***
Я натягиваю одежду, игнорируя спадающие на лицо каштановые волосы. Солнце совсем недавно встало, почему-то этой ночью мне отчаянно не спалось. Я думал о том, чтобы навестить Эву, но, кажется, она снова живёт не одна, да и напугать её мне совсем не хотелось. Так и не заснув, я решил, что приду к ней с первыми же лучами солнца: сердце трепыхалось и требовало этого. В груди засело непонятное чувство тревоги, но оно преследовало меня последние несколько дней, поэтому мне приходилось игнорировать его, однако, резкое оживление за окном прибавило мне неуверенности и волнения. Что-то определённо происходило. Я поправляю кулон на груди, на ходу пальцами зачесываю волосы с привычной манере и выхожу из дома. Торопливым шагом иду к ней, но уха касается чужой женский голос: - Да, ночью ещё одного черномага словили. Говорят, что с торговкой в доме жила... Сердце замирает, дыхание сбивается. Ноги подрываются с места, пока в голове проносятся чужие движения и улыбка. Разве чужие? Разве уже не ставшие родными? Изгибы её изящного тела, бархатистый смех, услышав который, вернёшься к жизни. Её тепло рук на плечах и щеках, чувство важности и любви, которое она приносила в мою душу. С грохотом вваливаясь в её дом, я наблюдаю пугающую картину с явными признаками борьбы: перевёрнутый горшок, разбросанные вещи, среди которых те, что я привёз и подарил ей, украшения и яркий аромат масла, которое, кажется, разбилось. В горле застревает крик, я пытаюсь сообразить, что делать. Снова подрываюсь с места и бегу в конуру несчастного эпистата, из которой совсем недавно забирал Эву.***
Охотники у входа пропускают меня без лишних вопросов: видели издалека, кто бежит. Наверняка уже уточнили, что со мной делать. Запах крови чувствуется ещё у входа, сжимая сердце в тиски. В голове лишь её имя и одно-единственное "нет", которое едва ли поможет. Я без разбора забегаю в комнату, запах крови в которой превышает все возможные нормы морали и человечности, но меня резко вытягивают назад, и я почти падаю, с обезумившим лицом смотря на того, кто потянул меня за плечо. Едва помня себя, я понимаю, что предо мной стоит Тизиан, и взгляд его полон сочувствия. Но мне не нужно его сочувствие, я готов убить каждого охотника в этом помещении и за его пределами, каждого, кто тащил сюда мою женщину. - Пеллийский, тебе нельзя туда заходить. Приказ верховного эпистата. Ярость бьёт в виски, я пихаю его в грудь, но не получаю никакого сопротивления. Тело с глухим стуком бьется о стену, из его груди вырывается рык, но он не делает ровным счётом ничего. - Да хоть фараона! Где Эвтида? Она там? Что вы сделали с ней? У меня было намного больше вопросов и ещё больше претензий. Но всё, что я мог - кричать без разбору. Тизиан молча вздыхает и опускает взгляд, и мне уже не до выяснений и приказов: я уверенным шагом захожу в помещение, куда мне было велено не заходить и понимаю, что моя жизнь теряет смысл.***
Я плохо помню, что происходило после. Острый запах крови оставался в носу, а в ушах стоял её крик ужаса и боли, мольбах о помощи, хотя это невозможно. Я помню лишь её лицо в ссадинах и ранах, но оно всё равно было самым узнаваемым, в отличие от тела. Темные пряди, спутанные и промокшие кровью, спадающие на загорелые, но уже бледные плечи, вместо её красивых нарядов - белая тряпка, как у Дии на казни. Липкая и холодная, оставляющая после прикосновений лишь липкость и холод, пробивающий на мурашки. Я прекрасно осознавал, что она не очнётся, но отчаянно тряс её за плечи и выкрикивал её имя в попытке разбудить. Пытался обнять, пачкая одежду и кожу кровью, кажется, даже плакал и выл. Амен, приказавший не пускать меня, стоял в стороне и вытирал руки. Смотрел в сторону, почти не дыша. Его привычный запах не пробивался сквозь толщу крови, которая до сих пор капала на пол, но в комнате не было слышно ничего, кроме моих просьб и криков. Я ждал её ответа, её смеха и просто её голоса и прикосновений, но не чувствовал ничего, кроме пустоты. Я даже забыл о том, что происходит вокруг меня, падая на колени, и носом утыкаясь в её бедра, не прекращая кричать: просто так, выталкивая всю дурь и все силы. Кажется, в комнате меня оставили одного, потому что чужого дыхания я не слышал. Хоть я и не слышал его даже тогда, когда зашёл сюда. Я ничего не слышал: лишь звенящую тишину, которая резала по ушам хуже, чем проклятия и угрозы. Я поднимал голову, оставляя солёные слёзы на её ногах и просил её встать, просил пойти со мной, пытался уговорить и просил не оставлять меня. Но она не двигалась, оставаясь в одном положении, и грудь её так и не начала вздыматься. Я слышал, что чужой мужской голос зовёт меня, чувствовал, что меня пытаются оторвать от неё, но как верный пёс сидел в одном положении у её ног и не уходил, ждал, что она встанет и погладит меня по волосам. Ждал, когда она засмеется от того, что я трусь носом о её коленку, проделывая это множество раз, но она не реагировала. Снова звал её и бодался, гладил и пытался заговорить, снова умолял и плакал. Казалось, что тело моё мне не принадлежит, что на самом деле я не существую и не дышу. Упавший на родные бедра кулон луны резко привёл меня в чувства. Я сглотнул, ощущая, что горло саднит. Облизал высохшие губы, задышав чаще, и поднял голову, взглядом встречаясь с ненавистным мне эпистатом. И только сейчас вспомнил о его существовании. О том, кто виноват в её смерти. - Ливий, уходи отсюда. Возвращайся домой, пока я не казнил тебя за причастность к черномагам и попытке скрыть их. Судя по ощущениям, я разрываюсь на части. На самом же деле поднимаюсь на ноги, которые до невозможности затекли. Кажется, мои глаза выражали такое безумие и такую боль, что даже Амен сделал опасливый шаг назад. - Я сам убью тебя. Я убью каждого, кто касался её. Я ненавижу тебя, - слова как яд, вытекают прямо с моих губ. Я буквально выплёвываю слова, совсем не беспокоясь о том, что он может со мной сделать, - Как ты мог убить её? Как ты мог тронуть мою Эвтиду? Я не говорю - рычу. Меня снова охватывает волной ярости, и я бросаюсь на верховного эпистата, оставляя, кажется, добротный синяк на челюсти. Я был готов убить его голыми руками, не используя ни одно из приспособлений, которыми они пытали мою маленькую Эву. В голове пульсировало отчаянное и очень острое: "Ты даже сейчас не защитил её", и я злился, злился так, как никогда. Не только на Амена, но и на себя. Вина сжирала мою душу изнутри, вгрызаясь так, что хочется умереть, но я вымещал всю свою злость на мужчине, так же, как он вымещал злость на моей женщине, ведь он так долго не мог поймать её за хвост и казнить. Ведь из-за неё было столько бед, но это была моя вечно бедовая голова. Это была моя ответственность, это была моя жизнь, моя любовь, и мне было невыносимо от мысли, что я не стал её защитой. Сквозь пелену я понял, что Амен махнул рукой другим охотникам, не разрешая меня трогать, что я раз за разом бросаюсь на него, но он отражает мои атаки, и я попадаю за редким исключением. Я помню, как моя челюсть резко заболела, а я оказался на полу: маленький и поверженный, неспособный защитить свою любовь и даже себя, отомстить за её смерть и вынести ту боль, что застряла в груди. - Она звала тебя. Сначала шёпотом, пока ждала меня, потом - кричала, - он поджал губы, не смелясь закончить, - Она ни разу не попросила пощады. Лишь умоляла не трогать тебя. Я чувствую, как из глаз снова льются слёзы, дрожу всем телом и всхлипываю. Сжимаю руки в кулаки и представляю её. - Я пообещал ей, что не убью тебя. Но ты должен уехать отсюда и больше никогда не появляться. Одна моя щека горит, вторая - чувствует холод пола. В нос бьёт запах крови и её масла, мозг отчаянно пытается ощутить её тепло, а уши - уловить её голос. Этого нет. Есть лишь плотный запах крови, от которого к горлу подступает тошнота. Это моя личная комната пыток. Я продолжаю лежать, игнорируя его. Снова не помню, как меня притаскивают в мой дом и как я отключаюсь. Просыпаюсь явно нескоро, не чувствуя совсем ничего. Пустоту. И лишь подушечками пальцев ощущаю приятный холод металла: мой подарок, сделанный специально для неё. Герса приносит мне еду, пытается поговорить, но я даже не смотрю на неё. Когда-то я возвращал Эвтиду к жизни, заставлял её есть и умывал. Гладил спутанные пряди, мои любимые, и уверял, что всё будет хорошо. Но разве сейчас хорошо? Что, если бы я уговорил её уехать сразу? Что было бы, если бы нам удалось сбежать? Мне страшно закрыть глаза: я снова вижу её во сне. Надеюсь, что это её проделки онейроманта, но, очнувшись, понимаю, что это не так. Последний сон, который мне приснился, был ещё одним моим персональным адом: Эва, лежащая на столе для вскрытия тел. Тёмные волосы спадают с него, свисая с края, а кулон в виде луны, покоящийся на груди, уже не блестит так, как раньше.