Осень — верный показатель того, что конец тоже бывает красивым. А ещё, что после конца обязательно
начинается новое начало
— Ну и где же ваш Моцарт, Розенберг? — чуть откинувшись назад, осведомился композитор. — С минуты на минуту должен появиться, — протараторил Розенберг, сжимая трость, будто желая ее задушить. Сальери хмыкнул и опёрся о стену, сложив руки на груди. Нервное стучание розенберговой трости об пол слегка раздражало его. Но вскоре этот звук заглушился шумом из коридора. Прижимая к груди стопку бумаг, в дверь влетел Моцарт. С невероятной элегантностью он вписался в дверной косяк, и листы веером рассыпались по полу. — Что б вас! — воскликнул Моцарт, и кинулся поднимать бумаги. Наступив на полу длинного фиолетового пиджака, он покачнулся, и в последний момент умудрился сохранить равновесие, оказавшись прямо перед Сальери. — Вольфганг Амадей Моцарт, к вашим услугам! — выпалил он, и выбросил вперёд руку, испачканную чернилами. Антонио, наблюдавший за посетителем с совершенно непроницаемым видом, мягко пожал протянутую руку. После чего нагнулся, и поднял с пола лист бумаги, передав его Моцарту. — Благодарю покорно, — поклонился тот. Сальери аккуратро заглянул Вольфгангу в глаза. С левой стороны подводка размазалась, и напоминала очертаниями родную Италию. Почему-то мокрая длинная прядь прилипла к щеке с левой стороны. Светлые волосы ужасно растрепаны, а на щеках играет лёгкий румянец, должно быть от бега. — Я, кажется, опоздал, — словно прочитав его мысли, запинаясь начал Моцарт, — бежал по коридору, но сначала зашёл не в то помещение. — Ничего страшного, — холодно ответил Сальери, — здесь немудрено заблудиться. Розенберг вытаращил глаза и чуть было не уронил трость. — Дайте-ка посмотреть! — выхватил он бумагу из рук Моцарта, — ай-ай-ай, — Розенберг зацокал языком — Плохо! Плохо-плохо-плохо. Слишком много нот! Вольфганг Амадей свысока глянул на критика. — Ровно столько, сколько нужно, граф. — Нет, молодой человек, слишком много! Вы свободны. Выпятив грудь, Розенберг вышел из комнаты с крайне гордым видом. Моцарт растерянно смотрел ему вслед. Несколько секунд он неподвижно стоял, прижимая стопку собранных листов к груди. Антонио Сальери осторожно переступил с ноги на ногу. — Сальери! — выйдя из оцепенения, кинулся Вольфганг к композитору — Сальери, вы же музыкант! Вы можете послушать мою музыку? Антонио непроизвольно отшатнулся. — Хорошо.***
Вечером по Вене как обычно разносились крики. Из-за угла каменного дома с мраморными фасадами выкатилась компания девушек, окружающих человека в длинном фиолетовом пиджаке. Тот активно жестикулировал, что-то восклицал, и громко смеялся. Немногочисленные прохожие косились на него с лёгким неодобрением, но ни Моцарт, ни его окружение не обращали на посторонних ровно никакого внимания. Тем временем одна из девушек, в платье цвета маргарина, уже упала в руки Моцарта, и тот закружил ее в танце, самостоятельно распевая вальс. Практически в такт мелодии забили часы на башне. — Ох, черт, я опаздываю! — всплеснул руками Моцарт. Он так резко разжал объятия, что девушка покачнулась, и не упала только потому, что молодой человек схватил ее за руку у самой земли. — Когда это вы предпочитали работу нашему обществу? — обиженно дернула его за рукав пальцами в перстнях другая девушка. — Я, Вольфганг Амадей Моцарт, свободная творческая личность, и сейчас вдохновение плещет во мне словно шторм, так что появится на работе я считаю самым важным решением за этот день! Увидимся, mes chéris¹! Перекинув большую сумку на другое плечо, Моцарт бросился вдоль улицы. Перепрыгнув лежащий на земле ящик, он вскоре скрылся за поворотом.***
— На этот раз вы почти не опоздали, — Сальери встал со стула. Моцарт, все ещё отдуваясь, робко улыбнулся. — Я опять бежал. Теперь перепутал уже не место, а время. Обойдя стол, Сальери протянул Моцарту несколько листов бумаги. Тот неловко взял ее, и чуть оступил назад. — Что это? — Это конкурс. Император хочет выбрать придворного капельмейстера, и выбрать именно из нас двоих. Он распорядился, чтобы я сам рассказал вам об этом, дабы избежать сильной утечки информации. Моцарт, закусив губу, внимательно рассматривал лист бумаги. — Получается, я должен буду соревноваться с вами? — он поднял глаза на Сальери. Тот вздохнул и отвёл взгляд. — Похоже, что так. Молчание затягивалось. Наконец, Моцарт неуверенно указал пальцем на дверь — Хорошо, ну я тогда… пойду, наверное? Сальери кивнул. Потом открыл рот, собираясь что-то добавить, но передумал. И снова кивнул. Моцарт развернулся слишком резко, так что одна нога зацепилась за другую. Взмахнув руками словно сумасшедший журавль, он выронил стопку листов с конкурсом. — Черт побери, снова! — У вас, мой друг, кажется небольшие проблемы с равновесием, — прокомментировал Антонио, помагая собирать разлетевшиеся бумаги. Стопку поднятых листов он протянул Моцарту. Моцарт аккуратно взял их, избегая касаться тонких пальцев с черным маникюром. — Спасибо большое, Сальери! Думаю, мы скоро увидимся! Как только за Моцартом захлопнулась дверь, с лица Антонио исчезла маска непроницаемости. Сальери поднес руку к лицу и поморщился, закрыв глаза. После чего сокрушенно покачал головой.***
За дубовым столом сидела мать Констанции, Сесилия Вебер. Сама Констанция нервно расхаживала по комнате, изредка проводя рукой то по спинке венецианского стула, то по дверце шкафа красного дерева. Мадам Вебер постукивала пальцами о стол. — Так что ты решила, Констанц? — наконец прервала она гнетущее молчание. Констанция остановилась. — Я уже не люблю его, мама. Те чувства были не более чем короткая влюбленность, скорее вызванная завистью к сестре. Сесилия раздражённо выдохнула — Констанц! Ты ничего не понимаешь! Брак с Моцартом — это то, что нам сейчас необходимо! Попробуй вызвать в себе хоть каплю чувств! — Я уже сказала, мама, — сдержанно настаивала на своем девушка — мне совершенно неинтересна эта партия! Мадам Вебер закатила глаза. — Ты что, не видишь сама, что выйдя замуж, ты получишь шанс разбогатеть? Это наша единственная возможность! — Но я пока не хочу замуж! В любом случае не за него! Раз он настолько глуп, что даже Алоизие удалось его одурачить… Внезапно ярость зажглась на лице мадам Вебер: — А ну прекрати эти капризы! Ты выходишь за Моцарта, и думать здесь не о чем! — Maman! — голос Констанции взлетел до визга — Je l'aime pas²! Сесилия так двинула кулаком по столу, что ваза с желтыми цветами подпрыгнула, и издала недовольное дребезжание. Констанция вздрогнула, и глаза ее наполнились слезами. — Ну конечно, — внезапно тон матери сменился. Гнев исчез с такой же скоростью, с какой затухает свеча на сквозняке. — Конечно. Чего ещё я могла ожидать. Дочери настолько наплевать на мать, что она отказывается от последней возможности заработать деньги. По щекам Констанции уже ручьями струились слезы. Всхлипнув, она прошептала дрожащим голосом: — Хорошо… Хорошо, мама, я согласна. Прости меня, я конечно сделаю все, как ты скажешь, и заставлю Вольфганга жениться на мне. Со второго этажа раздались шаги. По лестнице спустился Моцарт. Сесилия Вебер с ужасом глянула на дочь. Та выглядела бледной и испуганной, но, прокашлявшись, спросила: — Так… Вы уже вернулись? Сияя улыбкой, Моцарт кивнул. Подбежал к Констанции, и поцеловал ей руку. — Вы же говорили, что идете сегодня работать с Сальери? — уточнила мадам Вебер — Моя работа долго не продлилась, мадам! Но я сильно… Переволновался, так что, вернувшись, лег спать, и проснулся только сейчас! — Ах, вот оно как! — Облегчённо воскликнула Сесилия — Стало быть, вы все это время спали! Что ж, думаю, можно подавать ужин.***
Дождь барабанил по крыше и окнам. Шум капель, падающих в воду скорее напоминал звук непрекращающегося прибоя. За столом, освещаемом свечей, сидел Моцарт. Руки, как обычно испачканные чернилами, медленно выводили на бумаге слова: Привет, дорогая Наннрель. Прости за долгое отсутствие писем от меня. Здесь происходят такие вещи, что писать я никак не успеваю. Как твоя жизнь? Как выступления с клавесином? Надеюсь, у тебя все в порядке. Откинувшись на спинку стула, Вольфганг на минуту прикрыл глаза, после чего вернулся к письму Я пишу тебе по одному важному делу, и, помня, что ты всегда была мне другом, очень надеюсь на твой совет. Понимаешь ли, Наннрель, я не могу разобраться в себе С неожиданной жестокостью Моцарт зачеркнул эту фразу. Потом написал заново. Снова зачеркнул. Глубоко вздохнул. Аккуратно вывел в третий раз: Понимаешь ли, Наннрель, я никак не могу разобраться в себе. Совершенно не понимаю, что происходит со мной. Здесь, в Вене, мне абсолютно некому выговориться, и поэтому я обращаюсь к тебе. В этом городе мне довелось познакомиться с одним человеком. Композитором. В его обществе я начинаю чувствовать себя очень необычно. Мои ладони мгновенно потеют, дышать становится трудно. Подкашиваются колени, а вместе с кружащийся головой часто бывает крайне затруднительно удержать равновесие. А когда мой желудок сжимается от щекотки изнутри, я точно знаю, что мне что-то подсознательно напомнило об этом человеке… Оторвав перо от бумаги, Вольфганг провел рукой по волосам. Посидев некоторое время неподвижно, он дописал ещё несколько слов: Это очень похоже на мои бывшие чувства к Алоизие, но умноженные в несколько десятков раз. Моцарт вскочил, смял письмо, и сразмаху кинул его в холодный камин. — Констанция! — он выбежал в гостиную — Констанция, ты где? Я хочу тебя поцеловать!***
Войдя в репетиционный зал, забитый людьми, Моцарт сразу же поймал быстрый взгляд Сальери из другого конца комнаты, и сразу отвёл глаза. Подходя по очереди к музыкантам, и давая им кое-какие указания, он имитировал буйную деятельность. — Я слышал, вы остепенились, герр Моцарт? — за спиной музыканта вырос Розенберг. — Это чистая правда! — подтвердил Моцарт, не оборачиваясь. — О прекрааасно, прекрааасно, — постукивая тростью по полу, промурлыкал Розенберг — надеюсь, это не повредит вашей карьере. Моцарт рассмеялся, и торжественно поклонился — Вот ещё, можете не сомневаться! Зрителей не собирается очаровывать какой-нибудь Вольфганг Амадей Вебер! Розенберг в ответ издал звук, напоминающий одновременно хихиканье и предсмертные стоны висельника. — И скорее всего ваша жена не помешает вам в написании новой оперы, не так ли? — Вы что-то хотите выведать, Розенберг? — сбавил торжественный тон Моцарт. Белое лицо графа вытянулось так, что треугольный подбородок прижался к шее. — Я? Выведать? Что вы, я просто веду светскую беседу! А в вашей труппе случайно не имеются какие-нибудь разногласия? Моцарт смерил Розенберга презрительным взглядом. — Кому-то одному придется победить в конкурсе. Либо мне, либо Сальери. Но точно не вам, так что, будьте добры, заткнитесь и отстаньте. Розенберг заткнулся и отстал с крайне обиженным видом, после чего удалился, оскорблено стуча тростью. — Браво, — раздалось где-то сбоку от Вольфганга, — право же, я восхищаюсь вашей дерзостью и остроумием, друг мой. Моцарт вздрогнул, и повернул голову. Сальери стоял рядом с ним, привычно скрещивая руки на груди. Взгляд Вольфганга пробежался по карим глазам, и уткнулся в пол. — Вы слишком неожиданно появляетесь. Я только что видел вас на другой стороне зала. Губы Сальери дрогнули в лёгкой улыбке. — Судя по всему, внимательность не ваш конек. Как, видимо, и умение держать равновесие, — быстро прибавил композитор, хватая Моцарта за плечо, потому что тот, в попытке незаметно отодвинуться от Сальери, споткнулся о пюпитр.***
Последняя встреча с Сальери была у Моцарта несколько месяцев назад. Новая жизнь навалилась на ещё молодого по нашим меркам человека. Констанция хотела детей, мадам Вебер хотела денег, Леопольд Моцарт хотел, чтобы сын занимался музыкой, а не чушью, люди хотели новую пьесу, а Вольфганг сам не понимал, чего хочет. Словно какая-то серая пелена застилала прежде такой необычный взгляд на мир. Трепыхание внутри, застававшее Моцарта каждый раз, когда кто-нибудь упоминал имя Сальери, порядком поднадоело, хоть и было невообразимо приятным. Ухаживания за толпами поклонниц остались в прошлом, на замену им потянулись неотличимые друг от друга дни. Разбавляли их только бессонные ночи, в которые Моцарт с да Понте и учениками писал оперу. Эти часы вдохновения и полной отдачи искусству поддерживали музыканта в более-менее жизнеспособном состоянии. После одной из таких ночей, к концу которой Моцарт уснул головой на столе, тем самым обретя на скуле несколько чернильных пятен, Констанция разбудила невыспавшегося музыканта криком: — Вольфи, тебе письмо! Сонный Моцарт медленно поплелся вниз по лестнице. — Ты напоминаешь панду, — покачала головой жена — Забыл умыться вчера перед сном, — мрачно ответил Моцарт. Это было правдой. С тех пор, как его практически насильно женили, гигиена почти потеряла всякое значение для музыканта. Регулярно забывая смывать подводку, Моцарт обзавелся темными кругами вокруг глаз. Усугублял это дело и тотальный недосып. — Так что за письмо? — От Анны Марии Моцарт — Констанция сунула конверт Вольфгангу. — Что-что?.. А, это от Наннрель. Она собирается приехать на рождество!***
На пороге стояла миловидная девушка в светло-голубом платье. В одной руке она сжимала ручку небольшого саквояжа, а второй весело помахала вышедшей из двери Констанции. — Вы, наверное, Констанция Моцарт? — широко улыбнулась девушка. — Она самая, — коротко ответила та. — Как я рада наконец-то вас увидеть! Я так давно хотела с вами познакомиться! Уверена, мой брат вас обожает. Я Анна Мария, но можете называть меня просто Наннрель, раз уж теперь мы с вами, можно сказать, одна семья — Очень приятно, — ответствовала Констанция — Вольфганг сейчас спустится, можете пока пройти внутрь. Ещё раз одарив Констанцию лучезарной улыбкой, Наннрель поспешила вслед за ней в квартиру. Взгляд гостьи скользил по жёлтым обоям, венецианским стульям и шкафом из красного дерева. — Наннрель! — сверху раздался возглас, и топот по лестнице — Наконец-то! Как я рад тебя видеть! Моцарт подбежал, и крепко обнял сестру. После чего взял ее руки в свои — Ну что? Рассказывай! Сияющая как летнее солнце Наннрель, улыбнулась ещё сильнее. — Да мне особенно не о чем рассказать. Я так скучала! Вольфганг, нам непременно нужно будет сыграть в четыре руки! Это то, чего мне не хватало все эти годы!***
— Так отец сказал, что ты не должна больше выступать? Но ты ведь композитор не хуже меня! Это было в комнате Моцарта. Наннрель стояла в полуобороте у окна, и солнце освещало половину ее лица, обращенную к Моцарту. — Я девушка, Вольфганг. Меня удачно выдали замуж. — в этот момент ее лицо омрачилось, но через несколько секунд вернулось доброе выражение лица, которое играло там обычно, — какой у тебя красивый вид из окна. Кстати, ты ведь не просто так позвал меня? Ты умолял приехать, потому что тебе нужно сказать кое-что очень важное. Моцарт вздохнул, и откинулся на стуле. — Есть… Такое. Он встал, прошел к тумбе, стоящей у камина. Резким движением открыл ящик, и достал оттуда сильно измятый лист бумаги. Черные следы угля и золы покрывали углы бумаги, а на сгибах материал так истрепался, что вот-вот готов был порваться. — Я несколько месяцев собирался отправить тебе это письмо. Вставал, знаешь ли, каждое утро, клал его в конверт, а потом передумывал. И снова кидал в камин. Эх, как же я теперь буду жить без ритуала ежедневного выковыривания письма из угля… — Ну да, тебе всегда легче было излагать свои мысли устным способом — Наннрель разгладила складки на платье. Солнечные блики пробежали по ткани вслед за руками. — Обычно да, но не сейчас. Прочитай, пожалуйста, я хочу наблюдать за твоей реакцией. — Моцарт подошёл, и вложил в ее руку скомканную бумагу. Девушка взяла листок, и аккуратно развернула. Темные глаза забегали по тексту. Уголки губ трепетали в еле сдерживаемой улыбке. Ресницы широко распахнулись. Наннрель нерешительно поднесла руку ко рту. — Боже мой, — она взглянула на Моцарта. Тот прочел на ее лице выражение, так знакомое всем нам. Именно эту эмоцию испытывают люди, читающие милый фанфик. — Что «боже мой»? — Ты говорил кому-нибудь? — Наннрель уже улыбалась до ушей. — О чем? — Господи, за мои без малого 20 лет житья с тобой, я никогда ещё не видела, что ты так медленно соображаешь, Вольфганг. О твоей влюбленности, разумеется. Лицо Моцарта залила густая краска. — Нет… Не может быть! — прошептал он. — Вполне может. Ты влюблен, причем очень сильно! — Наннрель снова обратилась к письму: — Дышать становится трудно… Колени подкашиваются… Я не представляю, как ты сам этого не понял? — Но ведь это невозможно, так нельзя! — горячо заспорил Моцарт — что со мной не так? Наннрель вздохнула — Вольфганг, слишком много тебе приходится объяснять. Неужели ты не слышал о древних греках? Разве ты не читал миф о Зефире и Апполоне? А английский король Яков Стюард? У него было много любовников среди мужчин! В конце концов — великий художник Микеланджело! ³ Мне всегда казалось, что тебя с ним что-то связывает! Так вот он любил своего друга. Так что не вздумай считать, что с тобой что-то не так! Моцарт обессиленно опустился на стул. Подпирая лоб рукой, он смотрел в одну точку остекленевшими глазами. Потом несколько раз ошеломленно покачал головой. И что-то беззвучно прошептал. — Так ты рассказывал кому-нибудь? — повторила свой вопрос Наннрель. — Ага, конечно. К каждому встречному подлетаю с криком «а вы знали, что я влюблен в Антонио Сальери? Да, это тот, с которым мы соревнуемся! Не знали? Ну тогда идите в баню!» Наннрель хихикнула — Как ни странно, мне очень легко представить такую картину. Да, ещё твое письмо выглядит так, как будто его писала незрелая девушка. — Мне уже и самому уже так показалось, — вздохнул Моцарт. Лицо Наннрель вдруг омрачилось — А как же Констанция? Боже мой, я была так рада за тебя, когда узнала о свадьбе! Выходит, ты не счастлив, Вольфганг? — Да какое к черту «счастлив»? — Моцарт стукнул кулаком по стене — Я в ловушке! Ты же знаешь, как я склонен к необдуманным решениям. На чувствах я предложил руку и сердце Констанции, когда она разорвала договор… — Что? — внезапно перебила его сестра. Ее глаза наполнились ужасом, — договор? Только не говори, что тебя тоже женили не по твоему желанию! Моцарт от души пнул ножку стола. — Я мог бы легко этого избежать, черт побери! Но судьбе угодно, чтобы Вольфганг Амадей Моцарт был заложником собственной глупости!***
Праздничный фуршет был в разгаре. По залу разливались ароматы яблок и корицы, запечённых в штруделе. Гулкие голоса заполняли пространство между столиками, кто-то напевал мелодии из оперы. Теплый и душный воздух заставил Моцарта перебраться ближе к окну, и тихо сидеть за столиком, что в корне не соответствовало его обычной манере поведения. Испачканной в фиолетовых чернилах рукой, он подпирал голову и сонно смотрел на чашку с чаем, стоявшую на столе перед ним. — Да здравствует самый лучший композитор в городе, и придворный капельмейстер — Антонио Сальери! — раздался громкий голос Розенберга откуда-то из центра зала. Невысокого графа не было видно из-за собравшихся вокруг людей, но Моцарт и без того прекрасно узнал эту кривляющуюся манеру речи. — Помолчите, Розенберг. Глубокий голос Сальери заставил Вольфганга выплыть из потока спутанных мыслей. Моцарт поднял голову и распрямился на стуле. Неожиданной новостью оказалось и то, что за столом напротив Моцарта сидит Лоренцо да Понте, соавтор его опер. — Похоже, Сальери не особо рад своей победе, — заговорил Лоренцо. — Да? — усомнился Моцарт, подавляя рвущийся на волю зевок, — Вроде как, он изо всех сил добивался этой должности… Видимо, она значит для него очень многое. Гораздо больше, чем например… Другие вещи. — Есть у меня ощущение, что он действовал не совсем честными способами. Разве вы не помните ту череду неудач, которая преследовала нашу труппу на протяжении всего конкурса? Моцарт сложил руки на столе, и положил на них голову. Бархатная ткань сюртука мягко упиралась в щеку. Гляда на зал под углом, он пытался высмотреть среди толпы знакомые блестяще-темные волосы. — Даже если то, что вы говорите правда, Да Понте, то мне все равно. Своим искусством я хочу изменить мир, а не обрести власть. Да и есть у меня сейчас проблемы посерьёзнее. Моцарту наконец удалось отыскать объект своего интереса между высокими столиками. Сальери стоял в своей обычной закрытой позе и испепелял взглядом ножку стола. Люди крутились вокруг, создавая постоянную динамику. Казалось, что воздух около них колышется, но словно превращается в лёд, касаясь безмолвного композитора. Некоторое отчаяние и безысходность сегодня проглядывали даже сквозь вечно непроницаемую маску. — В любом случае, он получил по заслугам, — поставил точку Да Понте. — Я про душевное состояние. Моцарт понял, что собеседник проследил его взгляд, и смущённо отвёл глаза от Сальери. — Знаете, да Понте, я лучше пойду. Приятно вам оставаться. Уже подходя к резным дверям, Моцарт обернулся, и внезапно поймал взгляд карих глаз. Невыразимо грустных глаз.***
— Сальери назначили придворным капельмейстером! — налетела на Моцарта с порога Констанция. — Я в курсе, — Вольфганг попытался пройти, но жена перекрывала дверной проем. — Ты в курсе? Почему ты тогда выглядишь таким довольным, а? — уперев руки в бока грозно начала Констанция. — Твои оперы провалились, а денег у нас теперь едва хватит на жизнь! Моцарт снова попробовал зайти в дом, и снова потерпел неудачу. — Нам вполне достаточно денег на обычные нужды. Я зарабатываю не хуже, чем добрая половина города! — Не хуже?! — Констанции не хватило воздуха, и, сделав паузу, она продолжила на тон выше — А мне не нужно «не хуже!» Какой смысл был выходить за тебя, если ты зарабатываешь «не хуже»? Моцарт, отступив на шаг, поднял бровь. До Констанции только сейчас дошло, что она сказала. — В смысле… Я хотела сказать, что для нашего счастливого брака необходимо… — Много денег, ага. Я уже понял! — Моцарт развернулся, и пошел от дома семьи Веберов, — конечно, без чего не обойтись счастливому браку? Без богатого мужа! Прощай, Констанция! Прощайте, Алоизия и мадам Вебер! С меня хватит! Я свободен, слышите? Я СВОБОДЕН! Он пнул какой-то лежащий на земле камень, и перепрыгнул через скамейку. — Я свободен! — Ты куда собрался-то, а, голубчик? — раздался голос у Моцарта за спиной. — или правда думал, что Констанц разорвала настоящий документ? Моцарт застыл. По жилам его заструился холод. — Мадам Вебер? — он медленно обернулся. В дверях стояла уже не Констанция, а ее мать. Она помахала какой-то бумагой, и у Моцарта сжалось сердце, когда он узнал внизу свою подпись. — Свободен, говоришь? Ну что ж, триста дукатов — и все четыре стороны открыты для тебя, — по лицу Сесилии Вебер расползалась коварная улыбка.***
Заметив, что Моцарт покинул фуршет, Сальери помрачнел ещё сильнее. Противный, приторный запах штруделя заставлял композитора морщиться, а нахваливающие поклонники, ничего не смыслившие в музыке, не давали воздуху нормально поступать в лёгкие музыканта. Стараясь не поднимать глаза на толпу, Сальери сосредоточился на рассматривании одной из ножек высокого стола. — Ваше грустное состояние — это просто смешно, Сальери! Моцарт — дурак! Пишет сказки, и это лишний раз доказывает то, что он всего лишь мальчишка, непонятно как вырвавшийся в знать! — прозвучал чей-то голос из публики. Пытаясь глазами найти автора высказывания, Антонио на секунду уловил полный ненависти взгляд Лоренцо да Понте, обращённый к человеку из толпы. Сальери обречённо повернулся к двери, и принялся прокладывать дорогу между гостей. — Куда вы, Сальери? — прозвучало сразу несколько голосов. — Выйду ненадолго, — устало отозвался композитор. Уже в коридоре его нагнал Розенберг. Стуча палочкой по блестящему паркету, он ткнул в Антонио пальцем. — Сальери! Вы портите свою репутацию, а также репутацию театра! Вам полагается веселиться, а то народ подумает, что надо было выбирать Моцарта! Сальери провел обеими руками по гладким волосам. — Вы ничего не понимаете, Розенберг! Я не могу радоваться победе, зная, что получена она нечестными способами! Розенберг раздражённо закатил глаза — Вот оно что! А кто, интересно знать, просил меня подкупать и ссорить между собой труппу Моцарта? Кто хотел выйграть любой ценой, а? Сальери спрятал лицо в руках. Сквозь пальцы немного проглядывало полное страданий выражение. — Это было до того, как… Кое-что произошло! Но вы не поймёте, друг мой! Никто в целом свете меня не поймет! Розенберг уже открыто выражал свое бешенство. — Ах так! Не пойму? Знаете, на самом деле мне совершенно все равно на ваши «душееевные страдааания»! Вы — победитель конкурса благодаря мне! Это всяко лучше, чем быть королем иллюзорных мечтаний! Как же все меня раздражают! Стукнув тростью о паркет, Розенберг индюшьей походкой вернулся обратно в зал, откуда доносились звуки празднования победы, принесшей столько горя стольким людям.***
Квартира Веберов уже пару дней почти пустовала — все, за исключением Моцарта и Наннрель, оставшуюся в Вене ещё на неопределенное время, поехали в гости к далёкому родственнику на две недели. Моцарт лежал на кровати, закинув ногу на ногу, и напевая свою сороковую симфонию. Полы яркого сюртука раскинулись по одеялу, а светлые волосы снова были встрепаны до безобразия. И все же, на лице Вольфганга играла уже почти забытая эмоция счастья. Отсутствие семейки, питающейся его деньгами, долгие разговоры с понимающей сестрой, а также долгожданная встреча с Сальери дали свои плоды. Снизу раздался стук в дверь. Скорее всего это вернулась Наннрель, согласившаяся сходить за едой на рынок. — Иду! — крикнул Моцарт с верхнего этажа, и спрыгнул с кровати. Вприпрыжку скатившись по лестнице, он распахнул входную дверь. За ней стоял Антонио Сальери. Покачнувшись, Моцарт отступил назад и схватился за дверной косяк. — Простите мне моё вторжение без предупреждения, — чуть поклонился Сальери — но я непременно должен с вами поговорить. — Да? В смысле… Входите… Моцарт уступил гостю дорогу. Тот, коротко кивнув, прошел внутрь. — Может чаю? — неуверенно предложил Вольфганг — Не откажусь. В воздухе летало явное напряжение. Пространство между двумя композиторами уплотнилось, напоминая по консистенции вареную сгущёнку. Моцарт и Сальери сидели друг напротив друга за столом с резными краями. Моцарт вертел в руках ложку, почему-то вдруг крайне заинтересовавшись ее необычной формой. Сальери медленно и глубоко дышал, пытаясь собраться с силами. — Так вот, зачем я, собственно, пришел — начал Сальери. Моцарт уронил ложку. — Возможно, вы заметили, что на протяжении всего конкурса за вами следовали неудачи. — Да Понте говорил о чем-то таком, но я, честно говоря, не особо обратил на это внимание, — Моцарт поднял ложку, и попытался ее согнуть. Сальери обречённо вздохнул. — Да Понте прав. Все эти неудачи случались по моей вине. Это я, я виноват во всем! Я… Моцарт поднял взгляд, и Сальери запнулся, встретившись глазами с Вольфгангом. Ложка сломалась — Груз вины не даёт мне жить нормальной жизнью — продолжил Антонио. Он провел рукой по волосам, собранным в конский хвост⁴, и отвёл глаза. Раздался стук в дверь. — Это, наверное, Наннрель! — воскликнул Моцарт, вскакивая, и едва не опрокинув стул, — Я сейчас! Когда корзина с покупками была оставлена на кухне, а Наннрель усажена за стол, Моцарт приступил к знакомству. — Сальери, это моя сестра — Наннрель. Наннрель — Антонио Сальери. Наннрель распахнула глаза и с неописуемым изумлением взглянула на Моцарта. Сейчам, со слегка приоткрытыми губами, она вдруг очень напомнила Моцарту утёнка. — Приятно познакомиться, мадмуазель⁵, — поклонился Сальери. — Взаимно, — все ещё ошарашенно проговорила мадмуазель. — С вашего позволения, Сальери, я расскажу сестре о цели вашего визита, — Моцарт с тревогой посмотрел на музыканта, не зная, какой ждать реакции. — Делайте что хотите, мой друг. Мне все равно уже нет прощения, — тяжело вздохнул Сальери.***
Моцарт, запинаясь, начал свой монолог. Изредка поглядывая на Сальери, он описывал все неудачи, случавшиеся во время подготовки оперы. Время от времени Сальери перебивал его, вставляя рассказ о том, как Розенберг с товарищами подстраивали ту или иную неприятность. Наннрель, открыв рот, переводила взгляд с одного на другого композитора. — Ну, вот так и получилось, что Сальери теперь сидит у нас на кухне, и пьет этот ужасный чай. Почему мадам Вебер любит именно такой? Наннрель, ты ведь купила другого чаю? — Моцарт отодвинул от себя нетронутую чашку. — Я купила четыре вида чая, но, судя по предыдущему опыту, ты все равно когда-нибудь ночью глотешь вместо него чернил. Что не мудрено. Нормальные люди ночью спят, а не пытаются изменить мир. Но это не особо важно сейчас. Сальери, значит вы чувствуете вину за свои дела? — Наннрель развернулась к гостю, и внимательно оглядела его с головы до ног. — Несомненно, — без выражения ответил Сальери, смотря в одну точку. — Что же заставило вас так сильно изменить свои жизненные приоритеты? Сальери поднял глаза на Наннрель. Та смотрела твердо и решительно. — Со всеми случаются перемены. Наннрель подняла брови. — Вы хотите сказать, с вами просто в один момент взяли, и случились перемены? Ни одна чёрточка не дрогнула на лице итальянского композитора. Он медленно кивнул. Наннрель слегка сощурила глаза в ответ. — Вольфганг, выйди на секунду, пожалуйста. Моцарт удивлённо воззрился на сестру. Она повторила свои слова с ещё большей решительностью. Пожав плечами, Моцарт встал и вышел за дверь. Сальери смотрел на Наннрель даже с некоторым испугом. Но та внезапно светло улыбнулась. — Как вам этот чай? Вольфганг его терпеть не может, как вы могли уже услышать. Сальери от удивления выронил салфетку, которую взял, чтобы занять чем-то руки. — Очень… очень даже неплохой чай. Вы для этого выставили Моцарта за дверь? Чтобы я мог спокойно признаться в том, что мне нравится чай, который он ненавидит? Наннрель засмеялась — Не в первую очередь, конечно, но это так, приятное дополнение. А теперь, — тон ее снова стал серьезным, — почему вы пришли? Вы обладаете огромной властью и богатством, чего вы добились непосильным трудом. Зачем вам сейчас делать действие, которое может все разрушить? Сальери отпил немного чая. Потом вздохнул. Отпил ещё глоток. — Его музыка, она… Безупречна. Глаза Наннрель широко распахнулись. Она поднесла руку ко рту. — Мой талант фальшивит. А Моцарт — великий композитор. Я это чувствую. Он намного лучше меня. Внезапно в прихожей что-то разбилось. Раздался топот, и в кухню ураганом влетел Моцарт. Его глаза выглядели совершенно обезумевшими. — Наннрель! Я… Ты… Если ты что-то рассказала о… Я убью тебя! — Успокойся! — Наннрель стремительно встала со стула, — все в порядке, Вольфганг, я ничего не говорила. Моцарт посмотрел выпученными глазами на Сальери. Тот в ответ изогнул темную бровь. — Почему он на меня так смотрит? — скандально предъявил сестре Моцарт, пальцем указывая на лицо Сальери, — это потому что ты все рассказала? — Боже мой, Вольфганг, не по этому, а потому что ты ведёшь себя как полоумный кузнечик! Скачешь здесь, трещишь, вазу разбил, судя по всему. — Как полоумный кузнечик? — чуть успокоившись, переспросил Моцарт. — Со всей ответственностью подтверждаю, что вы ведёте себя как полоумный кузнечик, — кивнул головой Сальери. Наннрель взяла брата за рукав, и мягко утянула вниз на стул. — А теперь присядь, кузнечик, и послушай мой план:***
Новая свеча, купленная Наннрель на рынке, была водружена в совершенно безвкусный подсвечник, найденный среди вещей мадам Вебер. Моцарт сидел за письменным столом, держа кончик пера во рту и одновременно пытаясь что-то напевать. Сальери аккуратно зажёг свечу, загораживая огниво от сквозняка, идущего из окна. — Вы ещё не собираетесь уходить? — вопросительно глянул на Антонио Моцарт, — кажется, мы провели здесь уже несколько часов, а ночь темная и холодная, вам же ещё добираться до дома. — Если вы не против, я бы продолжил писать. Прерывать такой поток сознания я считаю недопустимым. А обо мне не беспокойтесь — до дома я доберусь вполне безопасно. Это происходило через два дня после чаепития. С тех пор Сальери стал частым гостем в известной квартире. Вместе с Наннрель и Вольфгангом они придумывали, как сделать Моцарта придворным капельмейстером. Наннрель была абсолютно уверена, что если Вольфганг напишет оперу под руководством Сальери, император поймет, что молодой композитор как никто подходит на эту должность, и возьмёт его вторым капельмейстером. — Стало быть, вы считаете, что этот кусок увертюры стоит вырезать? — с сомнением проговорил Моцарт, ещё раз пересматривая собственные записи. — Что вы, ни в коем случае! — горячо замотал головой Сальери, — я только имею в виду, что такое количество нот может показаться императору несколько вульгарным. Задумчиво покусав перо несколько секунд, Моцарт ответил: — Может вы и правы, Сальери. Но когда перо уже зависло над бумагой, Сальери вдруг перехватил руку Моцарта. Тот резко выдохнул, и уставился на старшего композитора. Сальери осторожно разжал пальцы. — Подождите. Не надо зачеркивать. Оставьте эти ноты мне, а для императора мы напишем новые. — Что? — переспросил Моцарт почему-то осипшим голосом. — Я прошу вас. Оставьте эти ноты мне. Ваша музыка безупречна в ее первозданном виде, ещё не тронутом критикой социума, — Сальери взял в руки лист с нотами, — каждый раз, когда я слышу ее, в моей голове происходит что-то странное. Я не знаю как описать это чувство, но оно одновременно неимоверно приятное и в той же степени как будто сжигает меня изнутри. Я бы мечтал все слушать и слушать вашу музыку… Все в порядке? Моцарт сидел на стуле, сжавшись под взглядом карих глаз, как перед дулом пистолета. Губы его слегка дрожали, а трепещущие ресницы были опущены вниз. — С вами все хорошо, друг мой? — обеспокоенно повторил Сальери. Когда Вольфганг снова не ответил, Антонио подался вперёд, и попытался успокаивающе накрыть своей рукой руку молодого музыканта. В один момент Моцарт выдернул руку и вскочил со стула. В тусклом свете наполовину сгоревшей свечи лицо его было совершенно бледно, а глаза блестели миллионами звёзд. — Боже мой, что с вами? Вы как будто привидение увидели! — голос Сальери звучал уже очень тревожно. — Хуже, Сальери, о мой бог, намного хуже! — Моцарт заслонил глаза рукой, как будто защищаясь от невыносимо яркого света. Сальери привстал, и успокаивающе положил руку на плечо своего друга, однако Моцарт снова отшатнулся. — Все на сегодня! Хватит музыки! Едте домой, пожалуйста! В глазах Сальери промелькнуло страдание — Но я не могу бросить вас в таком состоянии! — Пожалуйста, Сальери, это единственное, что сейчас меня может спасти! Бросте меня, пожалуйста! Пожалуйста!***
На лестничном пролете Антонио столкнулся с Наннрель, вышедшей на шум. В белом ночном платье, освещаемая лунным светом из окна, она напугала композитора. — Ах, это вы, Сальери! — голос Наннрель звучал настолько же испуганно, — я проснулась, услышав шум из комнаты Вольфганга. Все хорошо? — Не знаю… — глаза Сальери метались из стороны в сторону, а быстрая, неспокойная речь напоминала бред тяжелобольного, — что я сказал не так? Что пошло не так? Мне нужно домой, мне срочно нужно срочно домой! — Сальери! — крикнула девушка ему вслед, но композитор уже скрылся за дверьми нехорошей квартиры.***
Дни Вольфганга стали течь намного интересней. Просыпаясь от солнца, а не от крика жены, он чувствовал себя гораздо более выспавшимся. Призрачные синяки под глазами постепенно исчезли, а макияж каждый день он накладывал на свежевымытое лицо. Когда из Германии пришло письмо от Констанции с уведомлением о том, что они задерживаются ещё на две недели, на душе музыканта как будто ромашки расцвели. Поддерживая переписку с Констанцией, он пришел к выводу, что она очень даже интересный человек, если не находиться в одном доме с женой 24 часа в сутки. Изредка в театре Моцарт встречал Розенберга. Тот при каждой встрече пытался завести светский разговор, и Моцарт все не мог понять, как к нему относится этот странноватый человечек. В лице его часто читалось презрение к австрийскому музыканту, но о некоторых произведениях Моцарта он иногда отзывался с истинным уважением. Больше всего, конечно, Моцарт ждал ежедневных встреч с Сальери. В шесть часов вечера композитор всегда был у дверей квартиры Веберов, после чего следовала очень напряжённая, но невыносимо приятная работа.***
Первое же дуновение ветра, влетевшее в открытое окно загасило пламя оплавившийся свечи. Комната погрузилась в холодный полумрак, разбавленный синеватым светом луны. В блестящей темноте Моцарт отчётливо видел глаза Сальери, и парно отражающееся в них окно. — Будьте осторожны: прямо под вашим локтем чернильница, — предупредил Сальери. — Ага, — Моцарт аккуратно отодвинул баночку в сторону, — спасибо. В комнате пахло расплавленным воском. Такой запах возникает всегда, когда гаснет свеча. Однако он быстро выветрился, гонимый прочь свистящим сквозняком. — Где-то здесь у меня лежало огниво, — Моцарт встал со стула, и прошел к шкафчику в углу комнаты, — когда Наннрель зажигала свечу, она вроде клала его сюда. Моцарт со скрипом выдвинул забитый ящик, и принялся рыться в поисках инструмента. — Угу, вот и оно, — пробормотал он, выуживая искомый предмет из-под кучи каких-то скомканных бумажек. Развернувшись на каблуках, Моцарт вздрогнул, и поспешно отшагнул, врезавшись в комод. Сальери стоял прямо перед ним. — Как, черт возьми, вы так бесшумно ходите, Сальери? — вырвалось у музыканта. — У вас выпало из ящика, пока вы искали огниво, — сказал Сальери, протягивая Моцарту какой-то сложенный лист бумаги, запачканный в саже. У Моцарта все внутри перевернулось. К горлу подступил ком, а голова закружилась от страха. Он хорошо узнал эту бумагу. Бумагу, которую каждый день вытаскивал из камина, и каждый день клал ее обратно. Бумагу, которая раскрыла перед ним пугающее будущее. Бумагу, которую он прятал так же сильно, как прятал в себе то, что он описывал на этом истертом листе. И вот, теперь этот лист держит в руке Сальери. Антонио Сальери. — Из вашего ящика выпала бумага, — повторил силуэт, державший сложенный вчетверо лист в руке, и ещё настойчивее протянул его вперёд. В голове у Моцарта вдруг что-то переклинило. Он схватил лист, и так резко дёрнул его на себя, что бумага, и так потрёпанная временем, разорвалась с таким удовольствием, как будто ждала этого момента много лет. — Ох, простите пожалуйста, мой друг! — воскликнул Сальери, — ну вот, из-за меня оно порвалось! Если это важный документ, я могу переписать его на чистый лист! — Нет! — пошатнувшись, воскликнул Моцарт, — нет, не надо! Уйдите, Сальери, пожалуйста, просто уйдите! Сальери ошеломленно отступил на шаг. — Вы снова прогоняет меня?.. — на его лице читалась ясная вина, — и я знаю почему. Глаза Моцарта расширились от ужаса. — Потому что вы меня ненавидите. Что бы вы ни говорили, вы все равно меня ненавидите. Да я и сам себя ненавижу, и никогда не прощу себе то зло, какое причинил вам. — Что вы, Сальери! — рука Моцарта дернулась, как будто он хотел успокаивающе взять композитора за руку, но передумал. Сальери отследил глазами это движение, и помрачнел ещё сильнее. — Это видно даже по вашим жестам. Вы отшатываетесь от меня как от прокаженного, избегаете всякого физического взаимодействия. А я… Я считаю вас гением, и презираю себя за все совершённые вещи. И мне нет прощения, так что я не удивляюсь вашему поведению. Моцарт мучительно улыбнулся — Почему же вы во всем видите только плохую сторону? Может быть… Ветер с громким стуком захлопнул окно. Моцарт вздрогнул, и на секунду отвёл глаза от собеседника. Когда он снова повернулся к Сальери, того уже не было на месте.***
Остановился Антонио лишь пробежав несколько улиц. В боку невыносимо кололо, а каждый вдох как будто обжигал грудь изнутри. Пытаясь отдышаться, он вдруг обнаружил, что что-то сжимает в руке. Поднеся вещь к глазам, он понял, что так и не отдал Моцарту ту оторванную половинку бумаги. Здесь, на открытом пространстве, луна светила гораздо ярче. В этом призрачном свете Сальери разглядел слова «Мои ладони мгновенно потеют, дышать становится трудно. Подкашиваются колени, а вместе с кружащийся головой часто бывает крайне затруднительно удержать равновесие. А когда мой желудок сжимается от щекотки изнутри, я точно знаю, что мне что-то подсознательно напомнило об этом человеке… Это похоже на мои бывшие чувства к Алоизие, только умноженные в несколько раз» Вот оно что. Видимо, Моцарт действительно сильно любит эту Констанцию. Снег сыпался с лёгким шелестом. Мощеную дорогу покрыл тонкий налет. Сальери сложил половину письма, и положил его в карман жилетки. Рядом с сердцем. Тяжело прислонившись к какой-то стене, он съехал по ней вниз. В руке у Антонио Сальери точно из воздуха соткался безжалостный нож.***
— Позволь мне узнать, дорогой друг, почему уже второй раз Сальери вылетает из твоей комнаты, как пробка из шампанского? — держа свечу в руке, в дверь зашла Наннрель. Моцарт сидел за столом, положив голову на скрещенные руки. — Видимо, потому что у нас случилось землетрясение, — мрачно съязвил он в ответ. Наннрель шутку не поняла⁶. Поставив подсвечник на стол, она подошла к брату, и опустилась на соседний стул. — Я уезжаю через три дня. И сейчас моя цель — чтобы ты не свалился после моего отъзда в то состояние, из которого я тебя с таким трудом вытащила. Кончай со страданиями. Я же тебя знаю. Ты оптимист. И, даже если тебя не любят в ответ, твоей любви вполне хватит на двоих человек. Моцарт раздражённо потряс головой — Да знаю я! Но что прикажешь мне делать, если я даже на секунду не могу сосредоточиться, когда он смотрит мне в глаза? А когда я случайно его касаюсь? Странно, что мое сердцебиение не слышно на первом этаже! Наннрель вздохнула. — Твоя эмоциональность известна мне давно. Но вот что: сосредоточься пока на работе. Это поможет. Если тебя не сделают капельмейстером — можешь рассказать ему, и тогда тебя ничего не будет держать в Вене. Вернёшься в Зальцбург, и будешь работать там. В общем, ближайшие шесть месяцев посвяти работе.***
Солнце лилось с неба не хуже любого ливня. Черепичные крыши венских домов отбрасывали необычные тени на каменную плитку города. Зеленеющие кроны слегка загораживали собой величественное здание театра со стороны двора. Сальери прятался от света под одной из таких крон. Узловатый ствол дерева был как будто специально предназначен, чтобы к нему было удобно прислониться. Оперевшись о него спиной, Композитор стоял и разглядывал уходящие вверх колонны, заканчивающиеся капителем в ионическом ордере. Он нервно постукивал ногой о землю. Это было излюбленное место артистов венского театра, но сейчас, в часы работы, никого на заднем дворе не было. Взволнованно покусывая губу, Сальери перевел взгляд к небольшой двери, откуда должен был появиться человек, которого Антонио так сильно ждал. Не выдержав и пяти минут неподвижного стояния, Сальери принялся наворачивать круги вокруг клёна. Шаги его гулко отдавались во дворе, но сейчас их никто не мог услышать. Со стороны театра доносились очень тихие звуки симфонического оркестра. Внезапно дверь распахнулась. Так резко, что ударилась о стену театра, и захлопнулась обратно, но тот, кто в выбежал из нее уже успел преодолеть довольно большое расстояние. Сальери увидел как в замедленной съемке: развевающийся фиолетовый пиджак с уже потертыми рукавами, большая черная сумка бьётся о бедро при каждом прыжке. Моцарт не бежал — он летел, преодолевая за каждый шаг невероятное расстояние. Светлые волосы явно пытались уложить перед встречей с императором, но сейчас, как будто почувствовав долгожданную свободу, они растрепались так, как ещё никогда в жизни не были растрепаны. Длинные пряди падают прямо на лицо, а на лице… Счастье. Настоящее, неподдельное счастье. То счастье, которое зажигает улыбки на неодушевленных предметах, заставляет сиять чайники, заставляет улыбаться шкафы. Воздух вокруг Сальери наполнился смехом Моцарта, сравнимым только с его музыкой. Смех этот Сальери готов был слушать бесконечно, как и музыку. От этого смеха вспархивали бабочки внутри, распускались васильки, светило солнце. — Дали? — Дали, — Моцарт остановился перед Сальери. Лицо его сейчас светилось ярче летнего солнца, от которого раскалялись камни на мостовой. И вдруг, что-то произошло. Потом никто из них не смог бы объяснить ничего. Кленовый лист выпал из руки Сальери, и он, отодвинув с лица Вольфганга длинную прядь волос, поцеловал Моцарта. Тот застыл, и у Антонио на секунду появилась ужасающая мысль… Но тут Вольфганг закрыл глаза и расслабился. Сальери поймал руку Моцарта. Она сильно дрожала, и композитор ласково сжал ее. Возможно, прошло всего несколько секунд. Может быть около десяти минут. Но двум людям, находящимся на заднем дворе венского театра, казалось, что этот момент длится столетиями. Моцарт попытался переступить с ноги на ногу, и, конечно, споткнулся. Сальери, обхватив его за талию, удержал от падения на каменную мостовую. — В каких-то вещах вы самый гениальный человек, которого я встречал, но равновесие явно не ваш конёк, — улыбнулся Сальери, держа Моцарта за руку, и глядя ему прямо в глаза. И Моцарт впервые не отвёл взгляд первым. — У меня проблемы не с равновесием. От вашего взгляда у меня начинает кружиться голова. А колени не могут больше нормально функционировать. Вот как сейчас — Он указал рукой на дрожащие коленки. Сальери, аккуратно держа Моцарта за талию, подвёл его к клёну. Они вместе уселись на мягкую траву, посаженную вокруг дерева.***
Моцарт все никак не мог придти в себя. Сердце билось где-то в ушах. В груди словно наполнялся криком воздушный шар первобытного счастья. С каждым новым ударом сердца Антонио, заметив, что его изучают, смущённо посмотрел вниз. У Моцарта что-то случилось внутри, из-за смущения Сальери. Дышать вдруг стало очень трудно, а к горлу подступил комок. Он подтянул ноги к груди, и положил голову на плечо композитора. Сальери провел рукой по светлым, растрёпанным волосам. Когда холодные пальцы ненароком коснулись щеки Моцарта, тело того пробрала лёгкая дрожь, а шея покрылась мурашками. Мягкая трава слегка колола руку, лежавшую на земле. Чуть кисловатый запах кленовых листьев наполнял двор. Теплый летний ветер ерошил волосы, а звук шелестящей листвы заглушал отдаленную игру симфонического оркестра. Голова Моцарта лежала на мягкой и теплой ткани черного кафтана. Тот запах, который всегда сводил с ума, теперь был повсюду, и Моцарт дышал полной грудью. Он поднял руку, и коснулся пальцев Сальери. Сначала нерешительно, а потом с великой радостью Антонио Сальери аккуратно взял руку Моцарта, и аккуратно, словно самое ценное в мире сокровище, поцеловал. — Вы даже не представляете, как много времени я мечтал это сделать… — Ещё как представляю, — улыбнувшись, прошептал Моцарт. Он открыл глаза, и посмотрел наверх. Там, на фоне листвы, сквозь которую неровно проникали ясные лучи света, выделялось лицо Сальери. Темные глаза смотрели вниз, на Моцарта, и впервые за долгое время в них не читалось ни капли отчаяния.***
За столом, освещаемом четырьмя свечами в богато инкрустированном канделябре, сидела девушка в черном платье. По ее лицу, как по стеклу во время дождя, скатывались слезы, падая на бумагу, которую она держала в руках. Дрожащими губами девушка про себя проговаривал написанные слова Здравствуй, моя дорогая Наннрель! Последнее время я пишу тебе почти каждую неделю. И на этот раз наконец с долгожданной новостью! Девушка шмыгнула носом, и вытерла глаза черной шалью. Император дал мне должность придворного капельмейстера! Правда, смогу я ее принять только через полтора года, но это не сильно меня расстраивает. Мне нужно время на то, чтобы подготовиться, да и вообще — впереди еще вся жизнь! Пытаясь подавить рвавшиеся наружу рыдания, девушка ненадолго отложила письмо, но потом снова взяла его в руки. Однако, думаю, у меня есть новость, которая заинтересует тебя ещё сильнее! Ты даже представить себе не можешь. Но… Теперь я официально разведен с Констанцией. Не сказал бы, что она очень сильно расстроена — больше всего бушевала мадам Вебер, но ее быстро успокоили 300 дукатов, которые я вручил ей после развода. Деньги для меня уже не проблема — благодаря Сальери мои оперы приносят мне очень неплохой доход! Вот так я, собственно, и добрался до самой важной новости. Да, мы с Сальери теперь встречаемся. Он поцеловал меня сразу после того, как я вышел из театра с новостью о том, что меня взяли. Сейчас моя жизнь похожа на сказку. Мы вместе живём в квартире Сальери (к Веберам мне теперь путь заказан, хотя я вовсе не прочь иногда пообщаться с Алоизией и Констанцией — они хорошие друзья). Ты даже не представляешь, насколько прекрасна квартира Антонио! В ней четыре комнаты, и из каждой вид выходит прямо на театр! Девушка улыбнулась сквозь слезы. Дорогая моя Наннрель, ты обязана будешь приехать к нам зимой, и увидеть из нашего окна зимнюю Вену. Я сам пока не видел, но Антонио говорит, что это самое прекрасное (кроме меня), что он видел в этом городе. Кстати, о тебе он отзывается очень добро, и тоже не против того, чтобы ты приехала. В общем, мы вдвоем очень ждём тебя. Можно будет вместе отпраздновать рождество 1791–1792 года!Удачи тебе во всем,
Твой брат Вольфганг
***
Осень⁷ в этом году прикоснулась своими пальцами к кронам деревьев очень рано. Словно чистые золотые и медные, или уже покрышиеся кроваво-красной ржавчиной монеты, листья тяжело покачивались на деревьях. Сырая земля слегка пружинила под ногами. Слева доносились приглушённые всхлипы. Сальери стоял в стороне, обхватив себя руками. «Еще увидимся… Ещё увидимся…» Нет, вспоминать об этой минуте слишком тяжело. Резкий порыв ветра сорвал несколько листьев с ближайших деревьев. Необычно растрепанные волосы пошевелило холодным дуновением. Черная рубашка колыхнулась. Осенние листья веером рассыпались по могиле. Глаза заполонила пелена боли. Такая знакомая картина… Антонио нагнулся, и поднял ярко-красный лист с желтыми прожилками. Привычным движением протянул его вперёд. Рука, бессильно обвиснув, хлопнула по бедру. Листик, никем не взятый, упал вниз. Ветер подхватил его, протащил сначала по земле, а потом поднял в воздух. Кружа лист в быстром вальсе, ветер поднимал его все вверх, вверх, туда, где свету солнца не мешают тучи. А Антонио Сальери стоял на земле, и лучи солнца обходили его стороной.