спрашивай, но осторожно

— Тебе это нравится. Артур говорит это осторожно и неуверенно, как будто пробует воду, пока пот всё ещё остывает на их коже, и тело Чарльза приятно болит. Он всё ещё тяжело дышит, положив голову на локти в палатке, которую они разбили пару часов назад. В ней не было особой необходимости, погода тёплая и сухая под раскинувшимся над ними безостановочно плывущим весенним и ночным небом, но после того, как они разделили друг с другом ужин из имеющихся у них припасов, Артур прочистил горло и сказал: «Наверное, я поставлю палатку», — тихо и с какой-то надеждой. Это было молчаливое предложение к небольшому уединению, даже здесь, в месте, настолько далёком от цивилизации. Каждый раз, когда они занимались… этим, Чарльз задумывался о том, что их окружали стены или шторы палатки, делая мир крошечным и сузившимся только до них двоих, защищённым от всех обязательств, возложенных на широкие плечи Артура. Чарльз медленно моргнул в ответ, смотря на него через языки пламени от костра, и позволил уголку рта дёрнуться. — Ну, хорошо. Лицо Артура вспыхнуло, он опустил голову. — Я не жду… — поспешно добавил Артур. — Нам не обязательно… То есть… — это была его самая лучшая попытка облечь в слова то, чем они занимались. Чарльз не считал это стыдом. Во всяком случае, не тем, в котором его обвиняла церковь. Он ясно помнит, как быстро Артур стал твёрдым, когда Чарльз впервые скользнул ладонью ему под джинсы, каким мокрым он стал за считанные секунды, как нетерпеливо дернулся член в хватке Чарльза, а голос сел, пока он потрясенно чередовал проклятия с именем Чарльза. Нет, Чарльз всего лишь толкнул дверь, которую Артур годами старательно игнорировал. Существовало много вещей, за которые Артур любил себя казнить, но то, как быстро и легко он разваливался на части в руках Чарльза, не казалось одной из них. Это мило, — думает Чарльз, — то, как осторожен со всеми Артур. Чарльз не единожды наблюдал, как Артур оплачивал время девушек, то, как он им улыбался, как заставлял их смеяться перед тем, как пойти в спальни салуна, легко и уверенно опустив им на поясницу свою ладонь. Он даже слышал, как одна симпатичная темнокожая женщина после пары часов, за которые Артур заплатил, чтобы оказаться в её постели, на утро сплетничала с другими девушками о том, каким он был очаровательным, какие у него роскошные бёдра, красивый член, какие сладкие вещи он делал своим ртом у неё между ног. Артур не какой-то девственник, краснеющий по пустякам, Чарльз это знает, но в том, как он смотрит на Чарльза, в его искреннем удивлении каждый раз, когда Чарльз опускается перед ним на колени, в том, как отчаянно он запутывается ладонями в волосах Чарльза, нет ничего, что сказало бы ему, что Артур когда-нибудь баловал себя таким. — М-м-м? — мычит Чарльз, повернув голову и ложась щекой на руку, наблюдая за Артуром полуприкрытыми глазами. Чарльз обнажён, и всё ещё чувствует жжение там, где побывал член Артура, а Артур раздет до нижней рубашки; они не потрудились избавиться от неё, когда перестали притворяться, что не собираются ничего делать, и пошли вместе в кровать. Ладонь Артура грубая, но движется вдоль позвоночника Чарльза с нежностью. Они не целовались — ни разу — но Чарльз считает, что это лишь вопрос времени. Часто Чарльз бросает взгляд на Артура в суматохе их лагеря и обнаруживает его глаза прикованными к своим губам в отстранённом, задумчивом выражении. — Когда я… — продолжает Артур — более открыто, легко после секса. Он не особо задумывается над тем, что говорит. — Когда мы… это делаем. Тебе это нравится. От другого мужчины это могло звучать унизительно. Тебе это нравится — сидеть на моём члене, да, шлюшка? Чарльз не был с такими мужчинами уже много лет; очень часто это шло рука об руку с тем, чтобы трахать тебя вечером и избивать и плеваться утром. Чарльз научился лучше замечать эту ненависть к себе, спрятанную в мужских взглядах, и избегать этого; он знает, кем он является, и не заинтересован в людях, которые стыдятся себя и своих партнёров. Он не был настолько глуп уже долгие годы. — Да, — отвечает Чарльз через какое-то время и останавливается на этом. Бескостность его конечностей и стоны, которые он издавал ещё пару минут назад, тому доказательство, но он не думает, что на самом деле вопрос Артура об этом. Какая-то фундаментальная мысль медленно ворочается в мозгу Артура, что-то такое, что не следует подгонять расспросами и любопытством. Артур кивает и достаёт из их кучи одежды носовой платок, деликатно позаботившись сначала о Чарльзе, а потом о себе. — Это… не больно, нет? Чарльз издаёт задумчивое хм-м-м. Несмотря на лёгкость, с которой Артур общался с женщинами, Чарльз сомневается, что он когда-нибудь спрашивал леди об этом; вероятно, это бы не пришло ему в голову. Первый раз, когда Артур был в нём, они застряли в каком-то Богом забытом салуне, с одной комнатой на двоих из-за упрямого, бесконечного ливня, который размыл мосты между ними и лагерем и превратил дороги в грязное месиво, из-за которого лошади слишком упрямых всадников рисковали переломать себе ноги. Чарльз заказал ванную, а затем подготовил себя смазанными в масле пальцами, думая о том, как Артур наблюдал за ним, пристально и с благоговением, в тот первый раз, когда обернул свой кулак вокруг члена Чарльза. Он вернулся в их комнату и попросил Артура помочь ему отодвинуть кровать с массивным изголовьем подальше от стенки, и смотрел, как понимание вместе с румянцем проступает на лице Артура. Но Артур помог ему передвинуть кровать и вошёл в него нежно и медленно, и когда Артур кончил первым — смущённый, и ругающий себя на чём свет стоит за это — то перевернул Чарльза на спину и впервые неаккуратно и неопытно сомкнул рот вокруг члена Чарльза; и потряс Чарльза тем, что скользнул в него двумя толстыми пальцами, скользкими из-за собственной спермы Артура и остатков масла, которым был смазан его член. Сейчас у Чарльза скручивает живот от желания только из-за одних воспоминаний об этом. В этот раз Артур смазал пальцы и раскрыл Чарльза сам, грубовато и хрипло прося об инструкциях, продолжая стараться до тех пор, пока Чарльз не кончил на попоне под ними, а потом имел Чарльза ещё пять блаженных минут, пока его руки, которыми он упирался по обеим сторонам от головы Чарльза, не напряглись и не замерли, и его член не стал каким-то непостижимым образом ещё твёрже и крупнее внутри перед тем, как Артур кончил в него с запыхавшимся, прерывистым сдавленным вздохом. — Удовольствия больше, чем боли, — наконец произносит Чарльз. Теперь ночная прохлада чувствуется сильнее, когда пот остыл. Они молча стали одеваться, раскладывая постельные принадлежности рядом друг с другом, избавляясь от одеяла, выбросив его наружу, чтобы разобраться с этим на утро. Это могло послужить возвратом к невинной обстановке между двумя путешественниками, но Артур, не думая, обернул руку вокруг Чарльза, когда они легли снова, широко растопырив ладонь и оставив её лежать у него на бедре. — Ты… ты издаёшь больше звуков, — бормочет Артур, когда Чарльз уже почти проваливается в сон. — Когда я… — Артур прочищает горло, и Чарльз слышит, как он сглатывает пересохшим горлом. — Чем когда мы делаем… другие вещи. На мгновение он задумывается, как объяснить, что, как бы прекрасно руки и рот Артура не ощущались вокруг него, нетерпеливые и неуверенные, это отличается от растяжения из-за Артура внутри, обжигающих всполохов боли, раскалённых толчков, когда он двигается внутри очень глубоко. Обычно Чарльз прикусывает щёку и приглушает свой голос, когда Артур сверху, но невозможно помнить об этом, когда Артур скользит в него, его напряженное тело прижимается к спине Чарльза, а тяжёлый и толстый член Артура наконец-то оказывается внутри. — Из-за того, какой ты, мне трудно помнить, что надо быть тихим, — через какое-то время правдиво говорит Чарльз. Артур пренебрежительно смеётся. — Я совсем не такой. Чарльз цыкает. Они поговорят об этом в следующий раз. Помолчав, он добавляет: — Это приятное чувство. Отличается от других вещей. Есть особое место… — он замолкает, любопытствуя, выслушает ли Артур его откровения или смутится. Но, может быть, он его недооценивает, потому что вдруг вспоминает, как Артур вставлял в него пальцы после их первого раза, скручивая их так, как будто его учила какая-то опытная и щедрая на объяснения проститутка на протяжении всего процесса, невольно задевая ту точку внутри Чарльза со знанием дела, заставляя колени Чарльза дрожать вокруг ушей Артура. — Не сильно отличается от того, как у женщины, полагаю. Ощущения в этом месте… очень приятные, — Чарльз позволяет себе слегка улыбнуться в темноте. — Похоже на то, когда я… — и он делает вполне определенный жест одной рукой, означающий это как когда я прижимаю пальцами у тебя за яйцами, когда ты так близок к тому, чтобы кончить, что даже не можешь больше со мной разговаривать, помнишь, как ты дёрнулся из-за этого в первый раз, и толкнулся мне в рот так сильно, что я вернулся в лагерь охрипшим, и Хозия спрашивал меня, позвать ли для меня доктора, а ты услышал это и испугался так сильно, что почти подвернул лодыжку, пока нёс тюк сена — когда я делаю это с тобой, когда ты лежишь, раскинувшись подо мной и произносишь моё имя, как будто читаешь молитву — вот на что это похоже. — О, — говорит Артур, может быть, понимая всё это, а может и нет. Если Чарльз сейчас обернётся, ему кажется, что Артур будет лежать с румянцем на шее. Артур часто краснеет, когда они наедине. — Мне всё это нравится, — произносит Чарльз на случай, если всё дело в этом. Это дурацкая затея — любить при таком образе жизни, который они ведут, но Чарльз не планировал ничего из этого, и теперь мало надежды остановиться. Чарльз примет всё, что Артур готов ему дать, и чем дольше они это делают, тем больше Чарльз понимает, что Артур готов дать ему всё без ограничений. Артур издаёт ворчание и ничего не отвечает достаточно долгое время. Сон обволакивает их, тёплых и мягких, расслабленных после усталости целого дня. Чарльз уже дремлет, когда рука Артура на его бедре несильно сжимается; там, под джинсами, остались синяки от его пальцев, и Чарльз задается вопросом, помнит ли Артур это, является ли его собственничество осознанным или подсознательным. Это не имеет большого значения, — в итоге решает он. — Не возражал бы, — говорит Артур уже сонным голосом. — Х-м-м? — Если бы ты хотел, — бормочет Артур, бородой царапая шею Чарльза, целуя беззащитно открытые выступы его позвоночника. — Я не против, если ты хочешь. Со мной. Чарльз знает Артура достаточно долго, чтобы знать, каким осторожным способом он формулирует свои желания; Артур так старается не просить слишком многого, брать только то, что дают, так старается никого не задеть простым фактом существования в хаосе, на который их обрёк Датч. Я не против, — думает Чарльз, — вероятно значит пожалуйста. И разве это не прекрасная картина, — думает Чарльз. Конечно, он хочет видеть Артура, лежащим на спине на хороших простынях, хочет чувствовать его натруженные, израненные руки на своих плечах, его щиколотки, обвитые вокруг своей талии. Он думал об этом с тех пор, когда всем, что он знал об Артуре, было только его крупное тело, мягкий свет в глазах, когда он, удовлетворённый, останавливался присесть у костра в лагере в конце дня. Это было задолго до того, как он заглянул под тот тяжёлый плащ из долга, которым обременил его Датч, настолько массивный, что иногда душил веселье, давил радость, лишь отголосками которых порой любовался Чарльз. Если ты хочешь — как будто Чарльз мог не хотеть. Чарльз ловит ладонь Артура в свои, приподнимает, чтобы поцеловать покрытые шрамами костяшки. — Я бы хотел этого, — отвечает он, довольный тем, как Артур вздрагивает, когда Чарльз проводит по ним языком. Артур сзади прижимается лицом к шее Чарльза, тяжело дыша, крепко сплетая их пальцы. — Тогда хорошо, — неровно произносит Артур. Артур делает выдох, и вместе с дыханием, которое он задерживал на это время, уходит напряжение, присутствие которого Чарльз, сонный в объятиях Артура, до этого момента даже не осознавал. — Доброй ночи, мистер Смит, — говорит Артур. — Хороших снов, мистер Морган, — отвечает Чарльз, что, в свою очередь, значит: что угодно, конечно, я сделаю для тебя всё, что угодно.