Red lips and praise.

      Обычно подобные игры не кончаются чем-то масштабным. Джерард, конечно, всегда за эксперименты, но ему больше по душе дикие сочетания несочетаемого, нежели что-то яркое и броское отдельно от образа. Акцент на макияже? Круто, но ничего слишком вульгарного в девяти из десяти случаев. Ему всё ещё проще оставаться неприметным, этакой тенью, однако тяжело следовать принципу «будь более неприметным», когда пробы чего-то нового кажутся такими соблазнительными, а средства и некоторые другие аспекты наконец-то позволяют устроить небольшие перемены. И когда это одобряемо. Но если Джерард старается не выделяться на публике, это не значит, что он не способен на это наедине с Фрэнком. Наедине с Фрэнком возможно вообще всё, и в этом Уэй убеждается всё сильнее с каждым разом.       Он занимается этим не так часто, как может показаться. Либо же это дело привычки, за счёт чего Джерард просто перестаёт замечать, с какой периодичностью прибегает к подобным вещам. Но, независимо от этого, у Джерарда действительно неплохо выходит обращаться с косметикой и прочими «женскими» штучками. Его гардеробу не чужды усыпанные кружевом, обшитые рюшами блузы, соблазнительно длинные юбки, подолы которых свисают ниже щиколоток, либо же наоборот едва прикрывающие сочные бёдра — это, чёрт возьми, его тема. Составлять экстравагантные образы, пробовать что-то новое на себе и играть с собственным чувством стиля — вот, в чём отдушина и счастье.       Что немало важно, это нравится не только самому Джерарду. И, наверное, именно по этой причине он уже несколько минут крутится перед зеркалом, стараясь как можно аккуратнее накрасить губы яркой бордовой помадой. Руки подводят, ноющие после долгого дня руки едва слушаются, но в этом самый кайф — потратить время для того, чтобы порадовать себя. И Фрэнка. Сначала Фрэнка, а потом уже себя. Ему, кажется, макияж доставляет ещё больше, чем Джерарду, и от этого уже сводит тяжкой судорогой низ живота. Фрэнк обязательно размажет остатки туши на ресницах и помаду до блядской неаккуратности, будто бы и не было столько времени потрачено на образ.       Впрочем, Джерард солжëт, сказав, что надеется на что-то иное.

***

      Поцелуи, горячие вздохи, руки, взаимно ласкающие тела друг друга — всё мешается в одно единое, заставляющее возбуждение приятно давить на низ живота. Джерарду аж дурно становится: он наваливается на Фрэнка, прижимая к стене весом всего тела, и как чёртов извращенец притирается пахом к его бедру — удивительно мягкому и приятному на ощупь, совсем не то, что тупо долбиться в кулак. В голове откровенно пусто, никаких посторонних мыслей, впервые за долгое время реальность и ничего больше. Губы мажут по скулам, подбородку, обросшему недельной щетиной — колюче, Уэй смеётся себе под нос, ибо колется жутко, прям до невозможности, но ничего против не говорит. От этого ощущения лишь ярче. И Фрэнку идёт. Айеро едва не мечется из стороны в сторону, выгибается в спине, как кошка, вжимаясь грудью в грудь Джерарда; кажется, ещё чуть-чуть, и он начнёт чувствовать ускоренное сердцебиение Фрэнка как своё собственное.       Ладони расправляют рубашку, вытаскивают её полы из брюк. У Джерарда в штанах тяжелеет от вида Фрэнка, одетого в классику. Хуже не станет, если не раздеть его до конца — Уэй облизывается на него и так. Он ему нравится. Даже растрëпанный и неаккуратный, с опухшими губами, едва не кровоточащими от рваных быстрых поцелуев, в неприлично мятой одежде и с подкашивающимися коленками — этот образ хочется отпечатать у себя в подсознании, чтобы акты грехопадения в одинокие ночи стали намного интереснее. Он не раз будет обращаться к воспоминанию в моменты, когда всю его бешеную страсть некуда деть — стыдоба, конечно, но хуже ли от того станет? Конечно, нет.       Шея Фрэнка пестрит поцелуями. Джерарда это стесняет, все касания отпечатываются не только синяками, но и ярким пигментом, но он ведь не поленился накрасить губы ради этого: красные разводы сплывают тягучими ручьями от скул до тяжело вздымающейся груди, и от этого ведёт уже самого Уэя, как того, кто искусно усыпал цветом медово-сладкое полотно. Ему, как художнику, это доставляет и эстетическое удовольствие в том числе. Его манят контрасты бледной, с тёплым подтоном кожи и холодно красным оттенком помады, ныне размазанной по нижней части собственного лица. Фрэнк смотрит сверху вниз, прикусывая губы и не зная, куда деть руки; Джерард в ответ на это вот как поступает: опускается ещё ниже, расстегивая последние пуговицы на рубашке, и кладёт ладони Айеро себе на макушку, зацеловывая в эту же секунду поджавшийся живот. Какова прелесть.       Уэй кусается, тянет за молнию на брюках, следом спуская их до пят вместе с бельём, чтобы не мешались. В чайных бездонных глазах черти пляшут: он упивается зажатыми стонами Фрэнка, потираясь щекой о его бедро, и демонстративно убирает руки себе за спину. У Айеро просто крышу сносит. Джерард ведёт себя покорно, тем не менее, всё ещё остаётся в главенствующем положении. Даже несмотря на то, что он передал власть в руки Фрэнка и позволил руководить процессом — это невозможно объяснить, но и крепко сжимая между тонких пальцев волосы Уэя, оттягивая почти до боли, Фрэнк всё ещё ощущает себя подчинённым. И ему это нравится. По губам скачет ухмылка; Джерард, раздвигая колени в стороны, садится перед Фрэнком и целует внутреннюю сторону бёдер, чуть ли не скуля от удовольствия. Кожа там нежная и пахнет естественным запахом Фрэнка, совсем чуть-чуть потом и чем-то сладким. Штаны сдавливают эрекцию, и вкупе с отсутствием стимуляции это почти что невозможно. Но он терпит. Терпеливо обводит языком головку члена и изящно вытягивает шею, чтобы оставить красные поцелуи по всей длине. Как шлюха. Айеро задерживает дыхание на несколько секунд, после чего Джерард слышит его жалобное хныканье и видит очаровательно изогнутые брови. Он отрывается, с минуту просто смотря на Фрэнка: кадык дрожит, как и по-мальчишески острые коленки, а полуприкрытые веки скрывают полные настоящего вожделения глаза.       Айеро прикусывает кожу на тыльной стороне ладони, чтобы не застонать в голос. Джерард берёт по горло и даже толком не задыхается при этом, глядя из-под длинных густых ресниц и вороха чёрных волос, упавших на лицо. Оргазм подступает волной чисто от этого — Фрэнк не нуждается в излишней стимуляции и плавает на пике удовольствия, лишь ощущая давление языка на неровности вен и головку. Уэй прекрасно это чувствует и набирает темп, беря в рот так, что член проезжается по нежной поверхности щеки внутри рта перед тем, как скользнуть глубже. Стоны пускают вибрации, Джерард этим пользуется; каждый вздох, каждое довольное мычание и тихое рычание сопровождается дрожью по телу Айеро, и это настолько хорошо, что ладонь давит всё сильнее на голову, заставляя насаживаться вопреки дискомфорту.       Уэй чувствует приближение финала и выпускает член изо рта, слабо дуя. Прохлада заставляет «протрезветь» на несколько секунд перед тем, как мягкие, налитые кровью губы обхватывают головку, всасывая. Фрэнк срывается на мольбы, смешанные с именем Джерарда, и от этого Уэй готов спустить в штаны, не менее. Он проезжается языком под головкой на мгновение, и на языке уже чувствуется привычная горечь, которую удаётся с лёгкостью сглотнуть. Фрэнк хнычет, откидывает голову назад и едва не падает за секунду до того, как Джерард подхватывает его за бёдра, не давая упасть. Стоны режут сквозь тишину, и удовлетворение Айеро приятно щекочет низ живота. — Джи, блять… Умница мой, — он трясущимися пальцами перебирает волосы Уэя, шепча бессвязный бред, такой же бессмысленный, как и всё в этом моменте, кроме Джерарда на коленях. — Люблю тебя, пиздецки люблю, — этого оказывается достаточно: Джерард, всхлипнув, утыкается лбом в бедро Фрэнка и кончает, ощущая, как в области ширинки расплывается влажное липкое пятно. О, чёрт.       Это было неожиданно даже для него самого. — Джи, ты… Серьёзно? — Айеро опускает невинный удивленный взгляд на него и смотрит, открыв рот с невозможностью правильно подобрать слова. Боже правый… Джерард блядский Уэй кончает, когда его хвалят. Почему он раньше об этом говорил? Нет, почему Фрэнк сам не догадался до этого момента. Это же было просто очевидно! Для всех, кроме тугодума вроде Айеро, как оказалось. — Не говори ничего, умоляю, — Джерард кусает губы, размазывая помаду ещё сильнее, и стыдливо жмурится, всё ещё чувствуя послеоргазменные пульсации внизу живота. Кончики ушей трогает багряный румянец, что слишком неудачно для Уэя и очень даже удачно для Фрэнка подчёркивает лунный свет, пробивающийся сквозь плотно задëрнутые шторы. Бельё противно мокрое и липкое, но ноги слишком сильно трясутся, чтобы рискнуть и попробовать встать. По ощущениям он не кончил, а умер несколько раз за последнюю минуту: дыхание спирает, горло дерëт нещадно, саднит куда хуже, чем при простуде, а мышцы слабые-слабые, как сахарная вата. Джерард и сам плавится также быстро, как сахарная вата, когда на неё вода попадает.       Айеро шумно сглатывает, когда подтягивает штаны обратно и садится на пол напротив Джерарда. Пульс отдаётся в ушах целой бомбëжкой, и правда, он не уверен, что думает сейчас головой, а не чем-то ещё; пальцы на автомате тянутся к лицу Уэя, чтобы стереть особенно яркий мазок помады с точëного подбородка. И уже подсыхающую белëсую дрожку спермы. Джерард просто сгорает, судя по всему, ибо подушечками пальцев удаётся ощутить только сладкое тепло, граничащее с нездоровым жаром. И щёки уже, кажется, краснее некуда, и румянец спускается аж до едва выглядывающих из-под футболки ключиц. Ясно лишь одно — Фрэнк точно не простит себя, если сегодня остановится на этом. Впереди целая ночь, а ему слишком уж интересно, сможет ли он довести Уэя одними только словами.