***
Впервые они встретились так давно, что многие моменты в голове уже затёрлись. В те времена он чувствовал себя живее, пальцы не начали темнеть, превращаясь в когти, а левый глаз был лишь слегка размытым в видении, а не полностью слепым и травмированным. Тогда их имена ещё не были почти забыты за титулами, которые они использовали. Только объявили о том, что у Думата новый Верховный Жрец. Что означало, что негласный лидер их Синода, он же Старший, сменился. Шесть остальных последователей были в предвкушении, ведь говорили, что новое лицо очень талантливо в их ремесле и имеет немало влияния. Сетий Амладарис. Тогда это имя не значило для него так много, как сейчас. Он входит в общий зал так, словно делал это уже тысячу раз. Ровная осанка, спокойная магическая аура, которую они прекрасно ощущают, осторожная полуулыбка на лице и уверенность в гранатовых глазах. Тогда его лицо не было испещрено жуткими шрамами, а черты лица были мягче. Даже скулы не были очерчены явно, и было видно ямочки на щеках. Первое, о чем подумал Архитектор, тогда ещё больше известный именем Аврелиус, было то, что у такого удивительного человека наверняка нет отбоя в предложении женитьбы, как и из искреннего интереса, так и ради политических союзов. Многие девушки-магички хотели бы выйти именно за такого мужчину, по крайней мере, он слышал это на множестве званных вечеров и от собственных сестёр. Он же сам, сильно отличающийся от большинства «удачных» типажей, лениво плыл по течению, даже не испытывая зависти. У него было всё, что он хотел — титул и возможность творить, большего он и желать не смел. Новенький Жрец, ожидаемо, сам не сказал ни слова. Но помощник, пришедший с ним, зачитал длинную речь, наполненную удивительно правдивым смыслом и надеждами, которая в корне отличалась от того, что они привыкли слышать. Сетий стремился смотреть вперёд, опираясь на традиции, что они сохраняли веками, а не закостеневать в одном и том же бесконечном повторении. Он, в отличии от старого Жреца, понимал, что отсутствие прогресса и бессмысленные запреты отдалят людей от веры, вызовут в них желание бунтарства и бессмысленных ошибок «вопреки» здравому смыслу. Он надеялся, что вера и слаженная работа поможет им добиться необходимого баланса, и Империя Тевинтер никогда не падёт. Это был правильный человек в правильное время. Среди Магистров как раз появилось больше «молодой крови», амбициозной и горящей идеей, и эти люди могли его поддержать. И хотели поддерживать. Безусловно, оставались даже среди их Звёздного Синода и те, кто предпочли бы традиционный подход к их делам, но пара человек проигрывала всем остальным. И это была победа. Архитектор был первым, кто в наступившей после речи тишине стал аплодировать, и это подхватили все остальные. Он видел, как тёмные глаза вспыхнули на секунду облегчением — нынешний Корифей волновался, на самом деле, пусть и не показывал этого. Он был вполне себе живым и это было то, что нужно.***
Они пересекались на собраниях, но вне рабочих моментов, на самом деле, сначала почти не общались. Последователь Думата на новой должности почти всегда был завален делами и заботами, а жрец Уртемиэля не меньше был занят той стороной титула, которую терпеть не мог — имиджной. Несмотря на обаятельную солнечную внешность, располагающую к себе людей, сам по себе Аврелиус редко желал постоянно находиться в высшем свете. И, тем не менее, от него этого требовала семья — он должен был негласно заключать весомые для семьи союзы, находить полезных друзей и, разумеется, начать подыскивать себе жену. От разговоров о свадьбе с матушкой его уже начинало тошнить, благо, что у той были ещё сын и дочери, на которых она отыгрывалась с этими идеями больше, чем на нём. Однако никогда не знаешь, в какой момент жизнь преподнесёт тебе сюрприз. То был очередной дурацкий вечер, наполненный бессмысленными светскими разговорами, сплетнями, и, возможно, покушениями на чью-то жизнь. Он надеялся, что покушение на чью-то жизнь всё же будет. Иначе это было бы совсем безумно скучно! Ему довольно скоро стало тяжело дышать среди толпы, улыбаться безмерно вежливо и вполуха слушать очередной флирт. Поэтому он не придумал ничего лучше, чем сбежать в сады — тихой тенью проскользнуть мимо более мелких по статусу жрецов или аристократов, понадеявшись, что остальные Верховные Жрецы его не выдадут. Хотя, с Оценщика бы сталось, учитывая его возраст и нравы — он был самым старшим из них на данный момент. В уже вечерней прохладе было легче. Да и наблюдателей его отдыха тут, считай, почти не было — мало кто искал уединения в самый разгар показательного веселья. Разве что парочки, довольно далеко от него, которых он предпочитал просто игнорировать. Однако, пробравшись дальше, он понял, что не всё так ожидаемо, как на первый взгляд — ведь взор его цепляется за высокую темноволосую фигуру, опирающуюся на посох. Показатель статуса, вполне подходящий владельцу — Корифею. Тот не заметил его сначала, а увидев, сначала удивлённо приподнял брови, но кивнул в знак приветствия. Это было довольно необычно, все это, поэтому любопытство рыжего Магистра перевесило. — Доброго вечера, Корифей. Вижу, приём тоже вас утомил? — Он опирается о небольшой каменный забор рядом, не отводя взгляда лиловых глаз от фигуры коллеги. Сетий кивает легко, словно вовсе не собирался скрывать ничего, а после, только собравшись сделать какой-то жест рукой, застыл. На самом деле, у него не было с собой ничего, что помогло бы ему продолжить беседу. Он по собственному желанию покинул ближайшее окружение и раба, который везде носил за ним письменные принадлежности, чтобы отдохнуть. И теперь был беспомощен в том, чтобы даже банально пообщаться с другим Жрецом. На его лице проступает такая растерянность, что Архитектор всё понимает. Он прыскает от смеха, совсем не злобно, и легко взмахивает ладонью, словно отгоняя от другого человека волнение. — Ничего страшного, я вполне могу болтать за двоих. И вы всё ещё можете мне кивать, — Он улыбается, на этот раз не заставляя себя это делать, и видит благодарность и облегчение в чужой мимике. Даже будучи молчаливым, глава дома Амладарис оказался неплохим собеседником. За него говорили жесты и эмоции, которым он давал волю в моменты своеобразных «ответов» на чужие вопросы. Архитектор быстро приспособился и понял, как воспринимать чужое настроение и каждое изменение на лице. И это было удобно. А ещё очень необычно. Необычное и занятное жрец Уртемиэля любил безумно, поэтому ещё сильнее втягивался в эту авантюру. –… Так что с тех пор некоторые семьи меня явно добрым словом не поминают. Подумаешь, случайно разрушил чей-то потенциальный брак! — Он показательно закатывает глаза, когда заканчивает очередной рассказ, и всё же успевает заметить, как Сетий давит смех внутри. На самом деле, он даже жалел, что у жрецов Думата был этот странный обычай — ведь, по сути, даже эмоции нормально проявить нельзя было. Мысли вертятся в голове довольно быстро и, ведомый концом собственной истории, сам не знает, почему спрашивает, — Кстати о браках. Вы, господин Магистр, присмотрели себе невесту? На лице Жреца появляется сначала удивление, а потом какая-то неприятная задумчивость. Он качает головой, так быстро и скомкано, словно ему было стыдно. — А хотели бы? И снова тот же жест. В этот момент стало понятно, что не один Архитектор избегает этого, как огня. Это даже… Расслабляет немного. Становится легче думать, что не он странный, а люди просто помешанные. — О, я понимаю. Правда понимаю. Я сам избегаю всего этого уже много лет. Мне просто умопомрачительно везёт, что у меня достаточно младших, чтобы матушка сначала выдавала их всех по другим семьям. Но Великий Уртемиэль, как же утомляет! Она однажды устроила званный ужин, не предупредив меня, представляете? Чтобы я не смог избежать знакомства! Слушатель заметно расслабляется, не встретив ни осуждения, ни упрека, и даже смягчается, готовый слушать очередную явно безумную историю.***
— То есть, вы начали близко общаться на каком-то приёме, когда оба сбежали от общества? — Алларос щурит яркие и светлые глаза, подпирая рукой подбородок. За время рассказа им успели принести новый чайничек с теплым облепиховым и хвойным чаем, и вопрос этот эльф задаёт, пока Магистр с восторгом отвлекается на согревающий напиток, — Звучит как завязка для странной романтической книжки. Такое даже Варрик не пишет, а он писал романы похуже. — Ой, не начинай, — Хоук, до этого полностью увлечённый чужим рассказом, что казалось, местами даже не дышал, недовольно фыркает на друга и легко хлопает его по плечу в знак протеста, — Дай послушать исторические факты! Когда тебе ещё представится возможность найти что-то для шантажа собственного начальства? Признаться честно, древний Жрец, с высоты своего опыта, находил откровенное ребячеством собеседников уморительным. Он решил не рушить чужие надежды тем, что всё, что он рассказывает, вовсе не то, что можно использовать во вред его супругу. В конце концов, ему-то ничего не станется, и заодно он сам развлечется, если будет слушать истории про то, как страшный и злой древний тевинтерец опять отчитывает двух нерадивых юнцов. Что ж, к счастью для интереса Гаррета, это не конец истории.***
Следующим этапом стали записки. Они довольно неплохо сблизились с того вечера. Архитектору впервые понравилось много разговаривать, и даже без слов получать более искреннюю реакцию, чем при любых других обстоятельствах. После этого он стал чаще сам задерживаться после собраний, чтобы обсудить новости и планы, на всех официальных и не очень встречах искал знакомую фигуру с посохом, чтобы чуть после сбежать от множества взглядов, отдыхая в компании друг друга. Матушка была в восторге и счастлива, что её нерадивый старший сын наконец-то стал на путь истинный и начал искать себе хороших влиятельных друзей. В такие моменты он предпочитал просто поддакивать и пользоваться своей любимой тактикой — плыть по течению. План проваливался только в моменты, когда любопытные сёстры лезли в эти дела. Узнав, что брат водит дружбу не просто с каким-то Магистром, а с Амладарисом, те пришли в восторг и начали требовать познакомить их с ним лично. Это, на удивление, раздражало обычно флегматичного и спокойного Аврелиуса. Заканчивалось всё всегда тем, что он шёл в отказ, сёстры обижались на него, а родительница недоумевала. Он делал это исключительно потому, что знал, что его друг вовсе не заинтересован в браке. И совершенно не потому, что внутри всё скручивалось в противный узел, когда появлялась мысль, что кто-то уведёт приятное внимание Жреца Думата от него. Что их разговоров «за двоих» станет меньше, если они не прекратятся вовсе. Потеря дружбы с Сетием казалась для него слишком большим ударом, но даже так он предпочитал думать, что просто защищает чужие же интересы. Возвращаясь к запискам, это было весьма уникальным способом назначить встречу, передать какую-то новость, или просто продолжить разговор. Небольшие пергаменты он находил среди своих записей, куда их шутки ради подкладывал сам автор, их передавали слуги, если это было необходимо, и они появлялись около его обычного места за столом собраний, если они уходили на перерыв из-за того, что долго могли не приходить к единому мнению. В тот-то период он осознал, насколько сам Амладарис обожает разного рода шутки. Он правда сопровождал неуместными местами каламбурами многие личные записки, или добавлял своих саркастичных комментариев к новостям, заставляя адресата этих писем сдерживать смех, если он был в обществе других людей. Иногда, пробегаясь глазами по красивым каллиграфическим строчкам, Аврелиус задумывался, как же звучит на самом деле чужой голос. На что он мог бы быть похож? Напомнил бы он ему раскат грома, резкий и глубокий, или наоборот, шелест деревьев от ветра, тихий и умиротворяющий? Услышал бы он холод стали, которая разит приказами, или услышал бы внутренний огонь тепла, согревающий последователей и остальных, кто поверил в его идеалы? Он вскоре начинает думать и фантазировать об этом каждый раз, как получает новую весточку. Обдумывает, что общаться без бумаги, наверняка, было бы проще. Что, возможно, Сетий и сам уже не помнит, как говорить правильно. Это, наверное, было бы смешно. Но вскоре смешно перестаёт быть, потому что фантазии скатываются в странные вещи. О том, как звучало бы собственное имя. Имя, а не титул. С какой интонацией Жрец обращался бы к нему. Как шептал бы… Он гнал эти мысли далеко, испытывая стыд. Он не хотел ничего усложнять и рушить, считая, что того, что было, ему более, чем достаточно. Корифей был невероятным, и, устав бороться с самим собой, он всё же признаёт, что не влюбиться в такого человека было бы сложно. Он умел вести за собой, умел очаровать, умел слушать и, что самое важное, понимать. Рядом с ним было спокойно, надёжно, и многие тревоги словно пропадали сами собой. И если бы это была магия, он бы заметил, не зря он сам считался одним из сильнейших магов Империи. Но нет — тот просто был таким сам по себе. А из-за глупой влюбленности, оседающей внутри сладким дымом, как от благовоний, многие вещи начинали волновать его сильнее. Ему казалось, что в передаваемых ему записках появилось больше комплиментов в его сторону — о его умениях, о преданности своей вере, о доброте, о внешней красоте. Ему казалось, что Корифей вскользь, но хвалит каждую его черту, подчёркивая его особенность и значимость. Он не хотел, но все равно неосознанно видел подтекст во многих строчках. Понимал прекрасно, что обманывается, потому что его не видят чем-то большим, чем друга, но всё равно позволял себе мечтать.«Не хочешь прогуляться, как закончим? Мы давно не выбирались. Если да, то встретимся у монумента во дворе.
— Корифей»
Это текст самой последней нынешней записки, которая оказалась среди его заметок, пока они снова не могли прийти к соглашению в Синоде. Поднялся вопрос реформ, связанных с рабами, и они уже несколько встреч больше кричали друг на друга, чем договаривались. Больше всех взъелся Оценщик, который почувствовал, будто бы теряет влияние. Он ни в какую не желал успокоиться и говорить объективно, лишь предпочитая пытаться задеть последователя Думата тем, что он размяк и слишком много позволяет жалким рабам. И пока Корифей писал новый ответ, его защищали другие магистры, и, разумеется, первым был Архитектор. Сначала его тоже ошарашила чужая идея видоизменить многие моменты, но чем больше они обсуждали, тем понятнее для него всё становилось. А теперь — вот это. Они действительно давно не оставались наедине. Бытие Магистром предполагало безумно много дел, встреч, записей, которые необходимо было делать и решать, и не всегда было возможно хотя бы просто выдохнуть свободно. К тому же, не так давно у самого Архитектора прибавилось головной боли — ему снова начали выедать мозг десертной ложечкой на всем известную в высшем обществе тему. Но на этот раз это делали потенциальные претендентки на место его жены. И теперь весь высший свет обсуждал его ссору с одной такой особой, которая оказалась слишком настойчивой. Она хотела выгоды, а его искренне тошнило от мысли быть связанным с кем-то, кто не вызывает в нём ничего. Он, выходя из раздумий, переводит взгляд на Корифея. Тот в этот момент внимательно слушал Кузнеца, нахмурив брови в немом сосредоточении, держа наготове чернила и перо, чтобы написать ответ. Сейчас он заметил, как затяжные споры отразились на друге — под глазами появились тёмные мешки, делая взгляд абсолютно усталым и местами даже жутким, очертились скулы, и между бровей появилась небольшая морщинка. Он все ещё был тем же Сетием, который пришел на пост не так давно, всего пару лет назад, но при этом напоминал живого призрака. Благо, что хоть кожа у того была от природы смуглая, напоминающая о любви солнца к этому человеку, иначе действительно он походил бы на ожившего мертвеца. Неожиданно гранатовые глаза Старшего фокусируются на нем. Морщинка между бровей чуть разглаживается, а плечи расслабляются. Видимо, в глазах Аврелиуса слишком было очевидно беспокойство. Тот чуть наклоняет голову, пытаясь сделать аккуратную улыбку — ободряет и заверяет, что с ним всё в порядке. Но Архитектор отнюдь не дурак и понимает, что что-то не так. Им правда нужно пройтись вдвоём. Иначе, кажется, они оба сойдут с ума.***
Собрание заканчивается тогда, когда Корифей, откровенно доведённый спорами и криками со стороны Жрецов, резко поднялся, ударив ладонями с множеством украшений по деревянному столу. Звук заставил всех испугаться, дернуться и тут же замолчать, во все глаза уставившись на молчаливую фигуру, сверлившую их красными очами. Это был первый раз на памяти всего Звёздного Синода, когда обычно лояльный лидер выходил из себя и выглядел так, словно ещё немного, и они все окажутся под угрозой. Продолжать смысла не было, не тогда, когда всё, что получалось сказать, это угрозы и упрёки, поэтому вскоре все разбредаются, кто куда. Архитектор целенаправленно бредет к монументу, оговоренному для встречи, но по пути его перехватывает Авгур. Приходится поддержать небольшую беседу исключительно из вежливости и ради того, чтобы понять, к какой стороне тот примкнул в этом конфликте, и отвязаться как можно быстрее — он совершенно не хотел, чтобы его друг подумал, что он не собирается проводить с ним время. Благо, что успевает он вовремя, и Корифей всё ещё ждёт. Выглядит он нервным и уставшим, словно то, что произошло в зале Совещаний, всё ещё гложило его так сильно, что он не мог перестать задумываться. Смотреть на такого последователя Думата было непривычно — обычно он пылал внутренней энергией и силой. Внутри заворочались беспокойство и тоска, которые пришлось игнорировать. — Прости, что опоздал. Некоторые люди совершенно не знают, когда надо остановиться с расспросами, — Ладонь последователя Уртемиэля оказывается на спине старшего Магистра. Тот лишь фыркает, сдерживая усталый смех, но улыбается. Был рад, что Аврелиус вообще пришёл. Неожиданно он протягивает небольшую записку, и только сейчас Архитектор замечает, что у того заготовлено несколько листков, которые он держал в руках. Этот он забирает без всякой задней мысли, гадая, что же там.«Я рад, что ты пришёл. За последние недели это единственная радость. Но я хотел бы поговорить с тобой о важном.»
— О важном? О чём? — Почему-то неизвестность сейчас заставила похолодеть внутри. Где-то в желудке потянуло неприятно, словно предчувствие, что этот разговор хорошим не закончится. Хотя, скорее всего, он просто накручивает себя. Просто накручивает. Не хотелось верить, что единственный близкий друг принесёт плохие вести. Корифей не отвечает, весьма ожидаемо — зовёт пойти за собой жестом, ведёт дальше в сад. Впервые слова не подбираются сами по себе, когда они вдвоём. Молчание не угнетает, но и не умиротворяет, и Архитектор перебирает в голове все потенциальные варианты. Постепенно он скатывается к совсем уже безумным вариантам, и явно бы довел себя до нервного срыва, если бы Старший не остановился. Сейчас они были там, где редко вообще появляются люди, среди каменных статуй богов и навесов, закрывающих от солнца. В руки ему кладут ещё одну новую записку. В языке чужого тела легко угадывается тревога.«Ты мой хороший друг, Аврелиус. Я бесконечно ценю то, что ты для меня делаешь. И я надеюсь, что ты останешься на моей стороне несмотря ни на что.»
— На твоей стороне? Сетий, я полностью разделяю твои взгляды. Уверяю, нет ничего, что могло бы заставить меня думать иначе, — И это было правдой. Он был готов пойти за этим человеком и в огонь, и в воду, и даже в Тень. Достаточно было одного слова, и он сделал бы всё что угодно. Возможно, это не было правильно, но сердцу не прикажешь. Точно так же, как сейчас то не получается успокоить, когда после этих слов Жрец Думата улыбается устало, но искренне. У него теперь не так явно, но все ещё видно ямочки на щеках, и в уголках глаз появляются очаровательные морщинки. В лёгкой задумчивости он почти пропускает, что ему в руки опускается последняя заготовленная записка.«Я давно хотел сказать, что ты имеешь для меня огромную важность. Ты единственный из нас, Жрецов, к чьему мнению я готов прислушиваться без вопросов. И до сих пор вспоминаю тот вечер, когда оказался перед тобой без возможности говорить. Это было стыдно, ведь, признаюсь, с момента первого собрания я все хотел наладить наши отношения. Был тогда уверен, что ты посчитаешь меня полным дураком. Но твоя доброта поразила меня, точно так же, как и твоя улыбка. Ты замечательный человек, Аврелиус. За таких убивают, ради таких развязывают войны, но я знаю, что ты — мой глас разума. И я хотел бы, чтобы ты всегда был рядом со мной.»
Сердце, казалось, стучало не в груди, а в висках, перекрывая здравые мысли, а щёки горели, словно его обожгло неаккуратной магией. Руки легко потряхивало от эмоций, который бурлили в груди, желая вырваться, но он даже слова вымолвить не мог, всё перечитывая и перечитывая старательно выведенные строки. Знание, что предмет его обожания и самых искренних желаний, глубоко его уважает, заставляло желать жить. Мелкими теперь казались несколько недель локальной войны с Оценщиком, споры с семьёй и скандал со знатными семьями. Всё, что его волновало, сейчас чутка ссутулилось, чтобы быть с ним почти на одном уровне, щурило в нетерпении бордовые глаза и крепко держало посох — наверняка, тоже нервничал, но скрывал это лучше. Ну вот откуда в этом удивительном человеке так много талантов? — Ох, Сетий… Не догадывался, что ты вполне себе поэт. Я даже… Не знаю, как сказать. Ты мой лучший друг, я готов говорить это вечно. Я всегда готов защитить твою спину и без раздумий доверю тебе и свою. И всегда буду говорить за нас двоих, чтобы тебе не было неловко. Всегда. Между ними, внезапно, повисло слишком громкое молчание. Ответа от последователя Думата ждать не приходилось, но его мимика тревожила. Сначала он удивлённо вскинул брови, словно услышал что-то совершенно шокирующее, а после закусил губу, кажется, основательно задумываясь. Словно сдерживая себя от чего-то. Аврелиусу вдруг стало снова беспокойно — неужели он сказал что-то не то? Он не был мастером длинных красивых речей на личные темы, в которых он имел почти нулевой опыт. Поговорить о важности их целей, о духовности и Богах, о искусстве и новых открытиях — это он запросто, мог сочинять часами, воодушевляя народ. — Кори- Неожиданно резко он оказывается прижат к ближайшей колонне. Моргнуть не успевает, как фигура Старшего нависает над ним, и он даже не понимал, стоит ли ему пугаться за свою жизнь, или просто начинать паниковать. В горле ком, и он машинально упирается ладонями в плечи друга, из-за чего они оказываются в безумно смущающей со стороны позе. У Корифея заготовок на листах больше не было. Да и не сработали они, видимо, точно так, как он планировал. Поэтому надо было выкручиваться так, чтобы неловкий в общении Архитектор понял всё с первого раза. Он, так и не отведя взгляда, медленно указал на себя. Архитектор медленно моргнул, не понимая, когда длинный палец с красивым золотым перстнем указал на него. Внутри всех оборвалось и ухнуло куда-то в пятки, когда немой прижал кулак к собственной груди. Туда, где билось горячее, глупое, эмоциональное сердце. Теперь Аврелиус понимал. Всё прекрасно понимал. Такая глупость — сколько бы красивых слов они ни пытались сложить в предложения, лучшего всего они понимали друг друга, когда не произносили ни звука. И когда жрец Уртемиэля тянет к себе рукой, теперь уже полноценно возлюбленного, обняв его за шею, они снова были в тишине. Теперь всё было хорошо. Всё было так, как должно. И если хоть кто-то скажет, что это неправильно, то погорят все синем пламенем.***
Пожалуй, именно эта связь помогала им не сойти с ума окончательно, когда их дела плавно окрашивались искренним ужасом. Споры становились ожесточённее. Империя начинала суетиться, а люди сомневаться. В Жрецах, в Богах, в традициях. Их, Звёздного Синода, влияние постепенно ускользало сквозь пальцы, что стравливало их между собой, заставляя чуть ли не грызть друг другу глотки. В потом они услышали Зов. То звали их Боги, взывали к ним с просьбами, требованиями, наставлениями. Звали туда, куда никто не отваживался пойти надолго. В Тень. Боги просили, чуть ли не выли, хотели, чтобы Жрецы нашли их в Золотом Граде, чтобы освободили и вернули в мир. Они же сомневались. Архитектор не был уверен, что это хорошее дело, несмотря на то, что точно слышал голос Великого Уртемиэля. Всё это было так странно, смазано, словно наваждение, неправда. Впервые он метался между своими собственными домыслами и долгом, ведь всегда до этого он выбирал Веру. Корифей метался в принципе. Аврелиус знал, что Сетий глубоко верующий, преданный своим идеалам и родине. И он видел, как его страна, его родной Тевинтер, разрывался на части из-за их междоусобиц. Он метался везде, пытаясь исправить ситуацию, которую случайно сам и создал. Почти не спал, беспокоился, писал бесконечные письма, словно это хоть как-то могло всё поменять. Он перестал покидать собственное поместье, реже стал появляться на приемах и в обществе в целом, мог не явиться на собрание Синода. Движения его стали отрывистыми и нервными, а многие приказы суровее и опаснее. Люди боялись его, даже слуги лишний раз старались не оставаться с ним в одной комнате. Архитектор был единственным, кого он подпускал к себе. Он продолжал приходить, помогать с исследованиями ритуалов, иногда писал за него письма, отвечал от его лица на сборах, лишь бы хоть чуть-чуть, но облегчить чужую работу, чтобы выкроить для возлюбленного пару часов спокойного сна. Но этого было недостаточно, и нервы у Старшего сдавали. На одном из собраний, слыша, как снова начались обвинения в слабости, жрец с ужасом заметил, как у Корифея дёргается кадык и приоткрываются губы, словно он хочет что-то сказать. Разумеется, тот одернул себя, сжал зубы и выдохнул тяжело, но всё было понятно. Ярость топила его и делала безумнее, вызывала даже желание нарушить обет. В такие моменты он перехватывал его ладонь незаметно, гладил острые изгибы пальцев, отвлекал и успокаивал. Держал, пока крепкая хватка, полная сдерживаемой ярости, не ослабевала, и пальцы не переплетались осторожно друг с другом в причудливый замок. А потом, глубокой ночью, он тоже перехватывает прохладные руки Корифея, пока всё вокруг залито кровью. Магия крови была делом обыденным, но не с таким размахом. В порыве то ли гнева, то ли отчаяния, Жрец Думата изрезал себе все руки, и не остановился бы, не проснись Архитектор от ночного холода и внутренней тревоги. Он держал его, сидел близко, измазавшись весь в теплой, пахнущей металлом крови, лечил магией огромные порезы, от которых внутри все тянуло и дорожало. Ласково касаясь губами темной макушки, предупреждал, что шрамы местами останутся. А любовь его лишь качал головой, усталый и разбитый. «Плевать». Он готов был пойти на все, если бы это дало результат. Но ритуалы, что он пытался воплотить в жизнь, ничего не давали. Поэтому он сдаётся, отпуская сомнения и страх, и ведёт их к самой большой ошибке в их жизнях. Они должны были работать сообща. Но не смогли, отравленные обидами, корыстными помыслами и соперничеством. Ритуал, который требовал предельной концентрации, приведший бы их к Богам, сорвался. И даже когда понятно было, что ничего уже не спасти, первое, что он сделал, это оттолкнул Архитектора. Спасая его от того, что было дальше. Кровь заливала глаза, лицо, рот и нос, обжигала и заставляла сжимать челюсти до хруста, лишь бы не заорать от боли. Какое-то время он думал, что ослеп, пока через кровавую пелену не увидел знакомый рыжий силуэт, дрожащими руками колдующий заклинание. Шрамы на лице залечить до конца не вышло. Уродливое клеймо ошибки, из-за которого от раньше всеми обожаемого Жреца люди шарахались, как от огня. Но это было не единственной причиной страха и гнева. Зова они больше не слышали. Они вовсе больше не слышали Богов. Ни единого ответа, ни единого намёка, что там, за пределами их восприятия, их ждали. Теперь они остались сами по себе, как слепые котята, которые абсолютно не знали мира вокруг и опасностей, которые он таил. Теперь они для всех — убийцы Богов. Империя, на благо которой они положили все силы и жизнь, возненавидела их, отреклась от них, обвинила во всём. И, возможно, была права. Даже если они признавали это в глубине души, то не хотели верить. Семья Амладарис горевала, понимая, что теряет своего Главу и себя. Аврелиус не хотел думать о своей семье. От него отреклись почти сразу, словно и не было никогда. Теперь главой был брат, а он был призраком былого, отмеченным Тенью. Живым стыдом. И, что удивительно, впервые ему было абсолютно плевать. Звёздный Синод был официально распущен. В Магистрах, по крайней мере, в этих, больше не было нужды. Выброшенные за берег былой жизни, им оставалось только двигаться. Поэтому они и разбредались, кто куда, прятались, чтобы переждать бурю и снова восстать, когда мир не будет готов поглотить их. Архитектор, который отказался снимать с себя титул, ощущал себя противоречиво. Свобода и неизвестность создавали жуткую смесь сомнений, как минимум, в том, смогут ли они это пережить. Но ощущая, как рядом, соприкасаясь плечами, с ним стоит самый близкий ему человек, хотелось верить, что им моря по колено, и не страшны никакие Боги. — Мы ведь справимся, да? Он задаёт это, не надеясь на прямой ответ. Он всегда задавал риторические вопросы, догадываясь, что сказал бы дорогой собеседник. Однако в этот раз, тихо и хрипло, так неожиданно, из-за чего на секунду показалось, что ему померещилось, прозвучал ответ. — А как иначе? Мы ещё докажем всем этим слепым плебеям, что мы не убивали Богов. Мы превзошли их. Пока мы вместе, мы переживём их всех.***
— А потом мы прятались, долго пытались разобраться с последствиями, начались бесконечные проблемы с тем, что мы, вообще-то, считались страшными рабовладельцами, и из-за этих бесконечных споров Корифей ненавидит вообще всех эльфов. Ну, а потом он сильно ударился в исследования, вывел теорию о взаимодействии точных наук и магии, чем вернул себе имя, мы смогли объясниться, и, ну, теперь я здесь вам это всё рассказываю. Как-то так. Архитектор делает последний глоток чая, пока его невольные слушатели, кажется, переваривают всё то, что услышали. Не удивительно — не каждый день ты можешь услышать часть истории мира с абсолютно другой стороны. — Как литературно. Ты не пробовал действительно писать? Хотя, погоди, твой бог же благоволит творцам. Скорее всего, пробовал, — Хоук хмыкает и звучит саркастично. Считал, видимо, что все слова древнего тевинтерца стоит делить на два, а то и на десять. Самого Магистра это не задевало вовсе. Он догадывался, что так будет. — Как-то сложно поверить в такое, когда мы говорим о чудище, которое создало чуть ли не биологическое оружие из скверны, — Алларос дёргает плечом, вспоминая, как перебирал информацию о патентах компании, и узнал много нового. И много того, что он предпочёл бы не знать. Однако тут же он слышит неловкий кашель, и видит удивлённый взгляд. — Милый, но то исследование с влиянием скверны на кровь, вообще-то, моё, — Тевинтерец складывает ладони на коленях, испытывая некоторое смятение. С каких пор одно из его лучших личных творений, было приписано его супругу? — Что? Но там была его фамилия. Я смотрел, там точно было Амладарис. Он присвоил себе твоё изобретение? А я говорил, что ему нельзя доверять, — Эльф, с очевидным непониманием в голосе, немного резко откидывается на спинку мягкого кресла, жестикулируя так, словно ему этот вопрос был глубоко принципиален. Хоук задумчиво переводил взгляд то на одного, то на второго, пока неожиданно не завис. К счастью, ненадолго, иначе Аврелиус не смог бы сдержать смеха. — Так ты после свадьбы взял его фамилию? — Именно, друзья мои. Как порядочный мужчина, — Он разводит руками так, будто это очевидно, и улыбается так до жуткого дружелюбно, что юнцы, в общем-то, вспоминают, что Магистр-то ничуть не безопаснее их проблемного начальника, — А ещё, напомню, что у моего дорогого Корифея образование физика-ядерщика. Эксперименты на природных и животных материях он не проводит, это всецело моя забота. Точно так же, как и биологический отдел, в который вам запрещено заходить под страхом смерти. Хоук и Лавеллан панически переглянулись. В процессе истории и весьма приятного общения, они действительно забыли, с кем имеют дело. За мягкой улыбкой и манерной внешностью скрывался древний потенциальный психопат, который, возможно, и не побрезговал бы ставить эксперименты на людях, если бы не профессиональная этика. К счастью для запаниковавших, Архитектора от них всецело отвлекает уведомление на телефоне. Он проверяет входящие и, тут же проигнорировав плашки об ответах в твиттере, где он уже третий день спорил об эльфийской мифологии и трактовках мифов с кем-то под никнеймом «NotFenHarel», и сообщения из чата со своими помощниками, где Веланна и Ута опять спорили на счёт его расписания на завтра, открывает личный чат. В конце концов, сложно устоять, когда на фото контакта стоит глупая фотография его супруга в мягком ободке с ушками, который он на него нацепил шутки ради, с самым недовольным видом на свете. Ну, не мог же он не помочь, когда тот жаловался довольно давно, что волосы сильно отросли и мешаются, а обрезать не хочется? Сетий♡: Я думал, ты уже дома. Вы: Извини, аматус, Терон попросил меня побыть просветителем молодежи, и я задержался. Надо было предупредить. Сетий♡: Жаль. Я купил тех отвратительных слоек, которые ты обожаешь. Надеялся, что довезу их до тебя горячими. Вы: О нет, мои слойки! Я уже бегу, буду дома минут через 20. Вы: Только проследи, чтобы они не остыли!!! Сетий♡: Всегда знал, что тебя можно купить за еду. Вы: Это акция специальная, я по скидке только для тебя. Он смеётся глухо, словно подросток, прижимая ладонь к щеке. Корифей проявлял заботу специфично, но до одури искренне. Они не всегда сходились во вкусах, но продолжали уважать друг друга. В конце концов, при всей своей ненависти к кофе и сахару, его супруг продолжал готовить его каждое утро, сопровождая четырьмя кубиками рафинада. А он заваривал ему по вечерам отвратительно горький чай, который мог пить, пожалуй, столько сам Амладарис, даже не морщась. Корифей не выносил утренние подъёмы и, если дать ему волю, мог проспать до обеда, но даже в выходные был готов просыпаться пораньше, чтобы поспеть за неугомонным мужем, с которым у него из-за работы было не так много свободного времени только для них. А «жаворонок», памятуя о чувствительном неглубоком сне, перемещался по квартире исключительно тихо, чтобы не тревожить чужой покой лишний раз, даже если это означало глупую осторожность, на которую нужно было намеренно терпения. Прошло несколько веков, а они, все так же, иногда общались записками, что крепились по всему дому на цветастых стикерах, перерабатывали, ввязывались в споры и сплетни высшего света. И всегда — вместе. — Прошу прощения, друзья мои, пора бежать домой. Рад был бы поболтать ещё о моих прекрасных исследованиях, но я и так порядочно задержался, — Он поправляет рыжие кудри, которые от тепла начали пушиться, и оборачивается, чтобы позвать миленькую официантку с счётом. За окном была середина зимы. Ветер выл в проулках, срывая с людей шапки и выдувая последние крохи тепла из-под курток и пуховиков, а ещё разнося полноценную снежную метель, которая покрывала все пушистым белым покрывалом. И, несмотря на сильный минус и пасмурную погоду, люди всё равно спешили, кто куда. Родители гуляли с детьми, шумели большие компании подростков, кто-то только выбрался с работы. Все такие разные, но складывающиеся в красивую картину вечерней жизни Орлейской столицы. Людям было, куда спешить. И у него, Архитектора, тоже было место, куда хотелось поскорее вернуться.