Прощальный сон

Таинственный и чарующий лунный свет проникал сквозь тонкую занавеску и, падая на учебный хаос стола, заглядывал в корешки старых книг, купался в открытых чернилах и щекотал опечаленные желтые гвоздики. Очки с тонкой оправой пускали на стены озорных лунных зайчиков, заключивших в себе отголоски воспоминаний, а тени в углах наблюдали за их танцем. Напитанная запахом пыли и книг комната прибывала в сладком забвении. Укутанный одеялом ночи Люпин, точно маленький беззащитный ребенок, летал в безоблачных лесах сновидений. Вчерашний мозговой штурм удался на славу, да так, что он еле дополз до пастели. Хотя заснуть за столом не такая плохая идея, как может показаться на первый взгляд. Снаружи холодный и заботливый в душе, пахнущий мокрой псиной друг всегда поможет. Осторожно выключит лампу, доведет до кровати или просто бережно укроет тебя пледом, а утром сварит крепкий кофе со вкусом шоколада. В полудреме ты достанешь из кармана молочную плитку и разделишь ее с другом так же, как этот незабываемый рассвет. Жаль только, что каждое утро не может быть таким. Больше этого лилово-розового неба никогда не будет. Но будет другое. Совершенно другое и не менее ценное. Сегодняшняя и многие последующие встречи солнца будут наполнены скорбью и одиночеством. Это чувство и это осознание мучают, раздирают душу на ошметки, приклеенные к прошлому. Они застилают глаза и сознание пеленой. Кофе уже не такой ароматный, а шоколад не такой вкусный. Только одно спасение — сон. Во сне время бежит стремглав, позволяет переступить порог реальности и, хотя бы на одну ночь ослабить жжение, потерянного в бездонной пустоте, сердца. Обычно Люпин редко запоминает свои сны, какими бы они не были. Никто не способен сопротивляться течению времени, которое просеивает зримое и делает его незримым, сохраняя не в памяти, а в сердце, эдакий опыт души, картинка которого с каждым днем по масленому мазку теряется. Но этот сон. Очень родной сон. Люпин запомнил на всю оставшуюся жизнь. Во сне им вновь по девятнадцать лет. Они только-только выпустились, вылетели из гнезда в самостоятельную жизнь. Еле видная дымка ручьем струится у Его ног, а пустое пространство ярко контрастирует с безумно красивой черной пропастью вьющихся волос и костюмом глубокого космического цвета. Далекие и будто неземные огоньки фонарей расплываются в молоке. — Сириус! — Люпин отчаянно окликнул, плененную нечеткостью, тень. На мгновение показалось, что серый мир зацвел прежними цветами. Из шрамов будто вырвались языки отчаянного пламени. Возможно вспомнили, как на втором курсе, когда была раскрыта тайна исчезновений в полнолуние, Сириус долго всматривался в шрамы, с видом составляющего пазлы аналитика, а потом аккуратно прикоснулся к одному из ник и наконец вынес вердикт: «Так вот откуда они» — Давно не виделись, Лунатик. — повернулся Блэк — Надеюсь ты хорошо справляешься. Этот немного грубоватый, но всё же бархатный голос Люпин узнает из тысячи других. Боль и радость смешались воедино и легли на глаза слезинкой. — Сириус, как я рад тебя видеть... Теплые дружеские объятия осветили сон. Размытые фонарные столбы и вовсе скрылись в их мерцании, забрав с собой осколки вины и сомнений. Под ногами выросла молодая трава и ромашки. — Я тебя тоже, но ты сильно не обольщайся. — он пытался казаться дерзким и веселым, хотя скрыть от Римуса туже боль, что он сам испытывает, не удалось — Я к тебе не на долго. Это наша последняя встреча... Тошнотворный ком подступил к горлу Люпина. Душа рыдала, но тело не подало виду, оставалось неизменно спокойным. Это умение человек приобретает с течением жизни и не важно сколько ему лет. Старый, молодой, жизнь каждого ломает и отнимает всё самое ценное. — Да я уже и не надеялся... Люпин убрал руки в карманы, что бы не было видно их дрожи, и уткнулся в теплый свитер. Всё его существо отчаянно кричало: «Как же я скучаю по вам, ребята». Сириус всё понимал и чувствовал когда-то тоже самое. Он не мог видеть друга в таком состоянии и решил переменить тему на воспоминания прошлого, все-таки ночь не так длинна, как ощущается. Хочется многое прожить снова. — Ой, ну что ты нос опустил, Лунатик! — громкий шлепок по плечу отрезвил Люпина. С голубых глаз спала пелена. Туман удивительно быстро рассеялся, не оставив и облачка, окружающее белое пространство заиграло новыми, «детскими» красками, рядом с ними выросла красивейшая ива. Ее мощные корни радушно приняли их, а зеленые листочки заключили в чувственные объятия. Они сидели под деревом и любовались зеркальным небосводом. Ветер нежно задувал в уши их любимые песни. Как жаль, что это только во сне. — Ты помнишь, как мы сидели в гостиной Гриффиндора. — с задором начал Сириус — На дворе тьма кромешная, хоть глаз выколи. Только слепой бы смог ориентироваться. — Уже перевалило за двенадцать. Возле нас, на ковре валяются раскрытые тетради, книги и все усыпаны крошками. Угол моей тетради был заляпан твоим джемом. — поддержал Люпин — Устав ты нагло разлегся у меня на плече и сопел от скуки, пуская в камин самолетики из черновиков. Ты говорил, что все уже выучил и тащил меня спать. — Да, весь Хогвартс спит и только мы, согретые пледами и разноцветными подушками с раздражающими меня кисточками, готовимся у камина к зачету по ЗОТИ. — Я заставил. — довольно кивнул Римус. — Вот именно! — чуть не заехав по носу с веснушкой Бродяга недовольно развел руками — Тиран! Они с прищуром переглянулись, как в старые добрые времена. На самом деле дела обстояли иначе. — Да ты, если на чистоту, не особо то и готовился. Больше бутерброды с джемом уплетал. — Я все еще помню их вкус... — длинные пальцы коснулись губ — Сладкие клубничные и вишневые с горчинкой... И корочка хрустит. Просто пища богов! Тонкий, гармоничный смех оборвал ребяческое восхваление бутербродов из подсохшей булки томившейся в кармане с самого обеда. С ужина, безусловно, булочка вкуснее и свежее, но Сириус редко придерживался логики. Импульсивность била из него ключом. — А помнишь, что было потом? — хитро спросил Бродяга. — Конечно! «Было решено просто поесть конфет и лечь спать» — смеясь выпалили они. От смеха они схватились за животы. Так смеяться можно только с настоящим другом. Что может быть дороже ощущения, что близкий по духу человек, всегда будет на твоей стороне, какая бы не была ситуация, человек которому ты доверяешь всё, без тени сомнения, сейчас рядом с тобой, как раньше заливается смехом. Настоящих, искренних друзей, — а таких людей в жизни единицы, — важно беречь и всей душой ценить это бесценное, не с чем несравнимое чувство дружбы, чувство единения мыслей и взглядов на жизнь. Спонтанно чёрные глаза погрузилась в странные, почти сонные раздумья. Из череды мыслей Сириус выделил эту: «Мы существуем уже столько веков, но всё равно не нашли иного источника энергии, кроме как еды, воды и вина». — Я помню как ты первый раз учился готовить печенье! — с остатками задумчивости воскликнул Сириус. — Рождество, все дела. Ты хотел нас угостить. На Лунатика упала тяжелая смольная волна. «Зачем это все? — подумал он — Зачем наступать на мои не зажившие раны...» Волна влекла его в пучину вечной безнадеги и не заживающих ран. Он не осознанно следовал за её манящим, обещающим сладкое облегчение, голосом. Но если рану не прижечь она пойдет гноем. — Было весело, но лучше, наверное, не вдаваться в подробности. Не уверенные слова Люпина улетели в пустоту. Казалось, Сириус забыл обо всем на свете. Омут ностальгии поглотил его с головой. Так бывает, когда беседуешь с давним другом, который уехал далеко-далеко. Наконец он очнулся и заговорил: — Если судить по внешности, ты хороший повар, но на деле у тебя всё сгорает до угольков, переваривается, либо недоваривается. «И это даже мило» — подумал Бродяга. Неловкая улыбка скользнула по губам Люпина. Ему было до жути больно вспоминать всё это и понимать, что история Мародеров закончена. Ведь остались только он и Питер. Но можно ли Питера называть мародером после его предательства? Едва ли. — По крайней мере так было раньше, а сейчас я даже не знаю. — подмигнул Сириус. — Сейчас я бы не отказался даже от тех горелых ёлок! Его смех, как и прежде, яркий и уверенный, но после всего, что он пережил в задоре звучали капли проливной печали. — Горели свечи и с ними горело мое стремление удивить вас... — выдавил Лунатик — Я всё делал по рецепту Лили, а ты «помогал» Он подчеркнул слово помогал, ведь помощью то, что делал Бродяга назвать сложно. — Эй, я правда помогал! — перебил Сириус — Вот что бы ты без меня делал? Дом бы спалил и умер от скуки! Светло-каштановые брови саркастично выровнялись, а в небесных глазах читалось: «Ну да, ну да» — Тем не менее, — продолжил Римус — мы печенье не спасли, стоило на секунду отвлечься, чтобы, между прочем, подтереть за тобой разлитое молоко, как они сгорели. — А с ними и вся кухня чуть не сгорела. — ехидно добавил Бродяга. — Тогда ты измазался взбитыми сливками, вставил в рот два длинных ломтика моего шоколада, изобразив этим клыки, и начал дразниться. — Чудесные времена. — встряхнув черные пряди, протянул Сириус. Горькая улыбка ностальгии оголяет старые шрамы. Нет на свете ничего печальней такой улыбки, разделенной с мертвым другом. Она невольно врезается в душу, разрывая ее на кусочки, остается в памяти, вызывая головокружительную боль и слезы сопереживания. — Шоколад — единственное, что ты тогда умел готовить. И он был просто восхитительным. — повременив продолжил Сириус — Я никогда этого не говорил, но твой шоколад — первый во всем мире шоколад, который пришелся мне по вкусу, а ты и сам знаешь, что шоколад - это не совсем моё. Повисла оглушительная тишина. Ветер бережно колышет листья, убаюкивая старую мысль о том, что жизнь застыла на месте и светлого в ней больше ничего не будет. — А помнишь — опомнился Бродяга — как Джеймс ревновал Лили, когда я нахваливал её вишнёво-коричное варенье! Именно с ним мы уплели всё твое печенье. Было на удивление вкусно. — Я был тогда искренне поражен. Знаешь, душа в тот момент трепетала: «Им понравилось. Боже, им правда понравилось!». Я был рад и когда вы ели мой шоколад. Очень рад... Сириус похлопал его по плечу. Они прекрасно друг друга понимали, но могли выразить это только глубоким молчанием. Порой молчание говорит больше искренних слов, чем язык. — Жаль сейчас я могу лишь вспоминать вкусы и запахи, которые чувствовал при жизни... — еле слышно вымолвил Бродяга. На границе горизонта пробились первые лучи освободительного солнца. Воздух наполнился утренней свежестью. — Рассвет уже близко. — Сириус всмотрелся в даль красно-малинового неба — Ты все еще не повесил шторы, работяга. Не порть глаза, повесь. Слышать наставления молодого Бродяги непривычно. Поэтому сказать, что Лунатик слегка удивлен — ничего не сказать. По лазури неба не спеша ползли рубиновые струйки восходящего прощания. К иве все ближе и ближе подбирался рассвет, желтыми, розовыми и алыми драгоценными камнями. Он предвещал колющее чувство в груди и звон рвущихся нитей. Песнь Повелителя Зори уже разлилась по бескрайним, волчьим долинам сна. — К сожалению, нам пора прощаться... — со скрежетом сердца произнес Сириус. Люпин ничего не ответил. Язык почему-то онемел, глаза округлились, то ли от горя, то ли от неожиданно заставшего их рассвета. Скорее всё вместе. В голове не было ни единой мысли. Пустота. Но неожиданно для самого себя он тихонько выжал: — Гарри мне как-то сказал, что на его золотом снитче однажды появилась надпись: «Я открываюсь под конец»... Воспоминания нахлынули буйным потоком. «Для нас тоже многое открылось под конец» — одновременно произнесли они и печально, почти истерично усмехнулись над иронией жизни. — Помни, я всегда буду рядом. — Бродяга легонько похлопал его по плечу и обнял, провожая в жизнь. Вкус молочного шоколада всплыл в их памяти — Береги себя и позаботься о Гарри, дружище. Сириус был сильным даже в такой момент. Он держал на губах привычно-уверенную улыбку, но глаза поблескивали стеклом и отображали глубинный спектр чувств, которые он испытывает сейчас. Это достойно уважения. У Люпина внезапно закружилась голова. Он отшатнулся назад и, еле соображая, был не в состоянии вымолвить простое «прощай». Перед глазами яркими картинками промелькнули воспоминания дружбы с мародерами и сегодняшней встречи, а весь прочий мир уподобился волнистым кругам на воде. Последнее, что Лунатик запомнил — то, как Бродяга махал ему на прощание рукой. Люпин не видел его глаз, но чувствовал, как всё его тело охватывает нестерпимая боль, эту тяжесть и боль нельзя сравнить даже с его превращениями, настигающими его каждую полную луну. Туман заполнил глаза и на мир опустилась мимолетная тьма. Веки обжег яркий солнечный свет. Через открытую форточку в дом доносилась уличная рутина. Сквозь белую занавеску бегали солнечные гонцы обновлённого мира и вздымали пыль. Она блестящими снежинками кружилась в воздухе. В носу пощекотал любимый, как раньше яркий запах шоколада и старых книг. Тёплый свитер оголил поясницу, которую нежно целовала бежевая простынь. Комната наполнилась светом и радостным теплом. «Все будто бы как раньше» — безмятежно шепнул себе Люпин. Он сонливо потянулся. Ресницы встряхнули пережитые в бездне и сне переживания. Солнце светило непривычно ярко, жгло глаза и заставляло жмуриться. Внимание люпина привлекла ароматная шоколадка, которой не было вчера. На ней лежала записка: «Ничто не стоит на месте, жизнь продолжается» Это было последнее, подаренное дорогим другом, чудо. — Всё открылось под конец...