***
Сойдя с поезда и увидев первым делом польские буквы, Саша обомлел. Оживлённая Варшава встретила его шумным людским потоком, где гул и экспрессивная речь сливались воедино. Его бабуля была польских корней и научила Сашу, семилетнего мальчишку, азам языка ещё до того, как болезнь пригвоздила старую женщину к постели. Шестнадцатилетний он с позором осознаёт — забылось практически всё, кроме алфавита. Однако корить себя не было смысла. В любом случае Саша дольше двух часов в Варшаве не пробудет. Запасы еды и воды оставались, Дынька, к величайшему счастью подростка, вылакала почти всю лужу дождевой мути, накапавшей с крыши газетного киоска. Теперь ему хватит пары бутылок запревшей минералки, а на собаку жертвовать не придётся. В столице совсем недавно прошёл дождь: на это указывали и снующие люди с ещё развёрнутыми зонтиками в руках, и те самые многочисленные лужицы везде, куда ни глянь, и сырой чёрный асфальт. Сегодня по пятам следует матушка-удача, заключил Собакин сам для себя, и на широких электронных табло попытался выцепить следующий старомодный поезд дальнего следования. Куда же он привезёт мальчика с собакой на этот раз? Детское желание подмывало Сашу выйти в город и погулять там немного. Узреть величественные небоскрёбы и походить по уютным площадям, где неподалёку, будто рассыпанные ребёнком детальки лего, расположились цветастые низкие домики. Саша многое мог себе визуализировать благодаря когда-то увиденным картинкам из интернета и украденным справочникам для туристов. Но грезить взаперти это одно, а находиться здесь и сейчас в действительности — совсем другое. Саша впервые так собой гордился. Через двадцать минут Саша и Дынька побрели к самой дальней отправной платформе, дабы затеряться среди пассажиров и в последний момент пробраться на излюбленное бесплатное место среди чужого багажа.***
— Неблагодарная мразь, — змеиным голосом цедил отец. Широкие глазницы его бешено вращались по мере того, как мужчина читал и перечитывал аккуратные страницы маленького личного дневника. Саша вёл его прилежным ровным почерком, хотя для школы или других пустых дел писал всегда грубо и небрежно, не обращая внимания даже на бегающие меж строчек буквы. И Собакин прятал его от родителей. От родителя. Просто мама не стала бы даже открывать сокровенную вещицу. А теперь отец нашёл его, в одночасье перечеркнул и так паршивую жизнь школьника. Словно в карточной игре побил низкокачественные карты сына полной рукой козырей. Саша прекрасно помнил, что записывал в дневник. Что писал стихотворения любимому мальчику со школы, которого, на самом деле, чувства Собакина волновали не больше попавших осенью в слякоть листьев. Помнил, что зарисовывал глупые наброски с ним и собой в главных ролях, как наслаждался процессом и счастливо пересматривал старые странички вновь и вновь. Его любовь единственная и удерживала от побега. Саша любезничал с дневником много и исключительно на широкую ногу. Если было настроение в очередной раз порефлексировать над неправильностью своей ориентации, если было настроение буквами возненавидеть мир и отца, снова избившего беспомощную мать. А теперь зверь, которого и сам Саша боялся с животным страхом, узнал всю подноготную. В состоянии алкогольного опьянения Сашу только пинали — и то, когда причин совершенно не было, — зато теперь у мужчины появились более весомые поводы сделать из сына грушу для битья. В тот день на Саше не осталось живого места. Он харкал кровью на пол и не чувствовал рёбер. За ним тянулся кровавый след, когда мальчик, перебирая слабыми руками и напрочь отбитыми ногами, полз до ванной комнаты, лишь бы умыть лицо, покрывшееся бордовой корочкой. В тот день Саша спал на полу, как виноватый пёс, и всю ночь плакал, жалея себя и своё никчёмное существование. Разве так сложно было — любить девочек? Или, по крайней мере, любить и их в том числе? Вероятно, лучше не любить вообще. … Саша проснулся от чего-то мокрого и странно пахнущего, касающегося его щёк и лба. Стоило только приложить усилия и разлепить тяжёлые веки, Сашка сразу увидел деловую мордашку Дыньки. Лапой она топталась по подолу его зелёной куртки и в принципе была довольна обстоятельствами. Как только хозяин проснулся, собака счастливо заметалась на месте, игриво выгибаясь дугой и норовя запрыгнуть Саше на грудь, однако тот вовремя её остановил — с такой-то силищей Дынька способна сломать ему несколько рёбер за раз, что в его и так плохо структурированный план побега совершенно не входило. Когда Дыньку с щенячьим восторгом и каким-то уж очень развесёлым настроением отнесло в сторону от очередного разворота вокруг себя, Собакину в лицо наконец ударила ослепляющая полоска света. Рыжее солнце заходило за горизонт и красиво переливалось в небе, отбрасывая насыщенные алые и жёлтые пятна в облака. Саше зрелище напомнило стандартного карамельного петушка на палочке. Что же… Теперь он такие вряд ли где-то найдёт. Саша не был уверен даже приблизительно, в какой точке на карте мира сейчас находится, да и пунктом своего назначения он тоже не поинтересовался, желая самому себе сделать сюрприз. Ну а кто, если не он? Однотипные равнинные пейзажи начинали действовать на нервы. Собакин природу чтил и любил до невозможности, но так и с ума сойти легко. Они едут на этом поезде уже по ощущениям часов шесть. Саша ненавидит поезда и сны, что в них снятся. Во рту было необычно сухо. Лицо и руки тоже исшелушились тонкой кожицей от частого нахождения на солнце — если раньше Собакин выходил из дома лишь по дежурным делам, то сейчас проводить день и ночь на свежем воздухе было весьма непривычно. Любимая зипка, являющаяся единственной дополнительной одеждой, прихваченной с собой из дома, от жары провоняла катастрофически, и теперь от мальчишки едко разило потом в радиусе ближайших десяти метров. Саша сам от себя нос начинал воротить, но у него не то чтобы были альтернативные варианты. Вещь он не выбросит, а мыться ему пока ещё негде. Ладно, один вариант всё же оставался… Теперь главное не подставить самого себя. …Когда Саша с Дынькой сошли на ровную недвижимую поверхность, у обоих подкосились ноги (и лапы). Дынька, некогда прыткая, свалилась без сил на песочный бок, густой шерстью обтираясь о хромовато-серый плитчатый пол станции. Саша в себя пришёл быстро — всё же, как главенствующий в их с Дынькой туристической кругосветной поездке, он должен был подавать хороший пример. Мальчишка отряхнул чёрную водолазку на себе — чистая и глаженная она смотрелась превосходно. Всё же удача на его стороне, раз уж первый взломанный им саквояж хранил внутри неплохие молодёжные вещи. Было жарковато и тесновато, но всяко лучше прошлой футболки с глупой надписью. Да и та уже отжила своё — хватит с неё. К тому же, Саше неизвестно было, как на неоднозначный принт отреагируют иностранцы — мало ли какой здесь царил менталитет. На табличке чёрным по белому было написано «Switzerland». Ну что же… Саша в Швейцарии, стране богачей и пацифистов. Он немногое слышал о месте, где очутился, но одно уже знал наверняка — оставаться здесь дольше чем на день ему не хочется. Вероломно кататься на поездах ему осточертело, разумеется, да и цикл его бешеной удачи уже всерьёз напрягал — неужели вот так любой глупый шкет без денег и даже без средств связи может оказаться в Швейцарии, выехав из родного города Амурской области? Нелепица. Казалось, его вот-вот поймают, а дальше хорошего ничего можно не ждать. В живых бы остаться. …будет ли новостью, что Сашка с собакой в ночи залезли на отправляющийся невесть куда товарный поезд?***
Ехать без чужого багажа оказалось до отвратительного пусто. Места было много, а оттого и ощущалось дискомфортно. Саша жался ближе к Дыньке, к её светлому боку, обнимал её за пыльную, однако вкусно пахнущую живым теплом шею. В вагоне они провели всю ночь. Саша спал с переменным успехом — было как-то слишком неудобно, к тому же снова снились противные сны. Снилось чернеющее российское небо, облачённое в густую шаль плотных туч, снились родители, побои, кровь. Раз за разом Саша в панике распахивал глаза и озирался по сторонам, однако рядом всё так же сопела Дынька, а лунный свет ласково заливал его спину через неширокое дверное отверстие. Ничего от его прошлого с детскими травмами не осталось. Лишь он сам. Когда состав стал замедляться и едва-едва тащился по рельсам — сам Саша пешком бы преодолел это расстояние быстрее — вокруг начали вырастать жилые поселения, а вскоре деревенские домики превратились в полноценные города. Испания встречала их с распростёртыми объятиями, изящной архитектурой и россыпью звуков, сливающихся в подвижный песенный ритм. Остро вылепленные пальмы щекотали низкое небо пушистыми листьями, землю нещадно палило солнце. Сухой тёплый ветер всколыхнул белые кудри подростка, зарылся в песочную шерсть Дыньки. Собакин улыбнулся. Здесь ему нравилось небывало. Когда Саша выбежал из вагона, чтобы ненароком не попасться на глаза машинистов и случайных дежурных, он едва ли не свалился от перманентной усталости, накопившейся за все прошедшие дни. В пути Собакин был уже не меньше двух недель — он, конечно, считал поначалу каждый день, однако в какой-то момент изнурение достигло своего апогея, и его задачи ограничились базовыми потребностями: поспать (целый день, дабы не чувствовать сильный голод), покормить собаку остатками припасов, справить нужду. Сам Сашка уже почти не ел, а если и ел, то масса его трапезы не превышала пятидесяти граммов за день. Он чувствовал, как теряет вес, видел, что тонкая кожа буквально просвечивается, прозрачная и неживая. Зато блондин впервые проживал жизнь, как сам того хотел. Не по приказу, не по воле тяжёлого кулака — лишь по своей. И раз уж он до сих пор жив, нельзя сомневаться. Только вперёд. Город, в котором Собакин очутился, предстал огромным мегаполисом, сотканным из средневековой и современной архитектуры, наполненным невысокими строениями, напоминавшими античные храмы. Дынька трусила рядом и с опаской жалась к мальчишке — мальчишка жался в ответ, в растерянности ощупывая взглядом окружение. Сотни блестящих вывесок на испанском приводили Сашу в ужас и в восторг одновременно. Он не мог даже спросить дорогу, хотя и была велика вероятность наткнуться на типичного российского туриста. Они с Дынькой всё больше жались к краю тротуара, шагали возле кофеен и ресторанов, впитывая в себя насыщенные ароматы здешних блюд. Сами по себе улочки были узкие, а машины проезжали редкие — вероятно, путникам всё же удалось выйти из самого центра. Дорожки, уложенные рельефным кирпичом, ухоженные и чистые, незапятнанные даже туристами, вели Сашу непонятно куда. Он несколько раз натыкался взглядом на парки и музеи, зелень и искусственные водоёмы пестрели красками, даря хоть какое-то душевное умиротворение. Но всё не то. Саше хотелось к морю. Либо в горы. Куда угодно, где было бы спокойней. — Лохматая, гляди! — внезапно встрепенулся Саша, тыча пальцем на тёмную мраморную плиту. Они обходили с торца очередную забегаловку, дразнящую собачий и человеческий нюх. Дынька обратила весёлую мордочку вслед за Сашкиной рукой и тоже увидела небесный дар — поднос с недоеденным треугольным сэндвичем. Собакин кинулся к нему, как к последней надежде. Уже неважно, по какой причине еда была оставлена — он готов съесть всё до последней крошки, даже если туда любезно харкнул пожилой испанец. Сэндвич оказался вкуснейшим. Здешний бекон был странным на вкус, но вкупе со сладкими помидорками и щедро налитым оливковым маслом перекус получился выше всех похвал. Дынька сидела с выжидающим выражением на грязной мордочке, скулила так несчастно, пока Саша запихивал в себя остатки свежей, но уже холодной булочки, что сдержаться было невозможно — Саша кинул ей черри, и собака словила угощение на лету, аппетитно щёлкнув челюстями. Нельзя было сказать, что Дынька голодала, точно нет, ведь Сашка и так кормил её сверх меры по доброте душевной, пока сам катастрофически недоедал. — Наглая рожа, — Собакин искоса поглядел на Дыньку, которая снова заручилась своими очаровательными щенячьими глазками и сложила лапки. Газированный напиток, похожий на колу, но какую-то цитрусовую, также пошёл в ход — Саша проследил, чтобы на дне баночки с фирменной наклейкой «Rodilla» не осталось ни капли. Дынька тем временем нашла скромный водопой у лужицы, куда капала вода из кондиционера. Конечно, не роскошь, но силы перво-наперво были восстановлены. — И куда нам теперь податься… Саша задумчиво запустил пятерню в длинную шерсть собаки, почесал за ушами. Попуткой он вряд ли доберётся живым, в автобусе его легко заметят и заставят платить, что же до поезда… нет уж, увольте. Блондин лучше доползёт на своих двоих до расплывчатой конечной точки, нежели снова приютится в мерзком вагоне. Вскоре стало жарче. Солнце припекало голову, и от гудящей боли не спасала даже шапка густых волос. Саша вымок насквозь, под повязанной на бёдрах зипкой ощущался целый водопад. Дынька тоже пребывала не в лучшем состоянии — высунула длинный розовый, как мармеладина, язык и дышала резко, на износ. Они бродили под пальмами, шагали по сухой ломкой траве. Явно отошли от города — со склона уже виделись пустошь и редкие, иссушенные климатом кустарнички. Солнце поднималось всё выше — наверняка на часах было около двух дня. Дынька больше не виляла хвостом, Саша едва волочил ноги. Походный рюкзак, практически пустой, всё равно тянул его вниз, заваливал на спину. Чужая чёрная водолазка сыграла злую шутку — лучи света липли к телу мальчишки, как мухи в клейкую ленту. Хотелось раздеться. Наверняка для испанцев это норма. Норма для тех, чьё тело смуглое и подкачанное, чьи мышцы красиво переливаются при каждом шаге, но явно не для Саши, худой торс которого напоминал бледную поганку. — Быть заветренным хлебным мякишем на фоне обжаренных пирожков — это чертовски грустно, — поделился Сашка своей философией с ироничной улыбкой, а Дынька в ответ лишь моргнула глазами-бусинами. В конце концов, уничтоженный жарой Саша втиснулся в какой-то случайный автобус, сплошь набитый туристами и местными. На весь салон воняло потом (Саша не удивился бы, если весь запах был от него одного), свободных мест не нашлось — да что уж там, они с Дынькой едва ли смогли встать у края раздвижных дверей. По негодующим лицам стало ясно, каким пассажирам здесь не были рады больше всего. Саша услышал русский мат и не сдержал улыбки. Всё же скучал невыносимо по родной понятной речи среди оживлённого испанского балагана. Уже через полтора часа автобус опустел. Саша смог сесть у окна под открытой форточкой (лучше она не делала), Дынька опустила мордочку юноше на колени. Саша и так весь взмок, но стерпел и не прогнал животное; подумал, что объективно хуже уже не будет. Они всё ехали. Солнце начало ласково щекотать горизонт, небо окрасилось в тягучий красный цвет. Сашу клонило в сон. Он сидел в самом дальнем углу салона и пытался никак не выдавать своего существования, хотя и казалось, что водителю совершенно наплевать, заплатил он или проехался зайцем. Помимо него и собаки в автобусе осталась пара, щебетавшая что-то вполголоса на беглом испанском, и ещё два парня. За вторым Собакин наблюдал с особым вниманием — поначалу ему показалось, что сидит девушка. Густые длинные волосы, струящиеся из-под полей широкой соломенной шляпы, говорили сами за себя, но… Пассажир был явно не женского телосложения — широкоплечий и высокий, явно выше Собакина, с мощной спиной. В общем, обзор у Саши выдался шикарный. Жаль только, что лица красивого незнакомца он не увидел за все часы поездки. — ¡Transferir! Автобус вдруг остановился, а люди на передних сидениях зашевелились. Саша недоумённо хлопал белыми ресницами, застанный врасплох — он почти задремал, уместив щёку на ладони. И тогда он увидел того испанца в профиль. Шляпа частично закрывала обзор, как и волнистые чёрные волосы, однако на подсознании Сашки словно выжгли острые точёные черты лица, длинные ресницы, неровный, с небольшой горбинкой нос. Когда парень скрылся за дверьми, Собакин инстинктивно подскочил следом. Недосягаемый идеал, горячий, куда жарче раскалённых на солнце железнодорожных рельс, успел отойти шагов на семь. Двигался он далеко не аристократично: вразвалочку, сложив руки в глубокие карманы бордовых безразмерных шорт. Растянутая ткань, широкими трубами обрываясь, доходила ему до колен. Испанец, скорее напоминающий деревенского юношу, шёл и чуть шаркал по асфальту шлёпками. — ¡Hola! Собакин крикнул сдуру первое попавшееся. За день он не раз слышал, как подобное говорили при встрече, и просто надеялся, что слово было уместным и по крайней мере не оскорбительным. Парень в шляпе тут же обернулся. На красивом правильном лице скользнула улыбка. Он прищурил глаза, в сумерках показавшиеся почти багряными, и даже махнул Саше широкой ладонью. Внутри всё обомлело. — ¡Buenas noches, amigo! Bonito perro. Саша неуверенно улыбнулся. На что он вообще рассчитывал с языковым-то барьером? Очевидно, что он ничего не понял. Ничего, кроме того, что у черноволосого юноши низковатый, до дрожи пробирающий тембр, мягкий, обволакивающий горьким шоколадом. Как Собакин вообще мог до беспамятства влюбиться в прыщавого гомофобного твинка из параллели, когда на свете существуют такие парни? Он не знал, удачей ли было встретить его или наоборот худшим провалом. Кажется, он запал с первого взгляда. Дынька восхищение в серо-голубых глазах полностью разделяла. Не успел Сашка остановить её, как собака уже затрусила к испанцу с намерениями выпросить немного человеческой ласки. — Глупая, стой! — Саша дёрнулся за собакой. — Guau, так ты всё же русский, — испанец благосклонно улыбнулся ещё раз. Он присел на корточки, почёсывая довольную Дыньку, пока та норовила облизать ему нос. — Ты разговариваешь… — вопросительно-утвердительно пробормотал Саша, оцепенев. С сильным испанским акцентом, и всё же абсолютно членораздельно, незнакомец заговорил с ним на русском. Так ещё впоследствии Сашка услышал от него «хорошая девочка, славная собака», пока тот миловался С Дынькой. Шпарит, как на родном. — Si, я немного учил ваш язык — он прикольный. Саша не знал, прикольный ли он в самом деле, но из уст этого парня любой язык показался бы крышесносным. — Меня зовут Рома, ¿qué pasa contigo? — Чего? — Как тебя зовут? — Сашка. Сашка Собакин. Рома рассмеялся по-доброму. Его смех мягкий и тёплый, очаровательный без особой на то причины. Саше казалось, что так волшебно смеются только в фильмах. — Вы с ней типа тёзки? — испанец кивнул на Дыньку. Саша хмыкнул в ответ. — Типа того. Собакин присел рядом на асфальт, чтобы и самому погладить Дыньку — всё-таки негоже хозяину стоять в стороне! И глазом не успеет моргнуть, а питомец уже переметнётся к Роме. Осуждать за такое, впрочем, было сложно. На удивление блондина, Рома не отшатнулся, стоило Собакину оказаться рядом — он даже не побрезговал случайно соприкоснуться локтями. Саша глядел то на парня, то на радостную Дыньку, не мог поверить, что его запах действительно не противен Роме, что ни единый мускул на смуглом лице не дёрнулся в отвращении. Ну испанцы, стальная выдержка! Автобус, довёзший молодых людей до конечной точки — Саша даже не догадывался, где сейчас находится, — мигнул фарами и скрылся за поворотом вниз по склону. На тёмной улице не осталось больше никого. Саша, Рома и собака. Огни прибрежных городов различимы были лишь вдали, а ещё Собакин наконец-то увидел морскую гладь — непоколебимую и иссиня-чёрную. — Не боишься вот так оставаться один на один с незнакомцем? Испанцы люди вспыльчивые и непостоянные — кто же знает, что у меня на уме? — голос Ромы внезапно стал равнодушным и прямым, даже местный акцент практически растворился в русской речи. — Не понял? — Саша бояться не хотел, но всё равно ненароком сглотнул. Слишком громко для безлюдной улицы. — Es broma. — Рома с улыбкой прикрыл глаза, а тон его снова смягчился. Саша догадался (понадеялся), что сказал он что-то хорошее. — А если серьёзно, bebé, я бы не гулял по Андалусии допоздна в одиночку. Пусть и с собакой. Сколько идти до твоего дома? — Да я нигде не живу, — Сашка сказал это, как самую обыденную в мире вещь, ещё и хмыкнул в придачу, для большего пафоса, — Я вообще такой любитель попутешествовать! Дня три назад гулял по Швейцарии. Рома смерил его самым недоверчивым в мире взглядом. Справедливости ради, Саша не поверил бы сам себе, будь он сторонним наблюдателем, а не непосредственным участником своей же глупой авантюры. Не моргая и не отводя красно-шоколадных глаз, Рома смотрел на него минуту. Собакин едва ли выдерживал этот взор, что уж и говорить о прямом зрительном контакте. Ещё немного, и он приготовился бы выдумывать более правдивую историю персонально для Ромы, лишь бы не чувствовать себя таким жалким глупцом, отражённым в глубине чужих глаз. — Entiendo. Es una situación de mierda. Тебе нужен дом. У меня есть дом в Мохакаре. И у меня есть байк, с прицепом. Ты пойдёшь со мной? — Рома задумчиво подпёр щёку, но тут же встал во весь рост, поправляя большущую шляпу и шлейф шёлковых волос. Конечно он пойдёт. — Конечно я пойду! Если не сильно обременяю вас, сеньор, — Саша ухмыльнулся, прикусил край нижней губы. Слишком кокетливо для первого встречного, но Рома лишь окинул его оценивающим взглядом и вновь улыбнулся в ответ. Этот человек был слишком улыбчивым. Сашке это уже нравилось. Нравилось до мурашек в знойную ночь. Ромкин байк, напоминавший скорее потрёпанный временем мопед с эстетичных коллажей, действительно стоял неподалёку. Прицеп напоминал странную пластмассовую корзину размером чуть больше стандартной, и в любой другой ситуации Саша не позволил бы поместить туда Дыньку, но… возможно, сейчас он был готов сесть туда самолично. — Шлемов нет, дороги пусты, мы поедем медленно, — оповестил Рома. Испанец сел на потёртое сидение и, опираясь на выставленную правую ногу, начал рыться в карманах шорт; мешающие волосы были перекинуты на бок. На асфальт полетели конфетные фантики и прочий мусор, но всё же с победным «Excelente!» Рома раздобыл и небольшой ключ. Лазурного цвета мопед старчески затарахтел. Когда Саша устроился позади и ладонями упёрся в корпус транспорта сомнительной надёжности, Рома звучно цыкнул и покачал головой. — Amigo, так дело не пойдёт. Ручки сюда, — Рома похлопал себя по бокам, а Саше показалось, что он услышал сквозящую в голосе испанца лукавую смешинку. Проклиная себя всеми бранными словами этого мира, Саша всё-таки приобнял Рому за талию. Не прошло и пяти минут размеренной езды: дребезжанье мелких камешков под колёсами байка, редкие фонари, трескотня цикад, попрятавшихся на тёмных стволах деревьев; Собакин прислонился щекой к тёплой спине своего нового сопровождающего и задремал. Далеко не так тревожно, как было в последнем поезде. Разместившись на самом дне прицепа, уснула и Дынька.***
Пробуждение у Саши выдалось самым неоднозначным из возможных. Нехотя продрав веки, он увидел своё же отражение в тёмных глазах Ромы, нависавшего над осунувшимся бледным лицом мальчишки с мягким прищуром прорези глаз. — Оприходовать меня уже вздумал? — промямлил Саша, пытаясь казаться невозмутимым. Потянулся в кровати, размял затёкшие конечности и звучно хрустнул пальцами. Стоп. Кровать? Он и не почувствовал, как оказался в чужом доме. — Я конечно в возрасте согласия, но… — Я ничего не понял, — буднично отозвался Рома, скидывая с себя любые подозрения. По крайней мере он поднялся на ноги и перестал караулить невинный сон Собакина, словно жуткий сталкер. Не прошло и двух секунд, как Рома скрылся в дверном проходе. Тогда-то Саша смог рассмотреть место, где оказался по воле судьбы. Помещение не было украшено предметами роскоши, ничего внешне дорогого Саша не нашёл — да и не то что бы он планировал красть что-либо у испанца, который не оставил его душонку на перепутье ночи, а любезно взял под своё крыло. У окна стоял невысокий столик, словно сколоченный самостоятельно из добротной древесины, на нём же красовались вазы со всевозможными цветами, названия которым Сашка бы не смог дать. Он из своих-то, русских, запомнил лишь тюльпан и ромашку. Зелень растений сочно ветвилась, вилась до пола, расцветала ввысь к низкому белокаменному потолку. Помимо цветов Саша заметил глиняные кувшины непонятного назначения, стопку пыльных книг прямо на полу. Не успел Собакин совсем обнаглеть, как вернулся Рома, неся в руках какую-то чашу с непонятной жидкостью. — Вода из колодца. — И сунул Саше в ладони. Собакин со скепсисом поглядел на прозрачную водную гладь, на тёмно-коричневую резную чашу, затем на Рому, находившегося в тех же безразмерных шортах и ещё более безразмерной майке, лямки которой то и дело спадали даже с широких плеч, открывая компрометирующий обзор на подтянутую грудь. — Как я могу верить человеку, который пялился на меня, пока я спал? Может, в воде отрава? Снотворное посильнее? Знаешь, если тебе так сильно хочется совершить со мной ужасные вещи, стоило просто вежливо... — У тебя ресницы белые. И брови белые. Очень красивые, — со странной полуулыбкой, похожей на почти застенчивую, проговорил Рома. Всё же акцент у него очаровательный — на букве «р» он практически мурлыкал, чётко выделяя её звучание среди остальных. Саша с показным сомнением сощурился, но губами всё-таки приложился к краю чаши, жадно отпивая воду. Только теперь он понимал, что в горле пересохло до отвратительного. Для полной картины счастья не хватало принять душ и переодеться во что-то более лёгкое. — Душ свободен, mi amigo. Рома, чёртов испанец-искуситель, ко всему прочему умел читать мысли. Саша лишь благодарно ему улыбнулся и ускакал в том направлении, куда ткнул ему Рома. Смыть с себя всё грязное и мерзкое оказалось сродни вознесению на небеса. Прохладная вода вкупе с высокой температурой окружающей среды приятно освежала, словно новое дыхание открывала, и Саша простоял под будоражищим потоком не меньше двадцати минут, раз за разом проходясь странной твёрдой губкой по телу. Мыла у Ромы пахли все одинаково — морской солью и чем-то пряно травяным, словно мятным. «Синяки почти пропали» — удовлетворенно думал Саша, разглядывая лодыжки и бёдра, на которых совсем недавно цвели жёлто-фиолетовые гематомы. Теперь остались лишь едва угадываемые очертания и редкие ссадины, покрывшиеся сухой кровяной корочкой. Он обтирал плечи грубоватым к коже полотенцем, когда в дверь без спроса что-то ткнулось. Саша дёрнулся пугливо, пытаясь обмотать белую тряпку вокруг себя, но в итоге стал похожим на скверно завёрнутый рулон туалетной бумаги. Рома совсем не знал понятия личных границ. Но из-за незакрытой двери вместо обаятельного смуглого лица показалась любопытная золотистая мордочка. — Дынька, засранка! — Саша с улыбкой протянул к собаке руки, и та радостно ткнулась в ладоши мокрым чёрным носом. Вся её шерсть была чуть влажная, абсолютно чистая. Виляя хвостом, Дынька стремилась облизать хозяина целиком. Ранее всклокоченная, прибитая пылью шерсть почти серого оттенка теперь пушилась, словно по ней пустили электрический ток, и была почти золотая. Значит, Рома помыл собаку ещё задолго до пробуждения Саши. Что же, он заработал былое доверие. Весь день они практически не разговаривали друг с другом — когда требовала ситуация, Саша отвечал односложно, разум его словно находился в вакууме. До вечера он просидел в тени на балконе, пустым печальным взглядом созерцая раскинувшуюся провинцию. Белые маленькие домики в «стандартном андалуском стиле», как подсказал Рома, были разбросаны по горе с геометрической точностью. Вскоре Рома уехал по делам, о чём-то предупредив Собакина, и с Дынькой он остался один во всём доме. Наверняка выйти и прогуляться было бы правильным решением — но силы покинули тело, ватные ноги покоились в плетёном кресле и едва ли могли нести Сашку. Он чувствовал себя дряхлым стариком. И всё же, он не переставая рассматривал Мохакар с его лучезарной белизной и россыпью цветов там и тут, с узкими улочками и арочными проходами. Тишиной наслаждаться было непросто — то и дело мимо проходили шумные испанцы, пробегали визжащие детишки с мячом и скакалками. С наступлением сумерек провинция заиграла огоньками света. Дынька из-за спины подошла к Сашке и сложила тяжёлую голову ему на коленки. Для дополнительного собачьего удовлетворения лизнула шершавым языком внутреннюю сторону бёдер Саши — Рома одолжил ему свою старую одежду. — Никому мы не нужны, родная, — меланхолично улыбнулся Саша, — ни единой душе здесь. Мы просто чужаки. Дынька несогласно проскулила. Сила привычки. Саша не скучал по родине, но всё же мысли его то и дело возвращались к оставленному в России. В десятый класс, где он был шутом и посмешищем и только из-за идиотских, но забавных шуток его не пинали за школой. В отчий дом, где его встречал смрад спиртного и тяжёлая рука родителя. Признаться честно, Саша немного боялся за маму — в отсутствии свидетелей отец смог бы ей навредить. Непоправимо. Саша не может объяснить, почему упрямо ждал возвращения Ромы. Возможно, внутренний ребёнок нуждался в присутствии другого человека, возможно, внутренний ребёнок опасался, что его бросили. Рома вернулся ближе к утру, о его приходе оповестили тихие колокольчики над дверью.***
Жаркие длинные деньки вскоре стали пролетать катастрофически быстро. — Следи за мячом, tonto! Рома передал верхний пас, а Сашка едва ли успел сгруппироваться, чтобы не словить мяч лицом. Детишки, играющие против них, заливисто захохотали и заулюлюкали, но не успели опомниться, как мяч от Собакина прилетел аккурат между них, в центр поля. — Съели, молокососы? — по-доброму хмыкнул Саша, утирая со лба горячий пот. Белая чёлка безобразно склеилась и облепила лицо. Их нынешние противники русской речи не понимают, но дуют щёки в негодовании, готовые сразить старших. Они играли с раннего утра в непонятную игру с непонятными правилами. Что-то похожее на волейбол, смешанный с родным Сашке пионерболом; аутов не было, полем служила вся улица, и по бокам боязливо поглядывали на них продавцы безделушек и сушёных фруктов. Но прогонять компанию никто не собирался — детям всяко лучше быть под контролем старших, нежели без дела сновать по всему городку. — Не стой как столб! — рыкнул Рома, возникая перед носом блондина и успешно отбивая мяч за вражескую сторону небрежно натянутой сетки. Самый юркий мальчишка, лет десяти от силы, взмыл в воздух, словно птица, и ловко отбил мяч. Тот перелетел за спину разочарованного Ромы. — ¡Maldita sea! ¡Cómo puedes ser tal desaceleración! Ciel, pequeño sinvergüenza, — Рома не утруждал себя больше русской речью и прокричал противникам на испанском. Дети захихикали. Собакин тоже улыбнулся. Рома говорил, что испанский — язык любви и жгучей страсти, — но всё равно безбожно на нём ругался. И ещё Рома совершенно не умел проигрывать. Ближе к обеду Рома с Сашей спустились совсем в низину Мохакара, дабы поживиться чем-нибудь на рынке морепродуктов. Майки липли к мокрым телам и даже редкие порывы морского ветра не могли остудить разгоряченные игрой тела (а после они ещё бежали меж лабиринтов улочек наперегонки). Собакин с сожалением поглядывал на длинющие волосы Ромы — даже собранные в высокий хвост и любезно продетые в отверстие неряшливой шляпы, они доходили ему до пояса. — Чего возьмём? — улыбчиво поинтересовался Рома, трогая Собакина за плечо. Тот ещё охотник до внезапных прикосновений. — На что не жаль потратить деньги, — на выдохе ответил блондин. Дыхание всё ещё не восстановилось и он почти сипел. — Для тебя — что угодно, cariño mío. Собакин пихнул испанца локтем. Он помнил, как переводится эта Ромкина лабуда. Они взяли сушёных креветок, щедро политых соусом (тёплым, между прочим), две зажаренные солёные рыбины и по газировке уже, благо, из морозилки. Больше не было и дня, чтобы Саша чувствовал себя чужим или ненужным этому городу. Он нравился смуглым продавщицам выпечки, возле дома одна даже угощала его бесплатными чуррос, его любили местные детишки, хоть и прозвали его необидным «champiñón» из-за цвета волос. К Саше… хорошо относился Рома. Рома, с пылающим сердцем, с невыносимой тактильностью и желанием удовлетворить любой каприз, казался ирреальным. Возможно, он не делал ничего странного, не подразумевал под близким контактом и мурлычащими шепотками на ухо чего-то запредельного. Виноват был Саша, воспринимавший всё это искажённым, напрочь испорченным образом. Они стали прекрасными друзьями, а Собакин позволил себе очернить эту дружбу своими фантазиями. Он позволил себе представить, что Рома в него влюблён. Прятались они под навесом. Саша голодным зверем вгрызался в свой обед, по тонким пальцам текли тартар и оливковое масло, а подросток едва ли успевал обтираться салфетками. Рома с нечитаемой ласковой эмоцией глядел на него сверху вниз, а стоило Саше обратить на него невыносимые серые глаза, то испанец тут же вопросительно выгибал бровь, меняясь в лице. — Ты очень красивый. — Чего? — Саша чуть не давится креветкой. С запачканными губами, с половиной креветки в зубах, с обгоревшими на солнце щеками, он — красивый? — Очень жестоко шутишь. Рома фыркнул. Откусил кусочек от рыбьего бока, задумчиво прожевал. Выплюнул кость. — Мне всё нравится. Звучит почти как «Ты мне нравишься». Саша обязательно всю ночь прорефлексирует, по крупицам в больной голове разбирая это мгновение, пока Рома беззаботно будет храпеть рядом.***
Наступил… важный день. Вероятно, важным он и не был, но уж точно кое-что отличало его ото всех остальных дней в году. Саше исполнялось семнадцать. Роме он, разумеется, ничего не рассказал — раз уж решил оставить всё в прошлом, то глупые праздники долой! Саша проснулся раньше обычного и сразу же тяжело выдохнул — на нём снова покоились тяжёлые конечности Ромы, а сам он горячо дышал ему в ухо, досматривая какой-то бредовый сон. Дынька грузным комом лежала в ногах шаткой-валкой кровати. Ещё чуть-чуть, и деревянный каркас проломится под тремя телами. Роме, к огромному тайному счастью Собакина, сегодня не нужно было топать на винодельню и снова страдать там беспросветной глупостью вроде наклеивания плетёных бирок на бутылки красного полусухого или сбора раннего винограда. Работа неблагородная и особо не прибыльная, но Рома, кажется, был вполне удовлетворён. Им обоим хватало на жизнь — не яркую и роскошную, но по-домашнему простую и сытую. — С добрым утром, rayo de sol, — черноволосый шепнул что-то на родном языке в самое ухо, отодвинув курчавые белые локоны носом. Саша практически отошёл в мир иной. Платоническая тесная связь прочно укрепилась в их совместной жизни, вот только пока один делал ужасные вещи в угоду собственным хотелкам, второй грезил, чтобы близость была взаправду. У Ромы флиртовать получалось жутко. Саша всегда вёлся, как глупый ребёнок. Как неумелая рыбка на аппетитную приманку. Снова не переварив в голове всей интимности момента, Сашка отпихивает от себя сожителя, тем самым будит Дыньку. Время пролетает незаметно и обыденно. С Ромой они болтают ни о чём, Саша учит его метко и правильно материться на русском, Рома учит испанскому «для чайников». Ближе к вечеру с улицы начали разноситься переливчатые звуки инструментальной музыки, застучала вдалеке слаженная бемоль. — Идём погуляем! — Рома небывало оживился, а Сашка лишь снисходительно хмыкнул. Его всегда тянуло ближе к песням и пляскам, к людским весёлым скоплениям, будь там дети, либо взрослые. Саша, проживая в Испании, напротив пристрастился к мелодичному спокойствию, текущей размеренности. Меньше работы, меньше стресса — не это ли жизненное кредо всех коренных испанцев? Уже за месяц Собакин прочувствовал подобный стиль жизни сполна. Но урваться за полным энергии Ромкой тоже пытался, и выходило вполне неплохо. Широкая душа его не могла не влечь за собой, не оставляла выбора — попытавшись понять ритм Ромы однажды, Саше тяжело было оставаться равнодушным. Хотелось стать для Ромы достойным другом. Поэтому уже через пять минут они неслись к главной площади Мохакара, в тех же шлёпках, в коих ходили по дому, в той же безразмерной одежде — Собакин в зелёной туристической футболке с идиотским принтом и недлинных шортах грубоватого пошива, Рома в привычной светлой майке, которая висела на нём свободно, как на вешалке, и укороченных брюках. На площади действительно оказалось оживлённо. Непонятно в честь чего люди всех возрастов вытекли на улицу, радовались и танцевали народные танцы под гитару и живое пение. Полная леди постарше в кроваво-алом платье с волнистыми оборками, ничего не стесняясь, кружилась в экспрессивном ярком танце. Маленькие девочки всё стремились за ней повторять. То и дело обращали смуглые головки в сторону жгучей красавицы и пытались скопировать движения её рук. Пусть выходило комично, да и к тому же скромные девичьи платьица совсем не соответствовали стилю танца, им продолжали хлопать взрослые, постепенно вливаясь во всеобщий пляс. — О, потрясающе ведь, Сашка! — Рома радовался по-наивному забавно. — Смешно дрыгаются, — Саша скептически выгнул бровь. На самом деле, развернувшаяся картина была ему невероятно близка. — Я и то лучше смогу! — Демонстрируй, amigo! Собакин фыркнул. — Я один не танцую. Шоколадные глаза Ромы налилились угольно-чёрным цветом. Он притянул опешившего Собакина за талию, крепко сжимая, и всецело завладел серым взглядом. — Хочешь буду твоим партнёром… по танцам? — Рома шепнул томно, пальцами чуть комкая Сашкину футболку. Этот подонок точно играется с ним, бессовестно и бессердечно, ведь от каждого слова заводной песенный мотив начинает сливаться в тягучую страстную мелодию. Саша кивнул скованно, утопая в жжёной карамели напротив, и они мгновенно закружились в общем потоке. Рома вёл уверенно и быстро, надёжно придерживал Сашу, пока позволял ему в своих руках упасть тряпичной куклой, словно они танцевали профессиональное танго. Собакин двигаться не умел и чувствовал себя поначалу неловко — топтался на месте и дёргался рвано, однако его партнёр харизмой явно вывозил их пару. Неуместно подумалось, что с миниатюрной горячей испаночкой Рома смотрелся бы превосходно, и Саша снова споткнулся, потупив взгляд. Высоты, которых не достичь при любом желании. — Хэй, ты напряжён, — то ли жалуется, то ли просто подмечает Рома. Он снова сминает худые бока Собакина, и тот напрягается лишь сильнее — ещё немного, и он сделает что-то совершенно безрассудное. — Мы Дыньку не покормили, — виновато хихикнул Саша, как за спасательный круг вцепляясь в широкие обнажённые плечи. — Тебе некомфортно? — в лоб спросил Рома. Они немного замедлились, и Рома отвёл Сашу подальше от пестрящего женскими юбками центра. Лучше не стало. Энергичный танец преобрёл излишне интимный характер — Рома кружил блондина медленней, ласково прижимал к себе, поглаживал спину. Их разговоры никто не понимал, но он всё равно непозволительно близко склонился к бледному лицу Сашки, вглядываясь в полуопущённые белоснежные ресницы. — Всё отлично. — No te hagas el tonto, amigo. — У меня сегодня день рождения. Саша грустно улыбнулся. Накатили воспоминания о том, как он праздновал свои торжественные дни в школе, с одноклассниками, но ни разу — с родителями. С Ромой ему было чудесно в любой день, независимо от значимости даты на календаре. Он должен быть благодарен судьбе за это. Но Собакина всё равно гложут бессмысленные пустяки. — ¡Mierda! И я узнаю об этом в последний момент, ты серьёзно? — Рома вспыхнул, как спичка, нахмурил густые брови. — Я даже не готов с подарком! — Вот такой я идиот, — Саша улыбнулся более искренно и всё же принял на себя взгляд Ромы. В груди тянуло то ли противно, то ли очень хорошо. — Но не стоит выбирать мне подарок. Можно я выберу сам? Саша не знал, где набрал такой вагон смелости. Может, испанские подвижные танцы и в самом деле заставляли кровь кипеть. Он поцеловал Рому неощутимо. Лишь дотронулся до его тёплых полураскрытых губ своими, задержался всего на секунду. Пускай он будет позором родни, пускай его любовь никто не будет воспринимать всерьёз. Пускай. Но эта несчастная чёртова секунда была секундой бешеной эйфории и блаженства. Они стояли вплотную друг к другу и на них поглядывали люди — одобрительно или со скепсисом — плевать. Это был божественный подарок. Рома был его бесценным подарком самой судьбы за побитые рёбра и кровь из носа, за изорванный личный дневник и несчастную первую любовь. Саша никогда ещё не убегал так быстро, с позором закрывая пунцовеющие щёки, а Рома, впрочем, догнать даже не попытался, оставшись стоять столбом на прежнем месте и, кажется, осторожно трогая своё лицо. Но даже это не являлось провалом. Впервые день рождения Саши Собакина не был провальным.***
Казус, настигший обоих третьего июля, надолго остался висеть неразрешённым вопросом. Вечно наглый Рома поумерил пыл в отношении Саши, а Саша и вовсе пытался от него бегать. Вот только как такое реализовать, будучи единственными жильцами в одном крошечном доме? — Мне нужно уйти на весь день, — уведомил Рома, подразумевая работу на винограднике. Саша угукнул и попытался ретироваться на балкон — самое далёкое место в доме, но его запястье мягко окольцевала чужая смуглая рука. Забавно, что находясь под солнечными лучами ежедневно, Собакин не загорал, а его кожа оставалась сметанно-бледной в контрасте с Ромой. — Не хочешь со мной? — вкрадчивым голосом поинтересовался Рома, будто не вопрос задавал, а настаивал на положительном ответе. — Сейчас на винокурне мало кто ночует. Место найдётся. — Я не… — Саша осёкся. Что «он не»? Не хочет? Да чёрта с два, он безумно хочет. Время наедине может помочь разрешить сложившуюся неудобную ситуацию, если Саша снова не будет вести себя, как упёртый баран. — Я пойду. Услышав впервые за трое суток диалог хозяев, продлившийся дольше двух фраз, любопытная Дынька выплыла из комнаты, деловито виляя пушистым хвостом. На лице Ромы растянулась счастливая отцовская улыбка, он присел на корточки, и, придерживая одной рукой шляпу с широкими полями, почесал Дыньке подбородок. — Её тоже возьмём, чтобы mi caramelo не скучала. До густых плантаций винограда, разместившихся на пригорке где-то в северо-западной стороне от Мохакара, добраться было не так-то просто. Радовало лишь одно — разгулявшийся сильный ветер не давал зажариться под солнцем. А ещё у Ромы вечно слетала шляпа, даже когда отчаявшийся парень стал держать её обеими руками; впрочем, Дынька была лишь счастлива. Собака гонялась за шляпой отнюдь не изящным галопом, помогала как могла, правда Роме не всегда доносила аккурат в руки — чаще продолжала трусить вперёд с соломенной шляпой в зубах, ехидно виляя задом отстающим Роме и Саше. — Дынька, ко мне! — ¡Te haré un pastel de melón si no me devuelves mi maldito sombrero! Но Дынька, сама себе на уме, как свободолюбивая кошка, скакала в гору не зная усталости. Стоило им доползти до нужного места, у Сашки отвисла челюсть. Всё было словно не взаправду, ирреалистично. Пологий склон изрешетили многочисленные виноградные лозы, прочно вплетённые в деревянные колышки. На многие ярды вниз пестрели зелёно-фиолетовые переливы, с упором, разумеется в зелёный — веточки винограда попросту тонули в россыпи рассечённых листьев. Невероятно. Дом, зовущийся винокурней, на вид был совершенно скромен, хотя чёрная древесина в море растительности смотрелась на удивление уместно. По периметру ограды хаотично расположились бочки и прочие коробки: пустые и чем-то наполненные. И самое главное — вокруг ни единой человеческой души. Быть может, кто-то прятался за работой среди виноградников, а кто-то орудовал в доме, однако в моменте полнейшая изоляция от человечества ощущалась восхитительно. Саша даже перестал проклинать трудный подъём на гору. Саша не успел сказать и слова. Прервала гиперактивная Дынька, выбравшаяся наконец из темницы многолюдной провинции с намерением вдоволь набегаться. Она шныряла в ногах хозяев, то рысью мчалась меж ближайших рядов виноградников, то снова возвращалась к людям, радостно вставая на задние лапы и прося себя поддержать. Сашка, наконец, выдохнул. Зря он так страшился кардинальных изменений после своей нелепости. Вон Рома смеялся также беззаботно, как и всегда, не сторонился Собакина ни капли. Наверное вариант забыть и замять тот поцелуй был не самым худшим, в конце концов, Рома, привычно открытый, весёлый и добрый, всё ещё дружил с Сашей. — Эй-эй, туда нельзя! — крикнул вдруг длинноволосый, подрываясь с места. Саша огляделся и заметил, как кончик золотистого хвоста исчез в каком-то погребе, уходящем вглубь земли. Пришлось тоже следовать за непоседливым псом. Вместе с Ромой они пробежались по дощатой лестнице, случайно и намерено пихаясь локтями. Погреб был освещён плохо — в центральном коридоре горела лишь одна лампочка. Через каждые два метра открывался дверной проём в новые комнатки. Некоторые из них были плотно закрыты — Саша специально дёрнул со всей силы, а в некоторых ещё даже не было дверей. — Если она свалит пару полок с товаром estoy jodido. Дынька обнаружилась залезающей на крупную бочку в самой последней комнате. Благо, попортить она ничего не успела — разве что шаткие нервы своим хозяевам, — и её удалось благополучно выставить обратно на улицу. — Хэй, иди сюда, — вдруг заговорщицки шепнул Рома в Сашину спину, когда тот уже собрался заняться хоть какой-то общественно полезной работой. «Куда?» — хотел спросить Собакин, но проглотил слова. Рома приоткрыл для него дверь в погреб с самой хитрющей улыбочкой. Дьявол-искуситель во плоти. Они ведь туда точно не лампочки идут вкручивать. — Ты говорил, что не пил никогда. — У нас бухал отец. Знаешь ли, мне хватало. Рома приложил указательный палец к мягким губам, лишив Сашу дара речи на несколько секунд. Даже такое соприкосновение ощущалось жутко будоражищим. — Ты не пробовал настоящего ягодного рая. — Рома затолкал блондина внутрь и закрыл за ними дверь на внутреннюю щеколду. — Точно понравится, ещё никто не оставался равнодушным к хорошему испанскому вину! Откроем одну бутылочку и никто не заметит. Я спрячу, а потом долью откуда-нибудь. У Ромы так горели глаза, будто он не Сашку убеждал, а своё собственное искушение перед алкоголем оправдывал. — Ну, если ты так хочешь… — Саша и сам невольно усмехнулся. Возможно, самую малость ему тоже хотелось попробовать то, что на прилавках продают за бешеные суммы. Не согласовывая, оба парня устремились к комнате, где и нашли Дыньку. Десятки бутылок в красивых обёртках стояли рядами — Саша не так представлял себе винные склады, но, в целом, был впечатлён. — Это совсем новый погреб. Я в последнее время переношу товар сюда по просьбе босса. Работа весьма заурядная. — Вполголоса вещал Рома, выбирал напиток, ориентируясь на какие-то мелкие надписи. — ¡Excelente! Нам подойдёт. Рома продемонстрировал находку с широченной лыбой. От предвкушения не мог держать себя в руках — такой ребёнок. — От радости не лопни, — беззлобно подтрунил Сашка, поглядывая на тщетные попытки Ромы вынуть неплотно вставленную пробку. Всё же вышло без подручных средств, и помимо цепкого аромата спиртного, что уже успел пропитать насквозь деревянные стены, из горлышка бутылки витиеватым паром пошёл тонкий кисло-ягодный шлейф. Саше казалось, что он уже безумно пьян. — Давай, ты первый, — Рома передал вино Собакину, а тот без претензий принял нескромный дар, цепко хватаясь пальцами за прохладное стекло. Жгучая бордовая жидкость плескалась в руках Сашки, пока он на пробу тряс бутылку. Не желая в глазах Ромы оказаться слабаком и трусом, Саша тут же влил в себя несколько глотков, кадык задвигался под кожей, язык ошпарило кисло-сладкими газами. Рома издал восхищённое «Воу-у…», а у Саши поплыл мир перед глазами. Пить он, очевидно, не умел. — Вот это вдарило… Саша для уверенности отпил ещё и рухнул на ближайшую бочку в целях подстраховки. Ему казалось, что земля под ногами вот-вот взмоет к потолку, а рвано застучавшее сердце просто не справится с объёмом перекачиваемой крови. Периферическим зрением мальчишка увидел, с каким наслаждением пьёт Рома, тоже прямо с горла. А говорят в вине романтика… — У нас непрямой поцелуй, — Сашка хихикнул лукаво, утирая рукой липкий от вина подбородок. Рома оторвался от кисло-сладкого с хитрым прищуром. Теперь они поговорят по душам? Диалога не получилось. Собакин аккуратно спустился с бочки на пол, подполз к Роме вплотную и остановился с красными щеками в сантиметрах от чужого лица. Тонкие пальцы отобрали незаконченную бутылку и отставили в сторону. Рома пробежался по нему глазами. Он условился сам с собой сохранить эту пресловутую игру в кошки-мышки между ними, до тех пор пока Саша не вернётся в прежнее русло и не обговорит с ним свои чувства, но… Как минимум широко разведённые ноги мальчишки шатали его решительность. Саша пожирал его взглядом, словно действительно наслаждался одним только видом и в большем не нуждался. Его сладковатое дыхание Рома мог ловить губами. Хотелось прижать к себе. Хотелось сжать мягкие бёдра. Саша был чертовски прав, когда выбрал себе эти ужасные приталенные шорты, едва покрывающие задницу. Рома всегда смотрел, но упрямо глушил в себе неправильные желания. Он не знал, что делать. Саша медленно моргал и продолжал сидеть так, опираясь руками в половицы. Он ждал. Ждал разрешения. А Рома просто хотел снова поцеловать его. Он за щёки притянул манящее личико блондина, сразу же глубоко целуя, собирая с чужих губ сладость алкоголя. Саша застонал и подался вперёд, почти навзничь упал в тёплые Ромкины объятия. Маленькие ладони нашли опору на плечах. Саша льнул навстречу, как заласканный кот, тёрся призывно, целовал упрямо и резко, вкусно причмокивая. Возможно, под широкими полями шляпы издалека они смотрелись почти невинно. На деле Рома хотел опрокинуть Сашу на ближайшую горизонтальную поверхность. Хотя и она не являлась обязательным условием. Рома просто его хотел. Вклиниться между податливых ног и расстегнуть наконец эти проклятые шорты. — Я так давно ждал этого, — влюблённо мурлыкал Саша в перерывах от поцелуев. — Я ночами не спал, думая о тебе. — Maldita sea, gatito… Поверь, я думал о тебе не меньше. Рома мягко зарылся в ворох кудряшек, освобождая нетронутую белую шею. На пробу поцеловал кадык, поднялся к пульсирующей артерии, так же осторожно коснулся губами. — Мой, мой. — Ну ты и собственник, — Саша пьяно рассмеялся, но не отстранился. Как будто бы он против быть лишь его. — На меня всё равно никто претендовать не будет. Рома нахмурился, но к нежной коже снова приник, чуть прикусывая, а Саша тихо выдохнул, закрывая глаза. Делиться этим Рома не собирался ни с кем. Солоноватый вкус кожи перебил всякий алкоголь. Он кусал и зализывал, целовал и оставлял неяркие засосы, с жадностью вдыхая запах блондинистых волос. Саша Собакин забил все рецепторы, иглой впился под кожу. Рома думал лишь о нём — о худых руках и тонких запястьях, о звучном голосе и нежных вздохах, о влажных исцелованных губах. О чувствах, в первую очередь. Как бы про себя не думал Собакин, Рома был убеждён, что влюблён в совершенство. — Можно я… Саша не договорил, но увильнул из объятий, сползая вниз. Пушистая голова исчезла между расставленных ног. Неловким движением он поддел завязки брюк, но сразу не снял — вместо этого сквозь ткань накрыл ладонью твёрдый член, невыносимо медленно растирая. Потом стянул брюки и бельё, краснея щеками ещё сильнее, но теперь вовсе не от алкоголя. — Ты очень пьян, эй… — Рома, тот ещё голос разума, предпринял неохотную попытку его остановить. Будто бы он сам хотел остановиться. Саша между его ног с приоткрытыми губами смотрелся превосходно. — ¿Quién cerró el sótano? Romeo, ¿estás ahí? Рому как холодной водой окатило. Из-за дверей послышался голос старшего коллеги, затем раздался настойчивый стук. — Сашка, беда, — взвыл Рома, подскочил будто ошпаренный, натягивая на себя одежду. Собакин сматерился, чуть ли не злобные слёзы проглатывая. Лучший момент в его жизни был беспардонно испорчен. Он был готов убивать. — Швырни бутылку куда-нибудь! Саша послушно спрятал открытое вино подальше на полку. Заметил, что сильно закусил губу лишь тогда, когда по подбородку побежала струйка крови. Теперь он будет вынужден выходить в люди со стояком в шортах. Что же, успокаивало то, что у Ромы проблема была не меньше. — Эй, caro,ты же знаешь что мы вернёмся к начатому, не злись, — Рома миролюбиво поцеловал белую макушку. Несмотря на спокойный тон, Саше смутно казалось, что Рома сильнее него хотел перегрызть глотку тому, кто их побеспокоил. Выглядел он страшно напряжённым.***
Стоило в глубокой ночи закрыться двери в их спальню на третьем подсобном этаже винокурни, как послышался первый громкий стон. Они наверстают упущенное.