Истязать и гладить

      Говорят, великое и всепоглощающее дао есть тот порядок вселенной, который предрешен абсолютным, предсказуемым и совершенным мирозданием. Это путь и судьба одновременно. Это смысл всего известного и неизвестного человеку мира, и этот мир он должен познать. И если чей-то путь пролегает через тернии, а чей-то через пламя, то их наверняка пролегал бы через ледяные водопады судьбоносных решений. Хочется прижаться друг к другу, слиться в одно целое, больше никогда не выпускать из рук. И это имело бы в себе столько смысла, сколько не несет в себе ни один иной путь и ни одна иная судьба. Они друг для друга делают особенным все на белом свете, начиная от дымки благовоний и заканчивая сорванными с тел поясами. Кто бы знал, что Лань Ванцзи — Второй нефрит ордена Гусу Лань — настолько несдержанный и вспыльчивый человек?       Комната, озарённая десятком высоких свечей, стоявших в выемках рельефных, деревянных стен, кажется глубокой, но не слишком большой: неширокая кровать, резная ширма, шкафы и стол с подушками, на стеллаже стоят несколько тонких книг в серых обложках. Все оказывается весьма прозаично: Вэй Усянь сидит на кровати с полураспахнутым ханьфу и глядит в глаза человека, который и знать не знает о том, как же сильно может надламывать долгий взгляд истинно-янтарных глаз. Как же глубоко он пробирается. Каким же трогательным он кажется. В самом деле, хоть один человек, взглянувший в эти глаза, может не заметить того, сколько в них жизни, и какие буйные чувства бушуют в глубине? Идиоты, они никогда не смотрели в них так, как смотрел Вэй Ин.       — Хватит, — он говорит это почти что смущённо, роняя взгляд куда-то между своих ног, вниз. Между его ног сидит Лань Ванцзи, ведёт ладонью по его бедру в штанах на тесьме и почти гипнотизирует. То ли всматривается в черты лица в полумраке, то ли разглядывает так, словно боится, что и спустя долгие годы его драгоценный Вэй Усянь может просто взять и снова испариться. — Ну, Лань Чжань. Я сейчас возьму и сбегу от тебя, чтобы ты не пытался съесть меня своим взглядом. Представляешь, как мне неловко? Я сейчас под землю провалюсь.       — Я с тобой, — придвинувшись чуть ближе, Лань Ванцзи отвлекается на треск свечи у книжной полки, а затем переводит взгляд с книг обратно на мужчину. Он тянется к его подбородку, гладит пальцами губы. Как же чертовски сильно он их любит. Он практически не чувствует своего сердца: хочется бить себя по рукам, ведь любое прикосновение к драгоценному и хрупкому может обернуться мировой катастрофой. Он мягко размыкает собственные губы, но не отпускает. Красивейшие черты лица Лань Ванцзи выглядят застывшими, навсегда влюбленными. — Даже если под землю.       Полный досады вздох Вэй Усяня разбавляет душещипательную речь его супруга. Эх, снова Лань Чжань измеряет собой крайности, снова врезается в слова так решительно, так… неприкрыто. Неужели его настолько задевает любое прикосновение к нему такому живому? К нему родному? Такому, в конце концов, близкому и долгожданному? Вэй Усянь опускает и поднимает взгляд, окидывая им, мечась от позы к выражению лица и обратно. В груди что-то трепетно дрожит. Он не дергается, не юлит, уверенно и в открытой позе представая перед неизвестным максимально честно и просто. Вэй Ин одними пальцами, не заземляя ладонь, обводит линию плеч мужчины и скользит рукой за спину в подобии объятий.       — Ты выглядишь так, будто хочешь съесть меня заживо, Лань Чжань. Учти, я кусаюсь в ответ… — тон Вэй Усяня вздрагивает на этой фразе. Весь он обращается в настороженность, улыбчивую и ложно самоуверенную, но, должно быть, ощутимую им обоим. Он знает, что на него нападут. Его фраза — ничто иное, как просьба напасть. И Лань Ванцзи безупречно ее понимает, словно натренированный, выдрессированный зверь. Съесть заживо?       Хангуань-цзюнь не просто целует его. Он хватает его за бедра, тянет на себя, чтобы на кровати подняться и нависнуть над ним, прижать его к поверхности, крепкой хваткой пройтись по бедрам к талии, сжать её. Это — кара за надругательство над его ожиданием и терпением. Это надругательство и есть. Несправедливость, но такая желанная, красивая в своей ярости. Особенно в тот момент, когда Вэй Усянь дразнит его. О, да, он говорит эти слова, зная о последствиях. Он знает, что его действительно съедят. Горячим дыханием опалив кожу под ухом, Ванцзи широко лижет эту область, прежде чем оставить на ней укус. Он кусается крепко, укусами перемещается ниже, скользит губами по влажной коже, действительно будто бы старается съесть. Он безумец, он голодный зверь, которого растравить проще простого. Остервенелые аппетиты — результат длительной траурной тоски и поиска. Нет, Лань Ванцзи все еще не целует Вэй Усяня. Он терзает его шею запретными укусами, которые не станут для него позором, но окажутся клеймом.       Он его.       Его.       — Стой, Лань Чжань! Стой! — эти слова остаются выкрикнуты на уровне шока и боли. Сползая, его волосы путаются в кучу. Лань Ванцзи не оставляет Вэй Ину времени, чтобы собраться. Все, что мелькает в сознании — руки. Бесцеремонные, крепкие. Он дергается от одного дыхания у шеи и замирает, вжавшись в кровать, когда зубы вжимаются в кожу. Рука цепляется за плечо, пытается оттолкнуть и врезается в непреклонность. Из уст вырывается надрывный, страстный вздох. Подбородок наталкивается на голову Ванцзи в попытке прижаться к плечу, закрыться. Лань Чжань рычит, его пальцы наверняка оставляют на чужой коже синяки. Он доходит рядом терзающих укусов под подбородок, втягивает у кадыка кожу губами, оставляя на ней яркий засос. Его рот уже весь влажный, как и сам Вэй Усянь — он невероятно хочет его целиком. Хочет, чтобы его этот зверь порвал на части, истязал, присвоил. — Ах! С края упадём!       Лишь это утверждение заставляет его отпустить Вэй Ина. Однако лишь для того, чтобы переложить в центр кровати и сместиться к краю. Встать и смотреть сверху.       — Лань Чжань? — Усянь спрашивает нерешительно.       — Разденься.       И откуда в нем внезапно появилось столько терпеливости?       Вэй Ин, кажется, уже научился принимать многие вещи как данность. Например, прямоту Второго нефрита, не оставляющую ни малейшего отходного пути. Например, собственную растерянность, в которую он попадает, едва ситуация выскальзывает из пальцев. Это очень полезное упражнение, должно быть — вести туда, куда хочешь, даже если путь заставляет тебя усомниться в том, что ты вообще здесь что-то решаешь. Ханьфу снимается и откладывается на тумбу. Дальше — штаны. Ещё дальше (Вэй Усянь не меняется в лице от слова совсем, только сконфуженно кусает нижнюю губу) — белье, которое укладывается поверх штанов на пол у изголовья. Он сворачивается в пристыженную позу, отползает чуть дальше, все ещё стараясь считать чужое лицо прежде, чем в полутьме перестаёт чётко его видеть. Он пока что возбужден лишь наполовину. Во всяком случае видимо, и в этом есть своя доля злорадства — Лань Чжань же так любит читать его по телу.       — Ложись на кровать. Руки и ноги вытяни, — голос у Лань Ванцзи суровый и строгий. Ледяной. Однако единственное, о чем он может думать — то, что это тело красиво. На его груди виднеются старые укусы, пара пятен засосов, на бёдрах четыре мелких синяка. Бока стройные, длинная шея, широкие плечи. Он хорошо сложен. Стоит Вэй Усяню улечься, как заклинатель тут же подходит к кровати. Его бесстрастный взгляд скользит по мужчине. Он хочет касаться этого тела губами, но вместо этого он проводит пальцами вдоль его груди и спускается к животу, кладёт на него ладонь. Вторая его рука упирается в кровать. — Тебе нравится здесь. Я заметил, что ты любишь, когда я трогаю твой живот, — он обводит взглядом его руки, шею, грудь и поднимается к глазам. С нажимом гладит его пах. Это вовсе не врачебный осмотр, несмотря на схожесть. Это лишь прелюдия: Лань Ванцзи диктует то, что видит, медленно проводя ладонью по члену мужчины, растягивая и сдвигая крайнюю плоть. Это даже стимуляцией назвать нельзя: нет ритма, нет скорости. Вэй Усянь лежит, мелко дрожа от нахлынувшего холода, и напряженно дышит, выслушивая, закусывая губу, чтобы не заскулить, когда ладонь спускается ниже живота.       Черт возьми, руки Ванцзи имеют слишком большой эффект — тело откликается, телу извращенно нравится то ли надиктовывающий голос, то ли невозможность сделать резкое движение. Не хочется даже перебивать его несмышлёным пошлым лепетом. Не сейчас.       Сейчас Вэй Усянь следит, искренне удивлённо раскрывая глаза, на вид свечи в чужой руке. О, да. Лань Ванцзи буквально обламывает с ниши длинную восковую свечу. Это самая обычная свеча, можно сказать, хозяйственная.       — Ох, Лань Чжань, ты же обожжёшь меня, если будешь так играться. И сам обожжёшься! О боже…       Ответа не поступает. Лань Ванцзи заносит свечу над грудью мужчины, опустившись твердой хваткой ладони на его шею. Держит. Пока воск топится, крупно капая сперва на его собственную руку, а следом — под нужным наклоном — на чужую грудь. Вэй Усянь глухо вскрикивает, а его член заметно твердеет. Он быстро хватается за руку у шеи. Резкая, выше положенного, боль заставляет шипеть и прогибаться в спине. Он не был физически и морально готов. Спросить, однако, язык пока не поворачивается — какой-то мазохистичный порыв терпеть назло и не возмущаться перебарывает в нем все остальное. Хочется понять дальше, больше, что в голове у этого человека.       Капли воска медленно, растягивая муку, спускаются вдоль живота. Ванцзи все это время смотрит, как медленно, но верно Вэй Усянь твердеет. Ему это ужасно нравится. Большой палец руки, крепко прижимающей шею к кровати, гладит бархатистую, но заметно погорячевшую кожу. Он разливает воск по животу круговым движением. Слишком неторопливо, слишком дерзко, зная, что Вэй Усянь, если и захочет ему перечить, то только в случае, если его нефрит перейдет за грань. А он хочет. Он очень хочет перейти за грань.       — Лань Чжань, — слова переходят в дрожащий трепет.       — Я люблю, когда ты трепещешь.       Капли капают на лобок, почти что задевают вздрогнувший член. Усянь был бы дураком, если бы не предполагал подобных побуждений у его мужа. Был бы отменным идиотом сейчас делать удивлённое лицо и говорить, что он не знал о этих его чертах. Но он искренне не представлял, что здесь и сейчас этот порыв заведёт так далеко, и в детальном смысле и правда чувствует себя... Внезапно загнанным в угол? Ему больно, действительно больно, и это не получается игнорировать. С, как и прежде, надламывающе сосредоточенным выражением лица, Лань Чжань обводит его член свечой — Вэй Ин крутится, делая себе лишь хуже. Одна из капель падает на основание, вторая — на край головки. Это пытка. Издевательство. Свеча возвращается по животу к груди, окропляя ключицы. Ванцзи чертовски сильно это возбуждает.       — Нет! Нет, Лань Чжань! — что бы он ни хотел ещё сказать, капли воска на гениталиях заставляют его закричать. Боль искрами в глазах отпечатывается, Вэй Ин сжимается и подгибает ноги, жмурится и скулит. Шея почти удушающе врезается в чужую руку от резкого порыва подняться. Он горит, он весь горит по ощущениям, и эта боль никуда не уходит даже когда воск застывает. До неё хочется дотронуться, успокоить остаточный зуд, и ведь его руки даже не держат. Но что-то в действиях мужчины подсказывает, что лучше переждать ещё немного. — Я весь горю, — он отворачивается после этой фразы, ведёт новообожженными плечами и жмурится, ощущая влагу в глазах. Если до этого хотелось просто касаний, то сейчас боль обостряет все — ему хочется втереться в любую поверхность — зуд почти провоцирует нервные судороги во всем теле. Красота.       Последние капли вновь неловко обжигают самого Ванцзи. Он тушит свечу двумя пальцами наспех, совсем не меняясь в лице. Забравшись на кровать и притянув Вэй Усяня вплотную, он широко ведёт по его обожжённому животу руками. Надрывно, чувственно, требовательно губы Хангуань-цзюня впиваются в чужие. Если Вэй Ин готов втереться зудящим телом в любую поверхность, то пусть поверхностью окажется Лань Чжань. Пусть он станет тем, в кого Вэй Ин будет выжиматься не только губами, но и всем телом. Ближе, теснее. Пока его целуют с языком, пока в его рот выдыхают чуть ли не со стоном. Несомненно, Лань Ванцзи готов от возбуждения чуть ли не кончить. Он зарывается в длинные волосы пальцами, чувствует, как член Усяня выжимается в его пах, и самозабвенно делает толчки, обтираясь об него. Как же ему хорошо. Это кажется спасением, определённо, однако даже так стон Вэй Усяня не получается заглушить в грязном, несдержанном поцелуе. Это — глоток свежей и чистой воды для сознания: обвести чужое лицо пальцами, проследить ими же за изгибом спины и резко, недобрав чего-то, отпустить, дыша откровенно часто и даже не пытаясь загладить свой жаждущий срыв.       — Я хочу тебя. Я так хочу, чтобы ты был близко-близко, Лань Чжань. Мне хочется почувствовать тебя не только снаружи, но и внутри, — Ванцзи готов зарычать, слыша эти слова. Вэй Ин смеется, и смех этот похож на нервный, когда он переносит руки на воротник ханьфу. Пальцы плохо слушаются, лицо становится неуместно серьёзным и сосредоточенным, пока он избавляет мужчину от одежды. — Раздевайся полностью, можем не тратить время, — он стаскивает одежду с чужих плеч, пока Ванцзи развязывает тесьму штанов, переводит взгляд в глаза и без всякого прикрытия вглядывается в них. Это почти отвлекает, но кожа все ещё ноет и просит. Честно говоря, уже давно не только кожа.       Когда от одежды ничего не остается, Ванцзи прижимается к телу Вэй Усяня вновь. Теперь, когда они оба абсолютно голые, это ощущается совсем иначе. Это ощущается безгрешно, первородно, в своём грехе правильно, обожествленно. Это не влечёт за собой никаких противоречий. Он полностью доволен и возбужден, как сытый зверь. Им Хангуань-цзюнь и является, когда его руки лапают заклинателя, сбивают с тела обломки восковых капель, когда он трется своим членом об его. Пальцы одной его руки скользят меж губ Вэй Ина в приоткрытый рот, не толкая глубоко, но смачивая. Эта картина вызывает упоение: Второй нефрит ордена Гусу Лань прижимает Старейшину Илин к кровати и наблюдает за тем, как его пальцы обхватывают раскрасневшиеся губы. Красиво и жарко. Тесно и чувственно. Все это происходит, впрочем, лишь для того, чтобы двумя смоченными слюной пальцами Ванцзи принялся его растягивать.       — Я не выпущу тебя из этой кровати до рассвета, — с каждым проявлением зуда, с каждым болезненным движением Вэй Ин чувствует, он чувствует Лань Ванцзи таким, каким тот никогда не будет за пределами их покоев. Ванцзи шепчет эти слова на ухо Вэй Усяню, пока его пальцы скользят внутрь тугого сфинктера, явно доставляя новую боль.       Это так занятно: порой ему кажется, что Вэй Ин явно не тот, кто позволит обращаться с ним так бесцеремонно, но сейчас он от этого без ума. Он принимает пальцы, он даже не предлагает ничего — Ванцзи знает, где искать, и сейчас он в том состоянии, когда найдёт, черт возьми, все, что хочет.       Вэй Усянь упирается в живот мужчины согнутыми и поджатыми коленями, рукой хватаясь за его плечо. Громко стонет, дрожит. Снова неприятно, на грани с болью, и слюна ничуть не спасает — её хватает ровно на то, чтобы Лань Чжань толкнулся внутрь. Вэй Ин морщится и вскрикивает на выдохе, понимая, что неосторожно сжимает пальцы внутри. Он не может расслабиться, но не расслабиться здесь будет смерти подобно. Бешеный всплеск гормонов быстро превращает боль в эйфорию. Лань Ванцзи растягивает его с усердием. Нельзя не заметить того, как он торопится, уже скоро сплевывая на пальцы и добавляя к двум третий. Он так возбужден, что ожидание для него кажется ужасно мучительным. Ему — человеку, хорошо знающему меру для достижения результата. Он не говорит Вэй Ину успокаивающих слов, не клянётся в том, что больно не будет, но наклоняется и обсыпает поцелуями. Однако он хочет боли, хочет крика. Хочет, чтобы в него вцепились и отчаянно с ним боролись. Что может быть прекраснее таких ярких чувств?       Уже скоро Ванцзи трахает Вэй Усяня четырьмя пальцами, крепко вцепляясь зубами в его ключицу. Зализывая, кусая ниже. Снова зализывая и спускаясь. Его спина выгибается дугой, а ритм движений сбивается. Вместо укусов Вэй Ин получает звериный рык.       — Ещё! Ах… Пожалуйста, дай мне ещё! Больше… я хочу больше.       Неожиданно для себя самого Вэй Усянь вскрикивает в удивлении, чувствуя нервный импульс по низу живота. Секунда — и это теряется. Ещё мгновение — и неуловимое «приятно» снова смазывается за болью. Пальцы покидают Вэй Ина после резкого, глубокого толчка. Их заменяет Лань Ванцзи во всю свою длину. Перед глазами — темнота. Так не вовремя. Тогда, когда он так хочет видеть его лицо. Ванцзи выпрямляется, плотно накрывая глаза ладонью, надавливая. Дико и несдержанно стонет, закидывает голову назад. Сочащийся член плавно, но твёрдо делает первые толчки. От этих движений из глаз сыплются искры у них обоих. Обоим становится невыносимо дышать.       Его Вэй Ин всегда был самим воплощением чувственности. А еще он был хорошим иллюзионистом, окружая себя обликом темных, зловещих намерений. И когда его губы настойчиво впиваются в губы Усяня, правило лишь подтверждается – из чёртовой иллюзии, созданной для отвлечения Ванцзи от его голода, рождается новая реальность. Здесь и сейчас он не может сопротивляться. Ни тому, как его сжимают, ни тому, как его целуют. Сфинктер Вэй Усяня стягивается в кольцо вокруг ствола его члена, делает каждое движение вымученным. Особенно желанным, почти болезненным, будто бы Второй нефрит пытается что-то украсть, но терпит провал, пойманный в тиски. Губы Вэй Ина пахнут терпким вином, они сладкие на вкус — он заметил это еще в начале, когда они только вернулись с ужина — каждое их прикосновение разбирает его на части. Нет, физическое недомогание и ломка не могут быть сравнимы с тем, что он делает внутри него. Как он проникает в его сознание, как Ванцзи поддается тому, что руки Усяня шарятся в его груди, трогая все живое и горячее. Это очень плохо, это делает его зависимым, но это удивительно красиво. Особенно тогда, когда Вэй Ин рычит, кричит, брыкается под ним. Член становится от его движений лишь крепче. Лань Чжань медленно раскачивается, толкаясь внутрь буйного тела. Нет, он больше не разрывает этого поцелуя. Уронив мужчину на спину, он скользит пальцами рук по его бедрам, одно из которых увенчивает звонким шлепком. Его язык ведёт меж сладких губ, проникает глубоко в рот.       Поцелуй будто соединяет их души.       — Громче.       И Вэй Ин становится громче.       — Лань Чжань! Я хочу твой член. Я хочу, чтобы ты выбил из меня им остатки сознания… Аххх! О, небесные боги. Он такой большой, — эти слова он стонет губы в губы, прежде чем снова начать целовать. Глубоко, мокро, чтобы неконтролируемо запачканые слюной уста горели в неистовстве. Настойчивости им обоим не занимать. Вэй Усянь кусает губы Ванцзи в ответ, стонет и толкается бёдрами быстрее, стервенея и на то же провоцируя своего партнёра. От удара бедро все ещё горит, от укусов и воска все ещё пылают грудь и шея, от волнения горит все лицо – Вэй Усянь сам, как свеча, плавится. И обжигает, как и положено, того, кто оказался рядом. Обжигает все более громкими стонами. Вскриками и порывом смять пальцами лоскут налобной ленты. Дрожью на контрасте с жаром, неутолимым голодом прикосновений. И он не понимает, почему до сих пор не кончил, хотя болезненная наполненность уже звенит в ушах, заставляя вздрагивать и ныть, скулить от изнеможения и практически требовать ускоряться.       — Положи ладонь на мой член, Лань Чжань, — Вэй Усянь шепчет это смазанно, параллельно сбивая фразу короткими поцелуями и сразу возвращаясь к безмолвному соитию языков. Он удерживает затылок Хангуань-цзюня, не давая сказать что-то против.       Чужая рука тут же укладывается на его член, трет его, обвивает. Сперва просто заигрывает, но совсем скоро сжимает ствол и начинает быстро дрочить в темпе с движениями. Безусловно, Лань Ванцзи старается сделать так, чтобы его оргазм оказался максимально ярким. Он хочет его изнеможения. Хочет потом смотреть на его обмякшее, безжизненное и слабое тело. Беззащитное и красивое в том, насколько оно ранимо. Темп значительно вырастает. Ему нравится показывать Вэй Ину то, как его тело дает ему несбыточное наслаждение. Как он им жадничает, как он его присваивает, как он владеет им. Именно поэтому в его собственных раскатистых стонах слышатся властность и нетерпение. Слышится то, какую волну блаженства он пропускает через себя, как он упивается этой грязью. Они и правда удивительно долго держатся. Возможно, дело в том что оторваться друг от друга они уже не представляют возможным, а может они просто настолько нетерпимы и безумны, что не станут отпускать из упёртости. До самого утра. По телу Вэй Усяня все еще рассыпаны обломки восковой корки, и мужчине нравится чувствовать их под своими ладонями, как и пламенные следы, горячие области. Он много трогает его, пока быстро и глубоко берет — грубые толчки звучат в унисон со сладострастными стонами. Все, что было «до» — кажется Усяню несбыточным бредом. Бредом, который останется следами на нем, который черт знает когда сойдёт с кожи и отпустит физически зафиксированные воспоминания. Но это потом. Вся жизнь – потом.       Сейчас он чувствует только сумасшедшие импульсы стимуляции; осознает только то, как скоро это распирающее напряжение дойдёт до пика, и как он не хочет прекращения этого чувства.       — Грубее... Лань Чжань… Ещё! Я хочу больше! — он почти хрипит. От вскриков, стонов и пересохшей глотки голос становится низким, Вэй Ин дробит слова на слоги от быстрых толчков, и он готов проглотить собственные голосовые связки, чтобы хоть так дать им отдохнуть. Он хочет быть ближе, и Лань Чжань вжимается в него ближе. Вэй Усянь хочет грубее, и Лань Ванцзи начинает трахать его так, будто хочет выбить из него душу. Скалится в его губы, хватает за шею, вдавливает в кровать и размашистыми толчками входит в него, чувствуя, как горячо и плотно Вэй Ин обволакивает его член.       Усянь протяжно стонет.       Этот измученный, прерывистый стонущий звук сливается в одну мелодию, и Вэй Ин толкается в ладонь, на грани мольбы и указаний прося не прерываться. Невозможность кончить изматывает, боль, оглушённая приятными волнами по всему телу, выматывает не меньше. Вдох, выдох, вдох, вдох, выдох… И Вэй Усянь глушит собственные просьбы в крике — кончать оказывается так же больно — тело сводит приятной судорогой, а судорога заставляет проснуться каждый, оголенный их бешеной прелюдией, нерв. Он красиво застывает в судороге, когда кончает, и, глядя на этот затаившийся и одновременно бушующий облик, Лань Ванцзи не может перестать. Он с небывалым усердием вколачивается в чужое тело, с некоторой даже спешкой ждет своего оргазма. Несмотря на то, что иметь помешавшегося от боли и удовольствия, изнемогающего после организма Вэй Усяня — то еще наслаждение. А сам Усянь задыхается, захлебывается в перемешанных ощущениях. Он чувствует, как его продолжают трахать, он уже не может говорить и царапает, едва дотягиваясь, чужую поясницу, резаную шрамами. Складываеь себя практически пополам под напором чужого тела.       — Внутрь, — слова Вэй Ин выдыхает звучно, не соображая толком, почему так решил. Возможно, он просто не хочет отпускать Лань Чжаня до последнего, даже если будет значить новую порцию дискомфорта. Она уже не решит ничего, но время — то время, что они не выпустят друг друга из цепких рук — хочется продлевать.       Сейчас Вэй Усяню впору умолять перестать, но отвратительный и крепкий азарт перебивает все. От стимуляции после оргазма больно, но это уже не играет роли. Лань Ванцзи же, тем временем, слитным и крепким толчком прижимается к нему, выдавливает из себя грубый, рыкоподобный стон и глубоко кончает. Чувствует, как семя бьется в Вэй Ина тугими волнами. Последний, долгий, с утробным выдохом возглас срывается с губ мужчины, дрожащем извергающемся члене. Лань Чжань ещё пару раз медленно подмахивает бедрами и застывает. Не смеет выходить. Молча и не глядя упирается лбом в плечо Вэй Ина, ласковым касанием ладони трогает его щеку, тяжело дышит. Слишком тяжело. Губами припадает к щеке и понимает, что готов в самом деле не отпускать его до утра. Есть только первородный страх, что сейчас все закончится окончательно. И восторг от того, как именно. Возможно, именно в эти моменты человек начинает вспоминать все трепетные мгновения в его жизни. Как жаль, что в жизни Вэй Усяня их неприлично мало. Однако большинство из них связано с Лань Ванцзи. Общий путь. И то ли из-за этого, то ли из-за перекрытого уже второго дыхания, он видит лишь темноту.       Слышит лишь звон в ушах.       Чувствует лишь то, как остервенело бьётся сердце в его грудной клетке. Только пустота вокруг и Лань Чжань. Он был прав - он забирает Вэй Ина без остатка, и Вэй Ин искренне и эгоистично надеется, что Лань Чжань не успел посчитать, что это было зря.       Он не понимает, что "все", даже когда они останавливаются на этом надрыве. Поэтому не сразу расслабляет руки, вцепившиеся в Хангуань-цзюня, едва он стал досягаем. Вцепившиеся крепко и до дрожи. Держащие его так близко, как позволяет их положение. И, едва пальцы хоть немного ослабляют хватку, Вэй Усянь, едва-едва дыша, прячет тремор в жалком подобии объятий. Просто чтобы занять конечности. Просто чтобы не выдать, как опущенные, они будут трястись.       — Я люблю тебя, — Ванцзи произносит это негромко, скользя носом по чужой щеке.       Вэй Усянь рад это слышать, но он даже не делает усилия, чтобы начать себя чувствовать. Он не хочет. Не может. Он чувствует губы мужчины немеющим лицом и поворачивается навстречу, цепляясь бессильно своими губами. Хватает этого порыва на миг, и он снова закрывает глаза и выдыхает — бессильно, капитулирующе.       — Я тоже люблю тебя. Безмерно. Всем сердцем, — Лань Чжань не чувствует этого легкого, вымученного поцелуя на губах, но наслаждается им. Как и тем, как тела липнут друг к другу, взмокшие от продолжительного секса, как Вэй Ин пытается мерно дышать, и как сам нефрит постепенно теряет хватку. Он ложится рядом. Кожа горит и мёрзнет, взмокшее грязное тело раздражает само себя, и Вэй Усянь почти сжимается в позу эмбриона, скатываясь набок и позволяя волосам застилать лицо. Самозабвенный импульс заставляет Лань Ванцзи придвинуться и переложить голову супруга с подушки на плечо.       — Как думаешь... насколько глупо я сейчас буду выглядеть, если спущусь вниз за графином воды? — губы дёргаются в улыбке и болят. Боль на спаде адреналинового безумия только нарастает, и Вэй Ин молчит о ней лишь потому, что она нарастает плавно, давая к себе привыкнуть. Пальцы ведут вниз к животу, заходят за бок Лань Ванцзи, приобнимают. — Я едва ли смогу сейчас сам подняться. Ты... превзошёл все мои опасения, —усмешка даётся с болью. Он все-таки поправляет волосы со лба и тихо, несдержанно скулит.       — Ты никогда не был глупым, Вэй Ин.