“The voices in my head keep tellin' me to choose a side
Голоса мне говорят, сделай выбор для себя.
It's heaven or hell like it's do or die
Либо ад либо рай, это вопрос жизни и смерти всегда.”
Рок музыка, вопреки стереотипам, всегда успокаивала Бакуго. Расширяла сосуды, позволяя крови заполнить артерии, отправляла кислород к мозгу. Расслабляла мышцы и придавала сил. Вдохновляла на свершение невозможного. Ему, чтобы настроиться на сложную операцию, на тяжёлый день или на выматывающую токсичную встречу, необходимо прослушать пару-тройку треков. Работало что в школе, что в универе, что во взрослой жизни. Он мельком поглядывал на Шото. Она сидела на пассажирском сидении, что-то читала в телефоне и качала головой в такт музыки. Должно быть она читала очередную статью в медицинском журнале. Кацуки знал, единственное, на что она не жалела денег – подписки и покупки меджурналов. Машина сбавила скорость и въехала на стоянку маленького белого дома. Бакуго заглушил мотор, но не спешил выходить. Откинулся на спинку кресла и вслушивался в слова песни. Шото отстегнула ремень и повернулась к нему. — Бакуго, что-то не так? — с беспокойством спросила Шото, а тот только уставился на свои руки на руле. — Всё в порядке, — не сразу ответил он. — Пойдём. Кацуки всегда хотел свой дом. И вот он достигнул цели. Вся глупость про аффирмации, загадывание желаний под бой курантов, мечтания перед сном — не в его стиле. Если Бакуго поставит цель, то он достигнет. Маленький домик выглядел опрятно и уютно. Хозяин тщательно следил за порядком, подстригал лужайку, ухаживал за цветами и деревьями, сам построил забор от лишних глаз. Его дом – его крепость и царство. Бакуго постучал в дверь. Через минуту открыла невероятной красоты женщина. Сразу было сложно определить её возраст, за это стоило благодарить генетику. Светлые волосы, горящие алые глаза, улыбка, что при должном контексте станет оскалом. Невозможно отрицать их поразительное сходство. — Здравствуй, мама, — произнёс Кацуки. Женщина расставила руки, и Кацуки перешагнул порог и обнял мать. Тодороки робко топталась на месте позади, она не хотела мешать семейной встрече. — Мам, это Тодороки Шото, — Кацуки отпрянул от матери и повернул голову к Шото. — Здравствуйте, — Шото подала голос и протянула руку в приветствие. — Здравствуй, зови меня Бакуго-сан, — женщина приняла рукопожатие. Шото медленно крутила головой, чтобы как бы незаметно разглядеть дом Кацуки. Она знала, какой он в работе, — аккуратный, ловкий, внимательный к деталям и находчивый — но дом уже совсем другая сторона жизни. Дом, по мнению Тодороки, место силы, где получаешь возможность не притворяться и быть самим собой. У самой Шото такое место появилось лишь после окончания старшей школы, когда она сбежала из дома отца, который за глаза называла “Happy house”. Они прошли в гостиную. Пара шкафов с книгами у стены, на полках стояли фото в рамках, растения в горшках на подоконнике и то, что привлекло внимание сразу, — камин. Шото представила, как Кацуки по вечерам сидит в кресле у зажженного камина и пишет карты пациентов. На нём мягкие домашние тапочки, плед у ног, очки в толстой оправе на переносице… Тодороки вздрогнула, когда услышала голос. — Рад, что ты нашла время в своём плотном графике и приехала ко мне. Знаю, как ты занята. — Кацуки обратился к Шото. — Моя мама ведущий хирург в Токийской университетской больнице. — Ничего подобного, — Мицики махнула рукой, опустилась в кресло у камина и закинула ногу на ногу. — Я вообще не занята сейчас, просто консультирую в нескольких больницах. Я уже пару лет не оперирую. Тодороки, — Её алые глаза сверкнули. — Ты тоже хирург, как и Кацуки? — Нет, я лечащий педиатр, — проговорила Шото, садясь на диван. — Работаю в этой больнице почти три года. Сразу после окончания университета. Мицуки ничего не сказала, только кивнула и улыбнулась, будто что-то обдумывая. Молчание не сулило ничего хорошего. — Видишь вон ту книгу? — она указала на толстый коричневый корешок на верхней полке. — Моё руководство по азам в хирургии. В со-авторы нужен тогда был профессор с регалиями, иначе книга не увидит свет. Сама знаешь, как сложно волевой женщине в мире мужиков. Обязательно рядом должен быть член, как будто бабы с яйцами не достаточно для полноценности. В итоге я написала всю книгу за месяц, а тот, прости Господи, профессор даже и слова не написал, только свою подпись поставил с важной рожей. Мерзкий тип. Вот и познакомились. Говорят, что на первое впечатление есть лишь одна попытка, а другие говорят, чтобы узнать человека перед собой нужна минута. В любом случае Мицуки Бакуго послала нахер и тех и других. Тодороки приоткрыла рот то ли в шоке от острого языка Мицуки, то ли что-то сказать. Но Бакуго оказалась быстрее. — Тодороки, может мне не стоит лезть в это дело, но я всё же рискну, — прозвучало не вопросом, а предложением. — Когда я увидела тебя с Кацуки, я подумала…точнее, я понадеялась, что… — Мам, мы с Тодороки просто коллеги, — вмешался он. — Конечно-конечно, за все годы я ни разу не видела его с девушками. Даже начала сомневаться в его ориентации. Кацуки поспешно закашлял, а Шото коротко посмеялась. Между ними лишь работа – смены в скорой помощи и смежные пациенты – но Тодороки нутром чувствовала, что он не гей. Может би- или пансексуал, но не гей. Не то, чтобы она об этом размышляла, не то, чтобы гуглила. — Как Бакуго и сказал, мы только коллеги и всего. Извините, если разочаровали, — пошутила Тодороки. — Видимо ту самую он ещё не встретил. Повисла тишина, разбавляемая звуками агонии Кацуки. Он старался перевести дыхание. Мицуки оценивающе рассматривала Шото с ног до головы. Её тёмный брючный костюм, туфли на каблуке и распущенные двухцветные волосы. Тодороки съёжилась под испепеляющим взглядом мамы. — Вы должно быть голодны, — хлопнула в ладоши Бакуго. — Так что пойдемте ужинать. Я приготовила стейк с гарнирами. *** На столе на террасе, что был накрыт на три персоны, горели свечи. За ним сидели и живо что-то обсуждали. Вечерний ветерок развевал волосы и облизывал кожу, разнося запах сочного мяса. Где-то в кустах звучало присутствие сверчка. На небе незаметно появлялись звёзды. Раз в десять минут проезжала машина: соседи возвращались домой. — Кацуки был очень активным ребёнком, я за ним не успевала уследить, — мелодично говорила Мицуки. — Как утром уходил на улицу, и я не знала, где он до самого вечера. За ним шла малышня нашего района. Все знали о моём Кацуки. — Она гордо приподняла подбородок. — Я ему всегда говорила, что ты умён не по годам. Тебя окружают дети, которые завтра станут разнорабочими, строителями, а ты станешь другим. У тебя мой огонь. Ты пронесёшь его через всю жизнь и оставишь след. Слушая монолог Бакуго Тодороки сидела на стуле прямо, словно палку проглотила. Она улыбалась как могла, а могла она плохо. Не на минуту не отрывала взгляд и понемногу отпивала красное вино. Она похвалила приготовленные блюда Бакуго. Съела с аппетитом всё, что ей положили в тарелку. Была ли она правда голодной или не хотела обижать хозяйку, Кацуки не понимал. Ему хотелось узнать, предпочитает ли Шото по утрам блинчики, а может омлет или панкейки. Он глотнул вина и облизнул капли с губ. — Представляешь, Тодороки, — Мицуки коснулась руки Шото. — Однажды его побили старшеклассники. Он тогда пришёл домой и не проронил ни одной слезы, ни одного писка от него не было. На следующий день он надрал тем подросткам задницы, а потом его отстранили и наказали. — Она звонко рассмеялась и сделала глоток вина. — В нём мой огонь. Всегда он был. — Очевидно, от кого у него такие суперспособности, — сказала Шото. — Вы можете гордиться тем, каким замечательным врачом стал Бакуго. Я не раз была зрителем на его операциях, и каждый раз было вдохновляюще видеть, как он мастерски управляется скальпелем. Вся операционная – его владения. — Я и горжусь, — мама поджала губы и опустила взгляд в тарелку. Кацуки растерянно посмотрел на Шото. Он на работе слишком сосредоточен на себе и пациенте, что практически никогда не поднимал головы, чтобы завидеть зрителей. Только он, операционное поле и пикание аппаратов. Но если бы он знал, что Тодороки за ним наблюдала, то он поднимал бы голову чаще. — Сына, помнишь мы с тобой говорили про моего коллегу в больнице Синдзюку? — нервно встряла Бакуго. — Что? А, да помню, — Кацуки прочистил горло и резко повернул голову к маме. — В общем, он согласился, чтобы на следующей трансплантации сердца, ты ассистировал ему. Будь это предложение озвучено месяц назад, то Кацуки бы из штанов выпрыгнул. Он в голове перебирал десятки способов уйти от этого разговора. Хотя вариант с уходом сложно представить, то хотя бы перенести его на неопределённый срок. Один из многих плюсов телефонных разговоров в том, что при любой возможности можно отключиться, сославшись на отвратительную связь. — Спасибо за такую возможность я это ценю, но не стоило использовать свои связи. — Зачем ещё мне продолжать крутиться в высших кругах, если не ради тебя? Ради тебя. Даже сложно посчитать, сколько за свою жизнь Кацуки слышал эту фразу. Она была в криках, в истериках, в ссорах, в воодушевляющих и преодоряющих речах, в поздравлениях и пожеланиях. Всё от одного человека. Всё от безусловной любви. — Разумеется, — он пошевелился на месте, поводил потными ладонями по бёдрам, чтобы унять дрожь. — Эм, хотел тебе сказать об этом позже, но раз уж беседа зашла…я решил специализироваться в травматологии. Как по мне, там больше перспектив. — Что ж, тогда я позвоню ему и скажу, что уже не актуально, — Мицуки отвела взгляд. Она тут же помрачнела, поджала губы. Её плечи напряглись, а голос больше не звучал бойко. — Прости, что так внезапно. — Нет-нет-нет, всё в порядке. Надеюсь, я не помешала, — Кацуки мог поклясться, что расслышал, как она едва сдерживала слёзы. — Тебе не нужна моя помощь. Ты уже совсем взрослый. Она спешно встала и начала собирать грязную посуду. Пустая миска салата, бокалы, тарелки. — Бакуго-сан, мне вам чем-нибудь помочь? — привстала Тодороки и потянулась к посуде. — Нет, лучше я сама. — Холодно отрезала Мицуки, развернулась и зашла в дом. Кацуки раздосадованно вздохнул. Это снова произошло. Он провёл рукой по своему андеркату, чтобы заземлиться. — Я могу помочь всё убрать, — тихо произнесла Шото. Он категорично заматал головой, поджал губы, положил салфетку на стол и отодвинул стул. Тодороки оставалось только смотреть, как он взял пару тарелок и ушёл. На кухне Мицуки уже во всю старательно натирала тарелки. Она стояла к нему спиной, но Кацуки в точности мог представить выражение лица матери, плоть до последней морщинки. С детства предугадывал её дальнейшие действия и слова. Только чтобы выжить. — Давай я помою. — Нет! — резко выпалила она и крепче сжала тарелку. — Я сегодня хозяйка. Это моя работа. Она повернулась к нему с посудой в мыле, та предательски выскользнула и разбилась. Осколки разлетелись по полу. Кацуки опустлся на колени и стал собирать крупные куски бывшей тарелки. — Я всего-то хотела тебя увидеть. Сам знаешь, что я не молодею. Хотела сделать для тебя что-нибудь особенное, чтобы ты вспоминал про меня чаще, чем два раза в год. Ему было трудно воспринимать от неё такое. Два раза в год – день матери и её день рождения. Более, чем достаточно. Где-то в глубине своего я, Кацуки было стыдно, что он когда-то уехал учиться на другой конец страны. Он испытывал преобретённое чувство вины, что редко звонил и давал о себе знать. Но головой он понимал: это необходимо, иначе с такой матерью он свалиться в депрессию. Об этом он ей никогда не скажет вслух. Кацуки поднялся на ноги, выбросил стекло в мусор и прошёл в гостинную. На полке над камином виднелось несколько фото. Он взял одно из них. Маленький мальчик с белым козлёнком и бутылочкой смотрели на него с фото. — После того дня, когда я побил тех хулиганов, — начал Бакуго, зная, что мать беззвучно за ним пошла. — Ты отправила меня на ферму. Старик, не помню его имени, повесил на меня едва родившегося хилинького козлёнка. — Его губы растянулись в улыбке, когда тёплая рука легла на плечо. — Я ночами не спал. Боялся за него, выхаживал и кормил. Малыш был моей ответственностью. Мицуки поцеловала сына в щёку и ближе прижалась к нему. Повернувшись, посмотрела на фото. Именно она сделала её без ведома. Запечатлела мгновение. Позади послышалось шмыгание носом, и они одновременно обернулись. Облокотившись о дверной косяк стояла Шото и спешно вытерла слёзы. — Тодороки, ты в порядке? — он чуть отошёл от мамы. — Я тебя расстроил? — Всё хорошо. Я вспомнила свою маму. Мы с ней никогда не были близки. Она там, а я здесь. Так было всегда. Рей Тодороки уже много лет живёт в тысячах километров от Шото. Цена за связь с Энджи для обеих. Хоть и прошло почти пятнадцать лет, как её выписали из клиники, ближе мать и дочь так и не стали. Суровая реальность травмы на всю жизнь. — Мне так жаль. Кацуки хотел подойти к ней, обнять её и сказать, что всё ещё наладится, но рука матери держала крепче. — Прямо сейчас он твой коллега, — ядовито встряла Мицуки. — Он не твой парень и не муж. Посмотри шире. — Она развела руки в стороны. — Всё это: приглашение на ужин, его неуместная ностальгия. Это его игры, всего лишь притворство, чтобы разжалобить тебя. Но он хорош, признаю. Иногда сложно разглядеть фальшь. Держись от него подальше. Он одинок, потому что так должно быть. Каждое произнесённое матерью слово, словно кувалдой пришибало к полу. Её острый язык насквозь резал тело, только ни капли крови не было. Душу истерзал. В глазах почувствовалась влага. Как бы ужасно это не прозвучало, Кацуки к этому уже привык. Самый лучший момент напомнить себе, почему он звонил матери нечасто. — Мам, прошу пойми, я всегда переживал и буду за тебя переживать. — Ты появляешься только когда тебе что-то нужно, а потом исчезаешь, — хмыкнула Мицуки и сложила руки на груди. — Ты с каждым днём всё больше и больше напоминаешь своего отца. Сынок, с тобой явно что-то не так. Ты слаб так же как и он. — Она повернулась к Шото, которая пыталась спрятаться. — Отвези Тодороки домой, — грозно произнесла Бакуго и широким шагом прошла мимо Шото. *** За время поездки ни Кацуки ни Шото не проронили ни слова. Он был погружен в свои думы, а она опасалась навредить ему своими вопросами, усугубить травму. Подъехав к многоэтажному дому, где жила девушка, он заглушил мотор и прислонился лбом к рулю. — Бакуго, как ты? — наконец нарушила молчание Шото. — Давай просто не будем об этом, — с тяжёлым сердцем глухо ответил он. — Сделаем вид, что этого не было. — Я же вижу, как тебе плохо. Она часто говорит тебе такое? — Послушай, — рассердился Кацуки и выпрямился в кресле. — Она через многое прошла. Всю жизнь пришлось многое доказывать. Никто не ценит её достижения и её саму. — А твоя мама не права, ты не плохой человек, ни капли. — Не будем об этом… — Нет будем, потому что мы друзья, — Шото подвинулась к нему. — А друзья говорят о таком. — Мы просто используем друг друга, когда это выгодно. Вот и всё. — Чушь полная. Хочешь оттолкнуть, как обычно поступаешь? Я не верю, что мы не друзья, — она отрицательно замотала головой. — И ты тоже не веришь в это. В тебе столько силы, что мне даже завидно. А ещё полно твердолобости и упрямства. Бакуго сузил глаза и всмотрелся в лицо, пытаясь найти неприкрытую ложь или насмешку. В свете уличных фонарей лицо напротив было абсолютно спокойным. Даже успокаивало. Тодороки привстала, потянулась и провела рукой по его щеке. — Кацуки, ты не похож ни на свою мать ни на отца. Ты похож на самого себя. Ты так много трудился, чтобы стать самим собой. Не забывай. От этих слов у него практически сердце разорвалось. День был настолько поганым, что подобная нежность уже казалась не реальной. Он перехватил пальцы Шото и мягко прислонил их к своим губам. Её дыхание участилось, щёки загорелись румянцем, а глаза в удивлении расширились. В её гетерохромные глаза он готов был смотреть вечно. Всего одно движение вперёд, и он накрыл её губы своими. Невесомо, нежно, нерешительно, отчаянно. Сама мысль, что Бакуго может в чём-то сомневаться, не укладывалась в голове. Словно он опасался, что Шото его оттолкнёт, а после зарядит звонкую пощёчину за своеволие. Но этого не произошло. Тодороки наоборот прижалась к нему и ответила на поцелуй. — Не пойми меня неправильно, — насмешливо произнёс он, когда разорвал поцелуй. — Но кажется мы с тобой больше не друзья. — Похоже на то.