Две минуты. Всего две минуты спуска по крутым подъездным лестницам отделяют его от спасительной двери собственной квартиры — лишь бы успеть. Добежать, закрыть дверь прежде, чем первая предательская слеза успеет скатиться по горящей щеке. Десятый этаж, девятый, восьмой, седьмой… Он замирает на минуту, прислушивается, но ничего, кроме собственного сбившегося дыхания, не слышит — продолжает бежать. Шестой и, наконец, пятый; родная бордовая дверь, дрожащие руки, ключ в замочной скважине, поворот, щелчок. Снимает обувь, бросает ключи на тумбочку, быстро лепечет маме, выглянувшей из кухни, что не голоден и сразу пойдёт спать, и скрывается за дверью своей комнаты, шумно выдыхая, восстанавливая сбитый ритм сердца.
Подойдя к большой кровати, он валится на неё, утыкаясь лицом в подушку, выпуская предательскую слезу. «Давай воспоминания об этом поцелуе растворятся в ночи́?» — звучит в голове набатом, болью отдаваясь в груди. Чонгук переворачивается на спину, устремляя взгляд в потолок, старается дышать ровно, чтобы не разрыдаться в голос, молча глотает горечь адресованных ему слов. Изо всех сил старается не издавать лишних звуков: шумоизоляция в их квартире ни к чёрту, а на вопросы мамы, которая явно будет обеспокоена слезами сына, отвечать не хочется. Ничего не хочется. Юное сердце разрывается от боли и обиды, мечется в груди раненым зверьком, воет истошно, места себе найти не может. Он поворачивается на бок, подкладывая под голову подушку, утыкается в неё лицом и, наконец, отпускает себя, позволяя ночи услышать о его боли.
Засыпает лишь под утро: измученный истерикой организм практически насильно погружает его в забытьё. Проходит не так много времени, когда сквозь пелену сна он слышит раздражающий звук, доносящийся откуда-то с улицы, но лишь жмурится и переворачивается на другой бок, накрывая голову подушкой. Пытается урвать крупицы состояния, в котором ему не так больно, в котором он не думает о том, что произошло пару часов назад. А звук всё не прекращается: он звенит в ушах, как будильник, трель которого проникает в мозг, заставляя поднять голову с подушки, чтобы нашарить рукой телефон и избавиться от этого раздражителя.
— Чонгук, просыпайся, быстро, — в комнату влетает мама. Голос её дрожит, что заставляет юношу мгновенно открыть глаза и сесть на кровати — из-за резкого движения голова начинает кружиться, и он зажмуривается на секунду. Че Ына в любой ситуации остаётся самым спокойным на свете человеком, но если она волнуется, то им всем стоит паниковать.
— Что случилось? Мам? — смотрит на неё большими, опухшими от ночных слёз глазами, и холодок внутри постепенно начинает расползаться, потому что женщина взволнована и очень сильно. Она выглядит бледной, руки трясутся, в глазах мелькает тень паники — Чонгук не может понять, откуда это всё, а потом переключает своё внимание на всё тот же звук за окном и понимает: это был совсем не будильник, а сирена воздушной тревоги.
Он слышал подобное только в фильмах про войну и апокалипсис, и мурашки страха каждый раз расползались по его телу, но слышать сирену вот так вживую, оказывается, намного страшнее. Чувство, будто это последний звук перед неизбежной смертью, — кровь леденеет, отказываясь поступать к испуганно забившемуся сердцу.
— Мам, что происходит? — получается протяжно-жалостливо: ему страшно.
— Война.
Всего одно слово, от которого всё внутри вмиг леденеет и осыпается подобно хрупкому льду. Война. Это невозможно. Он, наверное, всё ещё спит, или маме просто показалось. Или ему это всё мерещится, это может быть сон во сне. Или это такая шутка, дурной розыгрыш, придуманный его не слишком одарённой чувством юмора сестрой.
Или… или… или… или…
Их слишком много, но ни одно не подходит. Война. Простое слово из пяти букв, перечёркивающее все эти «или», которыми Чонгук хочет себя спасти: оправдать жестокую реальность.
— Но как, кто? Как это вообще возможно? — он правда не понимает. На дворе ведь двадцать первый век, две тысячи семнадцатый год — какому цивилизованному человеку придёт в голову вдруг напасть на другую страну? Неужели все те войны, о которых он слышал, читал в учебнике, от последствий которых ужасался, ничему людей не научили? Разве остались такие, которым хочется огромного количества жертв и разрушений? Оказывается, остались.
— Япония. В новостях объявили, что час назад они с моря вторглись на наши территории, начали бомбардировку всех приморских районов, — Ына говорит быстро, параллельно открывая нараспашку дверцы шкафа сына. — Ну что это такое, Чонгук, я же просила навести здесь порядок, — она так легко переключается с рассказа о войне в стране и начинает причитать о том, что в шкафу не прибрано, что Чонгук на минуту теряется. Мама в любом случае остаётся мамой.
— Доставай чемодан, собирай вещи, только самое необходимое, ничего лишнего. Как закончишь, поможешь мне собрать документы и аптечку, я пока пойду помогу Йесо, она уже не спит, — говорит быстро, чётко, если бы не дрожащие руки и панически бегающий взгляд, Чон бы поверил, что она в порядке.
— Мам, — спрыгивает с кровати, оказываясь в крепких объятиях с привкусом страха, который остаётся лишь скрипеть песком на зубах. — Всё будет хорошо, правда же? Это не продлится долго, наша армия сможет выстоять, ведь так?
Он не знает, что хочет услышать — ему просто необходимо сказать что-то, попытаться утешить, скорее, самого себя. Впервые на своей памяти Чонгук видит маму такой. Она утыкается ему в плечо и тихо плачет, говоря о том, что не хотела, чтобы её дети переживали подобные ужасы, хотела, чтобы они и дальше оставались детьми со светлыми мечтами, а сегодня ей пришлось разбудить их, ещё таких юных, тринадцатилетнюю дочь и шестнадцатилетнего сына, чтобы в страхе за их жизнь собирать вещи и увозить, спасать двоих самых драгоценных для неё людей. Он понимает, что это слишком тяжело для материнского сердца.
Мама уходит, утирая слёзы рукавом, а Чонгук присаживается на край кровати, уставившись на дверь. Телефон разрывается от уведомлений — все они от друзей, которые пишут в личные сообщения, общие чаты. Он решает открыть одно сообщение, но внезапно выключает телефон: его сковывает новая волна страха — он не знает, что ждёт его за шторкой уведомлений, он боится увидеть там что-то страшное, боится поверить, что это не игра, не розыгрыш. Но ведь этого не может быть, он всё ещё не верит.
Ставший уже привычным звук воздушной тревоги за окном стих, на смену ему приходит приближающийся свист. Не понимая, что происходит, Чонгук встаёт с кровати и подходит к окну, в тот же миг отшатываясь, потому что видит, как в сторону их дома летит ракета. Он не успевает даже вскрикнуть от страха, когда уже в следующую секунду тело пронзает неимоверная боль, слышен грохот и стоит жуткий запах гари.
***
Сердце стучит бешено — он резко открывает глаза, пытается понять, где находится. Окидывает взглядом комнату и, наконец, восстанавливает дыхание: он в их, за три года ставшей почти родной, квартире. Сон. Это был просто сон, очередная игра подсознания, подкидывающая ему самые разные вариации того дня. Дня, когда его счастливая жизнь прекратила своё существование и ужасы реалий унесли его за сотни километров от дома, собрав всё прошлое в один чемодан.
Каждую ночь с того момента, как они с мамой и сестрёнкой покинули родной Пусан, переехав в Тэгу, потому что здесь безопасней, его мучают кошмары. Начинаются они одинаково: он приходит домой, ложится спать, просыпается от голоса мамы, что объявляет о начале войны и просит собирать вещи. А дальше всё по-разному, но исход один — они втроём умирают. Юноша чувствует липкий страх, охватывающий его с ног до головы, стоит ему вспомнить хоть один из своих снов; неимоверно страшно даже просто представить, что подобное может произойти в реальности. И что это не какая-то выдумка, а суровость сего мира.
Размышления о страхе уходят в сторону, когда он обращает внимание на часы, стоящие на тумбе рядом с кроватью. Пять двадцать утра. Нужно собираться: работа ждать не будет. Он быстро принимает душ, надеясь, что мама и Йесо, привыкшие к его ранним сборам, не проснутся, и уже через десять минут заводит свой старенький пикап — единственное наследство, оставшееся от отца, которое сейчас для него очень кстати: волонтёру свой транспорт иметь очень удобно.
Желудок начинает урчать в унисон мотору машины, когда Чон поворачивает ключ зажигания. Он решил не завтракать, чтобы не наделать ещё больше шума и не разбудить своих любимых женщин, да и дело у него всего-то минут на двадцать: забрать коробки с сухпайками, чтобы ближе к вечеру развести их по военным частям. А после он вернётся, и они вместе позавтракают.
***
Всю дорогу до дома Чонгука преследует странное чувство, зудящее прямо под рёбрами, заставляющее все органы сжаться в тугой канат. Он думает, что это из-за сна, который снова напомнил об ужасах первого дня. Въезжая на знакомую улицу, он видит столбы чёрного дыма, много пожарных машин и автомобилей скорой помощи, кучу людей, пострадавших и простых наблюдателей, прибежавших из соседних домов. Он поднимает взгляд, и тело его вмиг каменеет. Он знает, что все эти люди собрались здесь не просто так с раннего утра, но до последнего отказывается смотреть и понимать, что случилось.
В их дом попала ракета — всё здание объято пламенем.
В противовес чувствам Чонгука, в котором за одну секунду весь огонь погас, он словно неживой теперь, просто стоит и смотрит, как пламя уносит его жизнь, не в силах пошевелиться. Он ещё не знает толком, что случилось: здание всё ещё не потушили, ещё не вынесли ни один труп, не объявили списки погибших, но он уже знает, что среди них найдёт двух самых дорогих его сердцу людей. Че Ына и Чон Йесо — две половинки, что заполняли пустоту в сердце Чонгука, и теперь их нет. И ему бы заплакать, начать биться в истерике, стенать о несправедливости жизни, как делает это женщина в десяти метрах от него, но он не чувствует ничего.
Возможно, это шок, и немного позже невыносимая боль накроет с головой, но сейчас он просто пытается уложить в голове тот факт, что остался полностью один. Круглый сирота, лишённый смысла жизни, — он стоит и смотрит на горящее здание, что три года служило ему домом, и каждая клеточка его организма горит в этом огне, умирая миллионный за эти несколько минут раз. Как бы хорошо было сейчас почувствовать огонь на своей коже, чтобы языки пламени в своих объятиях принесли его к семье, чтобы он мог пойти за ними в вечность. И он делает шаг в направлении к такому манящему огню, но из мыслей его вырывает телефонный звонок. Он снимает трубку не глядя, прикладывает к уху и молчит.
— Алло, Чонгук? Наконец-то хоть до кого-то дозвонилась, — звучит в динамике взволнованный, дрожащий голос пожилой женщины. — Это я, ваша соседка, тётя Шим Юэ. Чонгук, милый, до мамы я дозвониться не смогла, но, думаю, вы должны это узнать. Чонгук, наш дом разрушен, в него попала ракета прошлой ночью.
Он снова замирает на секунду, телефон летит на пол из ослабевшей руки, слышны гудки — видимо, тётушка завершила вызов. Юноша усмехается самому себе, продолжая смотреть в экран телефона, лежащего на земле.
«Мирам, дорогой мой, всё будет хорошо. Мы уедем, уедем и будем в безопасности», — сказала ему три года назад мама. Но это была самая большая в его жизни ложь. Потому что с двадцать четвертого апреля две тысячи семнадцатого никто из них больше не был в безопасности. И сейчас он как никогда понимает это, стоя посреди пепелища, которое унесло жизни членов его семьи.
Чон Чонгук — круглый сирота, лишённый смысла жизни.
--.. .- ... - .- .-- -..- / ... . -... .-.- / ...- .. - -..-
