обижалась, но Тимошу от себя не отпускала. Алёша стоял позади и тоже смеялся, глядя на сестру — такой красивой она сейчас ему казалось, что сердце радовалась.
Тимоша, наконец, вырвался от тётки и забрался Алёше на руки. Надул расцелованные щёки, но подарки от груди не отнимал, смотрел на Доню сердито.
— Хватит тебе, Евдокия, — хохотнул в последний раз Никифор Захарьевич, — грех мальца возле юбки держать.
Доня насупилась, и мать мягко тронула её за плечо — нечего спорить в первый же день. А Доня, коли разойдётся, так попробуй её успокой, характером она в Никифора Захарьевича пошла.
— Понравились тебе подарки? — спросил после у сына Алёша.
— Понравились, — кивнул Тимоша, — только тот конёк, что ты мне вырезал, тятя, лучше всех на свете будет! — Алёша улыбнулся и отпустил мальчонку на двор, играть.
Вечером Доня поймала брата и, отведя в сторону, шепнула — завтра с утра ждали Аркадия.
***
Чтобы не слышать, как отец будет сечь брата, Алёшка собрал Тимошу и пошёл с самого раннего утра гулять с ним по Москве. Прошлись мимо Кремля, посмотрели на уличных скоморохов, в торговых рядах Алёша купил Тимошке пирог с зайчатиной.
Домой вернулись только в третьем часу по полудни. Во дворе было тихо, мужики разговаривали грубым шёпотом, бабы и вовсе носа ни казывали. Алёшка пошёл к матери. Та сидела у окошка. Встрепенусь, когда они вошли, и поманила к себе. Тимошку взяла к себе на колени, а Алёшу усадила рядом с собой на скамью. Пригладила у обоих русые волосы и затянула старую колыбельную. Голос у неё был красивый, сильный. Алёша давно не слышал, как она пела. Заслушался и уронил голову матери на плечо. Тимоша, уставший, краснощёкий после мороза, заснул почти сразу.
О брате Алёша не спрашивал ни у матери, ни у отца. Сестра потом ему рассказала, что тятя Аркашу высек, не жалеючи, так что с конюшни в дом его унесли мужики. Теперь несколько дней брата не ждали увидеть. Доня, укусив большой палец, бросила, что женит отец скоро Аркашку. И ведь как в воду глядела.
Только оправился брат от отцовской порки, как Никифор Захарьевич ему уже невесту нашёл. Крутую нравом, чтобы Аркадия в ежовых рукавицах держала. Тот как невесту увидел, кинулся отцу в ноги, да только дело уже решённое было. А после отправил Никифор Захарьевич старшего сына в дальний уезд, торговлю налаживать, да глаза не мозолить.
Народ ещё долго судачил, чем старший сын Никифора Захарьевича прогневал. Алёшке тоже кости перемывали долго. Старшие брови хмурили да головами яростно качали — это ж надо, без родительского благословения под венец. А молодые на французский манер говорили: «L’amour couvre toutes les fautes».
Алёшка на пересуды внимание не обращал — приходилось дело отцовское перенимать и учёбу продолжать. Выписал себе книги из-за границы и читал по вечерам, когда Тимошка уже спал. Никифор Захарьевич ворчал на него, что свечей жжёт много на своё ученье, а по глазам видно было — гордиться младшим сыном.
Так и пережили зиму, а на Пасху опять весь дом переполошился — приехал к Никифору Захарьевичу царь, дела государственные обсудить, и заприметил Алёшку. Спросил, обучен ли грамотен. Алёша смутился, конечно, но и по-немецки, и по-французски ему ответил. Хлопнул тогда Пётр Алексеевич его по плечу, усадил рядом с собой и давай выспрашивать то о сём, то о другом. Велел потом Тимошку привести.
Мальчонка, как государя увидел, к Алёше прижался — оробел при незнакомце, а украдкой всё равно поглядывал. Царь рассмеялся, взял свою треуголку и на Тимошу надел.
— Расти его, чтобы пользу Отечеству принёс, — сказал Пётр Алексеевич Алёше. — Умным парнем он выйдет, да только ум этот на благо применить нужно. — И уехал.
Алёше с тех пор забот прибавилось: не только отцовским делом занимался, но и государевыми поручениями. Бывало, так за целый день уставал, что сил даже щи похлебать не было, а всё равно к Тимошке шёл. Тот даже среди ночи просыпался, если Алёша приходил. Обнимал за шею и шептал: «Тятенька пришёл».
А через год сосватали за Алёшу дочь обедневшего боярина Бородинова. Алёша сам не свой был до свадьбы — боялся, примет ли она Тимошу, не будет ли обижать? Ходил смурной и Тимошку от себя не отпускал. И только как увидел невесту свою после венчания, успокоился — такой кроткой Ирина его оказалась. Даже глаз на него сначала поднять не смела, говорила тихо и всё «спасибо» да «как изволите». А когда улыбнулась ему робко в первый раз, то понял Алёша, что люба она ему. Приходил потом к родителям, в ноги кланялся, что такую жену ему нашли.
Полюбил Ирину и Тимоша. Крутился рядом с ней, под ласку просился. Та не отказывала, ни словом, ни взглядом не обижала его, как собственного сына приняла. Алёша на них наглядеться не мог, так отрадно ему было, что у него в семье мир.
Со временем и люди забыли про тайную первую Алëшкину жену. Не до этого стало — сначала пожар на Москве большой случился, а вслед за этим государь приказал новый город строить, у самого моря. Потянулись со всей страны люди, приказ царский выполнять. Поехал к северному морю и Алёша с семьёй — послужить Отечеству и государю.
