нежности

***

Если Дмитрию Сергеевичу Сеченову задать вопрос о том, кого он считает из коллег самым умным, то он ответит: «я мог бы перечислять все различные отрасли и специальности, но всегда буду выбирать Харитона Радеоновича». И вот только если его спросить про какой бы то ни было любовный интерес: сразу же начинает краснеть и отводить взгляд в сторону. И все прекрасно понимали, что и правда он существует. Обитает в сердце, захватывает каждый уголочек и каждую клеточку тела. Опутывает невидимыми нитями и шепчет на ухо нечто ласковое. Об этом никто и никогда не узнает, потому что нельзя и неприлично о таком говорить в обществе. Все предпочитают молчать и делать вид, что таких людей и вовсе не существует. Что таким совершенно нет здесь места и что им лучше спрятаться с виду. Запрятаться за дверьми и больше не покидать собственного дома, а лучше вообще перестать существовать. Иногда Захаров молча прижимал расчувствовавшегося друга к себе и целовал украдкой в макушку. Обнимал, нежно и бессовестно прижимал к двери крошечного кабинета, чтобы остаток рабочего дня прятать засосы. И, конечно же, не забывал дарить просто так свой напускной позитив. Не позволял раскисать и поддерживал по мере всех сил и возможностей, потому что иначе они могли оба с легкостью развалиться. Потеряться еще сильнее во всей этой несправедливости. Бесполезно было каждый день пинать и пенять на окружающих, что отказывались их принимать. Зато можно было бы уцепиться друг за друга, даря успокоение, чтобы просто медленно падать вниз, в самые недра ада. Хотя, если оставаться вместе, то хотя бы скучно не будет.       — Мне так хочется иногда тебя стукнуть, но боюсь что синяк останется на твоей тонкой коже, Дим.       — Угрожаешь?       — Безусловно, но и одновременно нет. А все дело в том, что ты много позволяешь тем уродам из правительства. Они так умело манипулируют тобой и пытаются опустить. Не позволю…       — И все же ты очень заботливый, хоть и не пытаешься таковым казаться. Он — большая, тощая и очень хитрая лиса. Умело обхаживающая своего не ко всем дружелюбного кота. Обезоруживал своей улыбкой, плавными движениями бедер и неумелыми изгибами в постели. Он прижимался острыми лопатками к твердой софе в гостиной, громко хихикал и будто бы случайно распахивал домашний халат все сильнее. Разврат и пошлость, граничащие с очень невинными заигрываниями. Не получалось, пусть даже и в сорок лет, нормально изображать такое. Только какие-то вялые попытки показать свои эмоции. Будто бы игра в одни ворота, где вратарь еще и невнимательный, а шайба каждый раз попадает в штангу. Не нравилось Диме совершенно, что на бедрах то и дело оставались синяки от неосторожных касаний и грубых сжатий. И все-таки оставался бесконечно благодарен за любой интерес в свою сторону. Слишком большая требовательность к себе, слишком высокое желание быть на равных с любимым человеком и полностью ему соответствовать, быстро его подкосили. Не давали полноценно раскрываться, и потому мелкая дрожь от удивления периодически сползала от затылка по спине к самому копчику, где сейчас лежала горячая ладонь Захарова. Она мягко сминала чуть влажную от пота кожу, поднимаясь то выше, то ниже нагретого места. Практически ненавязчиво массировал и разминал мышцы, смотря прямо в глаза, лишь бы настроить на нужный лад все мероприятие. Они оба закрылись в самом, кажется, дорогом кабинете из возможных. Так еще и перед этим ключ стянули у своего начальства. Тот только растерянно после по карманам похлопает, когда окажется дома, но и махнет на все это до утра. И даже не будет представлять и тем более предполагать, что на дорогом по тем временам дубовом столе, пусть и не такого вульгарно-чопорного размера, как будет в будущем, в «Челомее», будет кто-то сидеть. В приоткрытые окна вливался выдыхающийся жар августа, который постепенно уменьшался с наступлением вечера. И все же теплый ветерок еще успевал облизать оголенную кожу и обвить, будто шелковыми лентами. Харитон небрежно стягивает белую рубашку и сразу же прикасается к бледным плечам губами. Очки чуть сползают с носа, но он не стремится их снимать, потому что не хочется терять четкость изображения. Ему нравилась эта скудная на яркость эмоций попытка его соблазнить. Ему нравилось, как перед ним смущенно разводили колени, чтобы после поднять их повыше. Они совсем уже не молоды, но все еще не настолько стары и скучны, чтобы не заняться сексом на не предназначенных для этого предметах мебели. Влажная дорожка из цепочки поцелуев идет от плоской груди к поджавшемуся животу, чтобы завершиться жаром в самом низу. Чтобы обжигающим прикосновением зубов подразнить и разжечь костер посильнее. Чтобы кровь ускорила свое движение и прилила ко всем нужным органам. Сеченов многое бы отдал, чтобы каждый видел этот пожирающий его нутро свет, исходящий от серо-голубых глаз напротив. У Захарова нет огромного опыта, и вообще ему приходится каждый раз переступать через себя в такие моменты близости, но все равно без брезгливости прикусывает каждую выступающую косточку и после касается языком кромки белья. Ширинку было очень легко расстегнуть, а вот границы открыть — нет. И все же он гораздо смелее своего лучшего друга, гораздо бесстрашнее и гораздо честнее с самим собой. Потому и тянет на себя, резко, скидывая на пол папки с документами, которые придется потом точно собирать. Целует глубоко, с языком, с трепетом и до хруста сминая тонкие пальцы в своих. И тянет назад голову, оттягивая за отросшие до плеч волосы, чтобы понадкусывать шею. Никаких следов, лишь снятие пробы. Очень легко было вызубрить и выучить, где каждое слабое, но не хлипкое место находится. Дима таял каждый раз от ласкающих прикосновений к рёбрам и прижимался ближе, глотая полустоны, стоило лишь сжать его покрепче за ягодицу. Такой грубоватый и портовый жест его даже заводил. Ему нравилось быть пойманным в ловушку желаний собственного тела. Потому и трётся он, пусть и смущённо, но в тоже время бесстыдно возбуждённым членом о предложенную ладонь. Пачкает все выделяющейся смазкой и хрипло просит не прекращать. Умоляюще шепчет, как ему приятно и как он хочет большего. И старается не задерживать взгляд на стене, чтобы не пересекаться им с портретами известных им двоим учёным. Старых и молодых там было полно, пусть многие уже давно ушли из мира живых. Вот только было настолько плевать, что когда Захаров на пробу опустился ртом, то все сразу же и забылось. Померкло, как и свет перед глазами, и рассыпалось мириадами звёзд. Стало настолько плевать на все, что происходило вокруг, ведь все сконцентрировалось только в одном месте. И все же потом смущение придет, обрушится лавиной. Но это будет не сейчас, а когда-то потом. Да и Харитон обязательно будет рядом, как и сейчас, когда медленно опускает голову все ближе к чужому паху. Ладонью рот себе закрыть получается не с первого раза, потому что все предательски дрожало, а всхлипы уже просачивались сквозь плотно сжатые губы. Так было приятно, что еле получалось себя сдерживать. Не каждый рабочий день заканчивается минетом, тем более пусть и не лучшим, но точно особенным. Они не занимаются сексом в полном объеме сегодня: только прижимаются телом к телу, когда близость к оргазму начала предательски быстро подступать. С влажным чмоком член покидает рот и касается ткани чужих брюк. От трения, такого грубого, становится по непонятным причинам жарко. Сеченов не знает, куда себя деть, но все же решается и быстро окунается в новый опыт. Слепо шарит под светлой футболкой и не разрешает даже на секунду себя прервать. Ему нравилось исследовать, трогать и щупать, пока дают. Пока разрешают, и только ворчливо простанывают просьбу, где сжать посильнее. Мазохистское и садистское удовольствие быстро сливаются воедино, так что они оба точно хорошо друг другу подходили. Захаров не сдерживается, имитируя толчки, и укладывает свою особо не сопротивляющуюся добычу вновь спиной на стол. Ставит руки у плеч и, с почти неслышным сытым рыком, прокусывает плечо. Ему нравился всегда этот резкий железистый вкус крови, да и сейчас это казалось донельзя интимным. Особенно когда это помогло ему кончить и окончательно вдавило в тело под ним. Дима быстро теряет контроль, остатки рассудка и голоса, потому что ощущений оказывается слишком много. Он теряет сознание на пару минут и даже не помнит, что несколько раз достиг оргазма, что в порыве страсти, кажется, оставил пару борозд на чужой спине и на поверхности стола, что сорвал свой голос, пытаясь в пропущенную ладонь прокричать имя.       — А ты буйный и оказывается довольно жадный.       — Никто никогда не жаловался. Одеваться было проблематично, особенно когда понимаешь что копчик отбит, рубашка измята, а на голове полный хаос. И хорошо, что на дворе вечер, август и они практически одни. Не считая звёзд на небе и патруля солдат внизу…которые, оставалось только надеяться, не слышали или очень хорошо проигнорировали странные звуки, доносящиеся из окна.