О тайнах Му Цинфана

      Му Цинфан растерянно вглядывался в сидящего напротив Шень Цинцю на протяжение всего собрания. Он никогда прежде не обращал особого внимания на колючего, тогда ещё будущего лорда пика Цин Цзин, но на этом первом собрании недавно рукоположенных пиковых глав, увидев своего нового шисюна одетым подобающе лорду, гордо расправившим плечи и с уверенностью несущим своё новое звание, застыл, поражённый сходством. – Шисюн Шень, – подошел он после собрания, измученный любопытством, – простите мне, если этот интерес нежелателен, но я не могу не спросить. Лао Шень Люмин, Шень Юань, Император эликсиров с Горы Фениксов и Драконов – ваш предок? Шень Цинцю ответил ему непроницаемым лицом, напряжением в плечах, томительными мгновениями молчания и, наконец, заинтересованным поднятием брови. – Шиди не может не спросить? Что же его принуждает? – негромко перевёл он вопрос и плавно двинулся в сторону садов, приглашая к прогулке и, возможно, не желая вести разговор при других. – Шисюн, возможно, слышал: этот шиди только что вернулся из поездки, которая заняла год вместо месяца. В ней я оказался на грани смерти, и лао Шень не только принял и вылечил меня, но и удостоил величайшей чести получить его наставления в создании эликсиров и смежных науках. Увидев сегодня шисюна впервые по возвращении, я... был глубоко поражён сходством. И чем дольше я смотрел, проверяя, не показалось ли мне, тем больше находил совпадений. На какую-то минуту мне даже пришлось себя убеждать, что вы – не один и тот же человек, ради интереса совмещающий роли. Между шисюном Шенем и лао Шенем есть не только удивительное внешнее сходство. Когда шисюн раздражен, он так же щурится, ведёт бровью и кривит уголки губ; нежелательные проявления эмоций, если неуместно отвернуться, тем же жестом прячет за веером; даже ваше молчание в ответ на неразумную поспешность выводов и отказ спорить с глупцами... если так можно сказать, звучат одинаково. Разве что манера общения шисюна говорит, что его утомляет общество боевых братьев, когда лао Шень любит подискутировать и... если позволите... не многих впуская в свою жизнь, всё же легко впускает в круг своей заботы. Рядом с ним согревается сердце... Прошу простить, я слишком много говорю. ... – Шень Цинцю задумчиво и тяжело посверлил взглядом Му Цинфана и, в чем-то для себя убедившись, отвернулся, скользя взглядом по окружающим склон пика туманам и проступающим в них цветам. Наконец, он тихо ответил: – Я проявлю редкое доверие своей откровенностью. Его нарушение будет принято как объявление войны. ... Этот Шень не знал своей семьи. Мог ли этот «согревающий сердце» бессмертный отказаться от ребёнка в младенчестве? Оставить его жить на улице? Если нет, значит мы не родственники. Либо он не знает обо мне – во всяком случае, не больше, чем я о нём. Так мог?       Шень Цинцю остановился под магнолией, нависающей над обрывом, и задумчиво смотрел на опадающий цветок, пока ждал ответа. – Я знаю лао Шеня только год, этого, может быть, мало, но человек, которого я узнал, подбирал каждое раненое животное, привечал каждого просившегося путника, посвятил себя со всем усердием исцелению чужого ему ученика и каждый день щедро делился всем, что у него было, от эликсиров до тайных знаний, с тем, кто просто был восторженно-внимателен к его словам. И, рассуждая об учении целительства, он так уверенно говорил: «Наше общее дело – спасать»... Я не... хочу верить... и не могу представить, чтобы тот лао Шень Люмин, которого я узнал, мог оставить ребёнка. Но он бессмертный затворник, покидающий гору, в основном, лишь ради сбора ингредиентов и не задерживающийся в городах. Может быть, шисюн из родни, с которой он потерял связь? Если шисюн позволит, я очень хотел бы тебя ему представить. Осмеливаюсь обещать, что он примет тебя очень тепло, есть ли у вас общая кровь, или нет. И надеюсь, если не как предок, то как почитаемый бессмертный мастер эликсиров и мудрый собеседник, он будет вам ценен. Я многому научился у лао за год, я даже уверен, что со временем, лучше освоив переданные им знания, смогу восстанавливать разрушенное золотое ядро, но пока мне далеко до наставника, и я не могу ещё исполнить долг лорда пика Целителей, как полагается, и исправить повреждения меридианов Шень-шисюна. А лао Шень сможет не только убрать последствия всех злоключений шисюна, но и помочь вам с продвижением вперёд, как пока не может ни один алхимик Цан Цюн. Прими совет этого шиди, шисюн, посети его вместе со мной.       Двое постояли в тишине, в которой стало слышнее щебетание птиц, с ними перекликнулись вечерние цикады, когда, что-то для себя решив, главный стратег секты сбросил напряжение с плеч и обернулся к собеседнику с игривой ухмылкой в уголках лисьих глаз. – Хм. А я не помню нашего тихоню шиди Му таким взволнованным и вовлечённым, если только речь не шла о тайных знаниях и травах мифической редкости. Чем же тебя так покорил этот твой лао Шень?       Му Цинфан вдруг незнакомо покраснел и скользнул взглядом в сторону, прежде чем вернуться и спокойно сказать: – Мастерством. Знаниями. И щедростью. Остальное позволь оставить при себе. ***       Му Цинфан вспоминал, как ему предложили выбор: погрузиться в знания Императора Эликсиров до конца или только черпнуть с поверхности. Разумеется, выбора не было. Прожив лишь неделю рядом с гением и мудрецом, Цинфан жаждал до дрожи в руках перенять эту красоту и скорость создания самых невероятных по свойствам пилюль, этот блеск богатства тайных свойств прежде до скуки обычных растений, этот незнакомый взгляд на тела, раскрывающий их не до мышц, костей и энергий – до «клеток» и «ДНК» – целых книг тайных знаний о теле внутри него самого... Эти знания, конечно, требовали цены, но Му Цинфан был готов ради них на что угодно! Хотя выбор ему предложили не из простых. До определённого момента лао Шень свободно делился всеми тонкостями профессионального мастерства, какие только приходились к слову, но когда речь зашла о его личных разработках и наследии его предшественника и учителя, по давнему настоянию того, да и по собственному желанию сохранить тайну, он предложил лишь два пути, и оба требовали серьезных ограничений. Оба включали ритуал сохранения тайны, один для главного ученика и наследника, другой – для супруга. И первый был менее приемлем для Цинфана, чем второй, потому что навсегда привязывал к Горе Фениксов и Драконов обязательством ухаживать и защищать, чтобы когда-нибудь выбрать преемника и уже его обучить и привязать к горе. А у Му Цинфана были обязательства перед своей сектой, положение главного ученика, вот-вот готового принять звание Пикового Лорда, и судьба целителя, который спасёт десятки тысяч жизней, а не затворника-садовода, будь тянущий к нему цепи сад хоть трижды сокровищницей Небожителей.       И потому лао, видя его непреклонную жажду и жадность к тайным знаниям и его предназначение, требующее эти знания применять для помощи людям, осторожно предложил второй ритуал. Для супруга. Этот ритуал не требовал на самом деле жениться, но проводился двумя крайне интимными актами растворения особой пилюли, сохраняющей и запечатывающей память, внутри тела принимающего в процессе двойного совершенствования. Если бы Му Цинфан на него пошёл, он получил бы абсолютную память на время обучения после первой пилюли и печать на эту память для вечного лёгкого доступа ему – и никому больше, ни через вещества и артефакты, принуждающие к правде, ни через сны, ни через личное желание рассказать. Использовать мог бы свободно и перед глазами посторонних, но при попытках объяснить его язык предал бы его, руки не смогли бы записать, и всё его сознание остановило бы попытки отдать кому-то ещё секреты его учителя. Зато в своих перемещениях он был бы свободен и никаких других обязательств перед Горой Фениксов и Драконов не понёс.       Этот выбор на самом деле был неловок, но прост. Му Цинфан не относился легко к сексу, его интерес ко всем аспектам физиологии и одному из главных целительских инструментов ещё ни разу за жизнь не пересилил его желания сохранять личное пространство и дистанцию с собеседником, но ради возможности учиться у ослепительного гения, заворожившего его своим мастерством, он был готов.       Тогда его лао вручил ему церемониальные одежды (внешне приличные и плотные, в три декоративных слоя, но незаметно объединенные в один запах и удерживаемые вместе только одной фигурной застежкой широкого пояса), велел заранее приготовиться, прежде чем позвал его наблюдать за приготовлением первой пилюли, сохраняющей память. Готовил он её не в привычных рабочих комнатах, а в незнакомом Цинфану помещении в самом сердце павильона, поделенном на множество частей белыми многослойными шторами, не позволяющими понять, что за ними находится. Там мастер подвёл его к низкому столу со множеством чаш, полных разными травами, и, усадив его рядом с собой, принялся за работу. Потакая жажде Му Цинфана, он рассказал в процессе очищения про все ингредиенты и особенности их плавления. (Каждая новая подробность ложилась ласкающей дымкой на разум: всё это вот-вот окажется внутри него и именно его сердце и лёгкие будут наполнены эссенцией Лазурной Вечной Хризантемы и запечатаны маслом лепестков Парящего Персика, гарантируя его верность, его внутренности наполнятся смешением Пробуждённого Женьшеня и Тысячелетней Драконьей Травы, даря ясную память и умножение сил, его духовные вены омоет сок Дыхания Граната Тысячи Душ, соединяя и усиливая все эффекты пилюли и защищая от духовных ожогов всё принимающее тело...) После этого мастер провёл его через все тонкости и узкие места смешения и концентрации компонентов, показал новый – блестящий, такой быстрый и надёжный! – способ завершающей стабилизации таблетки, а затем взял её из потока ци кончиками пальцев – и поднялся, возвышаясь над Цинфаном и меняя атмосферу в комнате. – Цинфан по-прежнему уверен в своём решении? Не отвечай поспешно.       Молодой лекарь и будущий глава пика ЦяньЦао выдержал несколько секунд лишь из уважения к просьбе Старшего, но его готовность не нуждалась в вопросах, только что ещё один щедрый урок мастера лишь подтвердил его выбор, и откровенность была лёгкой. – Да, учитель. Я благоговею перед вашими умениями, нуждаюсь в ваших знаниях, доверяю вашей заботе. Я готов. Прошу вас.       Глаза старшего потемнели, давление в воздухе усилилось, и у Цинфана перехватило дыхание, когда наставник, шагнув ещё ближе, мягко, но повелительно коснулся его шеи и подбородка, повёл пальцами, запрокидывая его голову, легонько погладил губы, призывая их открыться, и вложил в него пилюлю, потоком ци пронося её глубже, сразу в горло и вниз, в грудную клетку, за сердце, где удержал её на время, обдавая жаром энергии, начиная воздействие, от которого в груди разлилось смущающее тепло и томление по прикосновениям, и мягко вернул внимание ученика к себе, потянув его за руку к ложу, приготовленному рядом, за занавесом. Щёки Цинфана покраснели, мускулы дрогнули, он остро ощутил себя в пространстве и всего один скрывающий его запах плотной мантии, для раскрытия которого требовалось лишь убрать пояс... – Твоё восхищение льстит, Цинфан... Прежде чем мы начнём, ответь, пожалуйста, искренне: как тебе нужно, чтобы я действовал сейчас? С холодной практичностью? С нежностью любовника? Объяснять ли мне ученику-целителю свои действия или позволить тебе чувствовать без отвлечений?       Молодой целитель жадно попросил тогда и того, и другого - и был так доволен потом своей смелостью!..       Этот урок, как и каждый следующий в продолжение года, стал одним из драгоценнейших сокровищ Му Цинфана. И в будущем восходящему гению целительства еще не раз предстояло их все применить, впечатляя заклинательский мир своим мастерством и порождая легенды о своих способностях и их источниках. Но вот рассказывать о них он не хотел, даже если бы мог. Хорошо, что не мог. Это будет только его удовольствие и тайна. Разве что с шисюном Шенем было бы честно самой крупицей поделиться.