Над нами километры воды

— Мне кажется, что я тону. Поздняя осень давала о себе знать. На улице лил проливной дождь, что промочил пальто Учихи насквозь, но тот, кажется, даже не заметил этого. Тонкие пальцы давно онемели, сжимая сотовый телефон с такой силой, что костяшки побелели, а кончики неприятно покалывали. В наушниках, на полную громкость, играл трек Сироткина, слова которого Саске проговаривал одними губами, выпуская изо рта небольшие клубы пара. Наверное, ему бы ехать домой, чтобы окончательно не замерзнуть, чтобы не заболеть, чтобы…чтобы что? Чтобы, оказавшись в родных стенах, погрузиться в свои мысли так глубоко, что невмоготу выплыть, дабы глотнуть хоть толику здравого смысла? Нет, лучше он будет мокнуть под осенним дождем с одним и тем же треком на повторе. Так он не слышит проезжающих мимо машин, ударяющихся об асфальт капель, болтающих и ругающихся на непогоду прохожих. Не слышит своих мыслей. И это не могло не радовать. Сейчас ему это было нужно в последнюю очередь. Потому что знал: зацепится за этот поток и его унесет течением далеко и надолго, настолько, что берег желанного забытья будет ему только сниться. Сегодня он признался своему другу, сокурснику — или как еще можно назвать этого придурка — что влюбился в него. Признался в таком необъяснимом для него самого порыве, что сначала даже не понял, вслух он всё это сказал или нет. Но по реакции понял - вслух. Не было никаких заготовленных речей, это решение не было взвешенным или обговоренным с близкими и друзьями. Нет, Учиха просто смотрел в лицо этого безустанно болтающего идиота и, коснувшись его светлой торчащей прядки на лбу, признался, что тонет. И был честен, абсолютно. Саске откровенно тонул в голубых океанах глаз, грел заледеневшие кончики пальцев, касаясь светлых прядей, словно зарывая руки в нагретый летним солнцем песок. И не понимал, почему чувство настолько светлое, пусть и доныне чуждое, растекалось раскаленным свинцом по венам, делая тело тяжелым и неподатливым, утягивая тем самым на дно, под километры воды. Но Учиха знал, во всяком случае верил, что Узумаки не позволит ему утонуть. Потому что нет дна в этом океане, а если и есть, то он — Наруто — не даст ему захлебнуться. И Саске хотелось смеяться, когда понял, что, — вот оно! — дно. Так близко, под самыми подушечками пальцев. Тело оказалось на самой глубине, а легкие наполнились обжигающе-ледяной водой, выбивая из истерзанного собственными чувствами тела последние силы. Коснулся дна ровно в тот момент, когда Узумаки брезгливо поморщился, сбрасывая чужую руку, и, даже не наградив прощальным взглядом, молча ушел прочь с другими ребятами, тут же заходясь своим привычным смехом на чью-то несмешную шутку. Удивительно, как голубые теплые воды чужих глаз, что при каждом взгляде нежно ласкали кожу, словно волны, вдруг превратились в синие, безразличные, ледяные океаны. Сейчас Учиха сидел на остановке и бездумно смотрел перед собой, пока тело била мелкая дрожь, а пальцы всё так же сжимали несчастный сотовый. В голове была лишь заевшая песня, не было места ни для одной мысли. Он не заметил, как экран телефона загорелся, уведомляя о новом входящем СМС, не заметил, как проезжающая мимо машина не притормозила и облила его и без того мокрые джинсы грязной водой, не заметил, как к нему подошла милая девушка, чтобы узнать, где здесь ближайшая аптека, не заметил, как пропустил всевозможные автобусы, которые могли бы довезти его до дома. Он также не заметил, как к остановке подошел парень в промокшей насквозь оранжевой ветровке. Не обратил внимание, как тот подошел ближе и встал прямо перед ним, мешая сверлить взглядом разбитый асфальт. Мыслей не было и тогда, когда этот парень, с очень знакомым запахом и голубыми омутами глаз, взял его за воротник пальто и, наклонившись, притянул к себе, касаясь искусанными в кровь губами его собственных. А потом чужие, такие же заледеневшие пальцы аккуратно подцепили наушники за провода, чтобы снять их. И музыка вдруг стихла, а мир вокруг наполнился какофонией различных звуков. Учиха зажмурился, абсолютно не желая слышать гул вокруг себя и возвращать сознание в эту, совершенно ненужную ему, реальность. Но всё вмиг словно замолчало, переставая иметь хоть какое-то значение, когда Саске услышал привычно хриплое, тихое, но уверенное: — Я тоже тону.