Майкл, минуя несколько ступенек за раз, слетел вниз по лестнице — его рюкзак при этом подпрыгнул и несильно (к счастью, там была всего пара книг) поддал по спине. На сердце ворочалось что-то неприятное и колкое. У него оставалось ещё полчаса до встречи, чтобы как раз добраться до библиотеки в которой они с Дятлом и Кристофером хотели взять новую литературу на остаток учебного года. Автобус шёл удачно прямо до неё, поэтому, пусть и приехав впритык, Майкл вряд ли бы опоздал. Но перестать беспокоиться об этом он всё равно не мог. Гравитация совести давила так, будто одноклассники ждали его уже часа минимум три.
И как он так только умудрился столько провозиться, что теперь опаздывал?
Моменты опоздания Майкла можно было пересчитать по пальцам — их было как раз ровно на одну руку:
Раз — он опоздал на уроки, когда колесо его велосипеда сломалось и пришлось бросить верного коня и бежать. Сердце тогда колотилось где-то в горле — такое он чувствовал редко. В последний раз это было… Зубы вдруг прикусили пирсинг.
Два — он опоздал к врачу на приём, когда вдруг пошёл жуткий ливень и потребовалось вернуться домой и переодеться — маленький Майкл свалился в лужу. Очень неприятный день.
Три — он опоздал на уроки ещё раз, элементарно проспав, — слишком устал после важного матча. Ему простили за победу школы.
Четыре — он опоздал на встречу с… В Бруклине неожиданно образовалась пробка. … сказал, что это пустяки, а Майкл очень расстроился.
И ещё он опоздал однажды домой.
Домой. Однажды.
Зубы перехватили штангу. Майкл неожиданно сильно для себя дёрнул за шнурки кроссовок. Было весьма приятно достать их из обувного шкафа всего каких-то три с лишним месяца спустя. Лёгкие, мягкие, пусть и кожаные — ещё не летние. После тяжёлых ботинок они всегда ощущались необычно.
— Это откуда такая рубашка? — послышалось сверху. Майкл, затянув потуже бант шнурков, поднял голову, а затем и вовсе встал. Всплывший из ниоткуда, словно призрак, (на самом же деле пришедший с кухни на несвойственные Майклу слишком быстрые звуки) Уильям поднимал взгляд медленно — удерживая одну линию с его собственным.
— Нашёл. — Брови машинально дёрнулись. — В чемодане. — В тот далёкий первый раз Майкл разбирал его невнимательно. Потом зачем-то полез снова и обнаружил, что так увлёкся расстановкой холстов, что позабыл про рубашку и одну летнюю майку — вернее, это была футболка, но рукава он ей оторвал уже давно. Любимая.
Уильям хмыкнул, заинтересованно поведя уголком губ.
— Будешь в ней на открытии «Спарки»? Для телевидения самое оно.
Ох, зачем он напомнил?.. «Спарки» должен был открыться уже на днях. И Майкл по-прежнему переживал из-за камер, хоть они уже много раз проговаривали все возможные вопросы — самые обыкновенные. Они казались сложными лишь поначалу, когда Уильям задал их в первый раз. «Почему именно собаки?», «Как вы пришли к этому?», «Что вас вдохновляло?», «Что дальше?» — Майкл одновременно знал и не знал ответов на всё это — ему нужно было разговаривать о творчестве не с каким-нибудь репортёром, лицо которого забудется через пару-тройку минут, а с Уильямом. С этими буравящими глазами, с его строгим естеством — с тем, что, в отличие от работников СМИ, досконально пропускало через себя все реплики Майкла, они ведь за несколько месяцев стали так по-бытовому близки.
— Не дёргай за пряди так.
Палец Майкла тотчас же выпутался из кудрей. Губы виновато поджались. Задумавшись, он не мог ничего с собой поделать — сразу начинал что-то теребить.
— Держи руки у карманов. — Уильям вздохнул. — Я не понимаю, почему ты так волнуешься сейчас. Мы же дома.
Майкл потупленно опустил взгляд.
— Ну-у…
— Никаких «ну», Майкл. Ты должен говорить чётко.
— Тебе не проще выбрать кого-нибудь ещё для этого и не возиться со мной?
Повисла недолгая, но оглушившая тишиной пауза.
— Нет.
— Смотри прямо.
Майкл вздохнул, подняв глаза.
— Когда рисовал, я думал о… — Стоило ему задуматься, как размышления распорол вновь зазвучавший голос:
— Смотри прямо.
Из носа вышел воздух.
Он совершенно не мог себя контролировать.
— А если я не смогу?
Уильям нахмурился:
— Что значит «не сможешь»?
— Возьму и не смогу, — бросил Майкл, помотав головой.
— Сможешь, — хмыкнул Уильям, уставившись на него так, что пришлось проглотить язык.
Во время всех их недорепетиций Майкл проходил через все стадии горя. Горем интервью он назвать вряд ли мог даже со всей своей неуверенностью, однако вот стадии его идеально подходили. Кончилось всё, как полагалось, принятием, через которое, правда, периодически снова и снова пробивался торг.
— У тебя есть под неё чистый низ?
Глаза обратились к рубашке. «Чистый низ»? Под рубашкой у Майкла была кофта, от которой пахло свежестью даже сейчас.
— Я стирал её. — Брови озадаченно сдвинулись, а Уильям вопреки всему прыснул:
— «Чистая» — значит без рисунка. — Он кивком указал на принт, украшавший грудь. — Милые черепушки, но не для открытия детского кафе.
— Не помню. Я поищу. Или куплю. Мне нужно идти! — скомканно выдал Майкл, когда вдруг вспомнил, что вообще-то торопился. Неужели он так отвлёкся?
Уильям молча проследил глазами за тем, как он, набросив куртку поверх всего, выскочил за дверь. Язык чуть не повернулся мягко побранить его за забытую шапку, но вдруг вспомнилось, что на улице уже стояла весна.
***
На улице стояла весна — Майкл быстро отказался от впопыхах накинутой на плечи куртки. В автобусе он сжарился в ней уж совсем, а потому стянул с плеч и перевязал рукавами на поясе.
Вишня, росшая по всему периметру газона библиотеки Роббинс ещё не цвела — в отличие от жителей северного Массачусетса, ей не было сейчас достаточно тепло. Майкл же набирал свежего воздуха полные лёгкие. Они действительно вдруг стали «лёгкими» — давление в груди с каждым днём слабло. Хоть и не отпускало.
Увидев парней на библиотечной лестнице, он припомнил себе, что заводить с кем-то дружбу в выпускном классе — паршивая идея. Впрочем, они и не дружили. Это был просто поход по делам, ведь правда? Если бы они дружили, то обязательно придумали бы особое приветствие, как в старые добрые. Однако Майкл сейчас даже в мыслях своих путался — не то что в пальцах. Но, несмотря на то, что он был вынужден делать это с кем-то, Майклу было приятно снова оказаться под расписным потолком и окружиться стенами с множеством картин — библиотека была весьма старая.
Бродя между видевших не одно десятилетие полок, следуя указателям, они нашли почти всё, что искали, кроме «Великого Гэтсби», создателя которого Майкл в своей голове старался не называть. А вот Дятел всё бормотал под нос его фамилию, несколько капая на мозги и снова и снова возвращая в тот сырой бруклинский день.
Майкл не знал, что сюжет книги ударит по его прошлому ещё хлеще.
— Парни, он там, — шепнул более спокойный, чем Дятел, Кристофер — его голос смешался с пылью старых книг. Он указал себе за спину, откуда только пришёл.
В то, что Майкл брал книги для школы в последний раз, верилось с трудом. Это стало частью его жизни — читательский билет, оставшийся в Куинсе, был исписан целиком и полностью — это был уже примерно четвёртый по счёту, ведь в той библиотеке было столько комиксов, сколько маленький Майк даже не воображал. До переезда он мало к ним тянулся — всё время был занят чем-то другим, чего вспомнить сейчас уже не мог, а как оказался в Нью-Йорке, так стал читать все взахлёб. Бостон поначалу был для него мозаикой от треснувшей картинки, которая потом потеряла форму и стала месивом красок; те со временем выцвели, оставив после себя нечто блёклое, которое позже и вовсе превратилось в сплошное белое пятно.
Белое, в отличие от чёрной кляксы, которой стал для него Нью-Йорк.
Когда он вернётся в библиотеку в следующий раз, вся вишня обернётся в зелёное, но пока что она оставалась такой же оголённой, понемногу пробуждавшейся под солнечными лучами. Тем временем праздник весны спешно настиг и «Фредди» — Пасха в этом году пришлась на самое начало апреля, и кому как не Бонни, кролику от длинных ушей до короткого хвоста, следовало её ждать.
Майкл не думал, что ему случится это наблюдать. Ох, как же хотелось курить от всего, что происходило внутри пиццерии — уровень шума сегодня бил все рекорды. Но выйти на даже на пару минут было сложно — всё снаружи было напичкано пасхальными яйцами, на которые в любой момент могла начаться охота. К тому же рядом был дядя Генри, а когда дядя Генри был рядом, он не курил. Хоть и подозревал, что тот всё знал.
С кроликом до этого он уже встречался, ведь Бонни и Фредбер любили заходить в гости к Четвёрке и соскучившейся ребятне. В те редкие разы они спокойно и без лишних телодвижений — костюмы были пусть откалиброванные, но, как ни крути, пожившие — выступали на сцене, а после запускали к себе детей, которые облепляли их со всех сторон, скрывая за объятиями чистый золотой оттенок. Сегодня же происходило нечто необычное, чего Майкл не ожидал. Он ожидал, что раз символом праздника был Бонни, то всё действо должно было происходить с ним, однако он никак не думал, что этот самый Бонни окажется настолько в ударе: он сошёл — сошёл в зал! — со сцены — и не просто сошёл. Хихикнул, — каким-то несвойственным Уильяму голосом. Господи, можно Майкл пойдёт домой? — приобняв в миг прилипших к нему детей, после чего развёл руками. Ребята отошли от него, заворожённо запрокинув головы.
Бонни широко переступил с ноги на ногу, медленно покружившись.
— Ну-ка все танцуем!
Весело подпрыгнув, он и вправду принялся приплясывать (Майкл придержал упавшую челюсть). Тот человек, который резал одним голосом, который дарил лишь запах табака и кофе, который заставлял ёрзать холодом своих глаз, сейчас стал… слишком мягким, слишком весёлым, слишком… Слишком не Уильямом. Бонни действительно жил сам по себе.
Вся мелюзга поголовно стала пританцовывать, неуклюже повторяя за ним. Бонни высоко подпрыгнул — вместе с тем подпрыгнуло и сердце, которое вспомнило, как однажды в мастерской сорвался пружинный замок, — и резко развёл руками:
Хочу я быть ребёнком вольным
И снова жить в родных горах,
Скитаться по лесам раздольным,
Качаться на морских волнах.
Не сжиться мне душой свободной
С саксонской пышной суетой!
Милее мне над зыбью водной
Утёс, в который бьёт прибой!
Судя по тому, как детские голоса подхватили строчки, текст им был знаком уже давно. Майкл не помнил, принимал ли он участие в подобном активе в своё время. Наверное, нет — такое невозможно было бы забыть. Когда-то Бонни ему очень нравился, даже не меньше Четвёрки, но сейчас весь его облик (почему-то на дядю Генри это не распространялось) вызывал чувство испанского стыда. И Майкл понимал почему.
Косолапый друг Бонни, слишком тяжёлый для танцев костюмом и для прыжков своей медвежьей натурой, лишь стоял рядом и хлопал лапами под музыку. Майкл припоминал это стихотворение. Он точно проходил его в школе, но сейчас, обводя взглядом тонкие швы плитки, совсем не мог вспомнить автора. Глаза поднялись обратно, миновав Бонни, и замерли на детях. Майкл мог понять их запредельный восторг — кролик и медведь были прекрасны; он всё же вспомнил, как залипал на них в детстве — с такими же горящими глазами, просто сейчас… просто… Уильям, который такой… Угх.
Майкл едва сдержался, чтобы не зажмуриться и не помотать головой. Вместо этого веки распахнулись чуть пошире, когда он заметил с одной девочкой знакомую фигуру. Лютер? По-прежнему облокачиваясь на стену, Майкл скрестил руки потеснее. И вправду он. В животе заворочалось что-то неприятное. Значит, у Лютера была младшая сестра, которая обожала Бонни — это отчётливо было видно по блеску в её глазах. Такая же светлая, — Майкл наконец-то заметил их сходство — с белоснежным лицом, перепачканным родинками, и русыми волосами. Только раза в три младше. Лютер улыбался ей — невинно и легко, словно он и сам был сущим ангелом, спустившимся с небес на землю — Майкл припоминал такого. Его тёска такого тоже недолюбливал. Совершенно случайно они с Майклом столкнулись глазами и смерили друг друга однозначными взглядами — после этого Лютер пропал из поля зрения, скрывшись за остальными взрослыми. Вот ведь гад. —
Майкл наконец-то смог так подумать.
Он фыркнул себе под нос, прихватив пальцами рукав толстовки. Очень жаль, что сигаретам придётся ждать до дома. Или хотя бы до машины, если Уильям сильно вымотается и тоже задымит прямо в салоне. Весь этот неприятный ком чувств ворочался внутри весь день, давя на Майкла вместе с завтрашним — как так быстро пролетело время?! — интервью. Казалось, только вчера он паковал неподъёмными руками чемодан, только вчера еле-еле — с такой опаской, словно они, лис и кролик, поменялись местами, — переступал с плитки на плитку в новой школе, только вчера думал над друзьями Спарки, водя кончиком карандаша по чистой бумаге, а завтра ему уже предстоит дать интервью где-то
не в Нью-Йорке, из которого он мог уже не выбраться, рядом
с Уильямом, про которого он до визита опеки не вспоминал, и в новом филиале
«Фазбера», в который он думал попасть уже совсем-совсем взрослым. Они много раз повторяли ответы на возможные вопросы, и всё равно ему казалось, что что-нибудь непременно должно было пойти не так.
Спрятанные всюду яйца постепенно исчезали. Частично этому способствовал Сэм, который, перемазанный и с примотанными к голове ветками, играл с детьми в Индиану Джонса. Майкл же лишь сменял стену за спиной или же сиденье под собой, выполняя исключительно роль наблюдателя, глядя, как резво скачет по лужайке Бонни и как крадётся по ней с воображаемым биноклем (такие же воображаемые бинокли он раздал остальным) Сэм. Фредбер тоже не остался без внимания — с ним, мишкой, который наконец-то вышел из берлоги в весну, играли те, кто собирать яйца не хотел. Холодный пот пробрал тело, когда Бонни приблизился к нему, окружённый развеселившимися ребятами, и попробовал завлечь поиграть с ними. Майкл сжал губы до побеления, и кролик, из отверстий в маске которого на него впервые в жизни взглянули привычные серые глаза, махнул на него рукой.
Раздражителей вокруг было столько, что оставалось лишь смотреть и смотреть, чувствуя, как по спине крадётся, глубоко цепляя когтями кожу, неуверенность в завтрашнем дне. К десяти вечера те самые когти смогли вонзиться так глубоко, что прошли между рёбер — он отчётливо почувствовал скрипучее трение костей — и заставляя забыть обо всём, о чём они с Уильямом говорили, впились в плоть поглубже. И продолжили впиваться даже тогда, когда Майкл, после того как помог с уборкой зала и попрощался с Сэмом и Тайлером, рухнул на один из кожаных диванов у столика. Ощущаемая мягкость позволила немного расслабиться, но опустевшую от неё же голову повело ещё больше.
Лежал он долго. Мысли — власть над ними была утрачена — всё рождали и рождали новые вопросы, на которые он давал ответ, рождавший, в свою очередь, новые вопросы — всё новые и новые, норовившие своим вращением вокруг него стереть череп, а затем и мозг. В кашицу.
Мысленно он уже дал интервью всем репортёрам Штатов.
— Устал? — Прозвучавший вопрос оказался настолько неожиданным, что Майкл, резко подавшись вперёд и сев, почти стукнулся лбом о столик.
Напротив него сидел, конечно же, Уильям — чей же ещё голос — наконец-то нормальный, не кроличий — звучал, как сущий гром? За его плечами скрылся в заходивших туда-сюда дверях дядя Генри. Такой долгий осмотр Золотых, с которым они наконец-то закончили, был одной из веских причин смены тех на Фредди и друзей.
Несмотря на то, что он весь день скакал не то что кроликом, а сайгаком, Уильям выглядел по-прежнему опрятным и бодрым. Майкл растёр глаза и озадаченно свёл брови.
— Нет, — прохрипел он.
В ответ на эти слова лишь с лёгкостью хмыкнули:
— Прекрасно, — и неожиданно добавили: — Тогда поехали. — Уильям бодро встал из-за стола, за который сел буквально только что. Голову — почти закружившуюся от такого предложения в поздний вечер — пришлось задрать.
— Куда? — Сведённые брови приподнялись.
— Я покажу, — снова хмыкнул Уильям в совершенно той же неприступной манере. — Ты ведь не уснёшь сегодня, я прав? Весь день как в иголках ходишь.
О, он многое успел увидеть через глазницы маски.
Время было уже за десять, и вставший к первому уроку Майкл уже давно должен был валиться с ног. Но когти по-прежнему были в его спине, а голова полнилась ответами на вопросы.
Перед контрольными по математике он волновался меньше. Те пугали своими запутанными заданиями, а не камерой и микрофоном.
Майкл помотал головой. Он и вправду не уснул бы сегодня.
— Вставай, пойдём, — едва слышно произнёс Уильям и без лишних пауз пошёл прочь — прямо к выключателю. Он точно знал, что все остальные работники уже давно покинули «Фредди». Оставаться в темноте и одиночестве было таким себе вариантом, поэтому Майкл, с тихим вздохом поднявшись с дивана, побрёл следом. Что бы там Уильям ни придумывал, Майкл не хотел спать, а значит, мог поехать с ним куда угодно.
Куда угодно.
Оказавшись на парковке, Майкл подумал о том, что было бы неплохо достать с заднего сиденья вторую кофту — к ночи значительно похолодало. Он укутался в неё, уже устроившись в соседствовавшем с водительским кресле и щёлкнул ремнём. Уильям — досадно, он не спешил закуривать — перебрал пальцами на руле и провернул ключ. Не обращая внимание на ворчание мотора, он прикрыл глаза и отвернулся. Если долго залипать на руки (а он в последнее время стал залипать на них очень уж часто), это точно заметят — Уильям был слишком внимательным к подобного рода вещам. Иногда. За окном тоже было на что посмотреть — к примеру, на ночной Чарльз, казавшийся поздним вечером сплошной бездной, с мелкими волнами которой игрались огни моста и берегов. Машина рассекала центр — здесь Майклу редко случалось бывать ночью.
Он в очередной раз мысленно порадовался как смог тому, что Бостон был ни капли не похож на Нью-Йорк. Пусть небо и там, и здесь в позднее время было одинаково чёрным, эта чернота над Бостоном была согревающей и уютной, а ещё порой поблёскивала редкими звёздами, которые высоченные башни Манхэттена просто засвечивали без права голоса.
«Мерседес» припарковался у тротуара, чудом найдя место среди ровных рядов дорог вдоль жилых домов, ведущих к Бостон-Коммон. Сохраняя непринуждённость и спокойствие на лице, Уильям заглушил двигатель. Не спеша отстёгивать ремень, он вытащил сигарету из упаковки и похлопал себя по брюкам в поисках зажигалки.
— Куда мы? — тихо спросил Майкл.
— Куда-нибудь. Просто пройдёмся, — процедил Уильям с зажатой в зубах сигаретой.
Ответом ему было привычное покорное молчание.
Следовало это попробовать, раз Майкл предпочёл тонуть в своих проблемах, а не решать их. У Уильяма было достаточно шил в одном месте, чтобы тащить его. Такой банальный способ борьбы с бессонницей. И всякой дрянью, которая может присниться. Он часто занимался этим в юности — потом падал в университетском общежитии на кровать без ног, засыпал и просыпался с единой мыслью.
— Может, это поможет тебе заснуть, — хмыкнул он прямо, щёлкнув зажигалкой и опустив взгляд на шедшего рядом Майкла. — Завтра важный день, надо попробовать.
— Вряд ли, — сомнительно бросили в ответ и приподняли голову навстречу выдыхаемому дыму. Уильям нахмурился и помахал перед блаженным лицом рукой, чтобы развеять все гадости с примесью чужого дыхания.
— А-а, сам, — наказал он.
Майкл имел право курить — Уильяму было на это совершенно всё равно. Однако курить пассивно — уж извините, нет. Этот мальчишка только и мог, что разрушать себя, Уильям видел, при какой температуре он мылся (не иначе как кипятком до белых костей) — как-то раз чисто случайно Майкл забыл повернуть носик смесителя обратно, и тут-то в его голове что-то щёлкнуло. В одной из статей газет — её запихнули подальше — писалось про такое. Эдакий занимательный факт про горячий душ. Тогда Уильям не придал этому особого значения — каждый человек имел право мыться при той температуре, которая ему нравилась. Однако температура душа Майкла была равноценна практически температуре адского котла, в котором он, быть может, пытался себя утопить.
Он ведь ещё в первый день назвал его «неформалом» — чего же не пошёл копать дальше? Ах да, ему ведь было всё равно. А сейчас разве что-то изменилось? Наверное, — подумал Уильям, — если он об этом подумал, то что-то должно было.
— Расскажи мне, что происходит у тебя в голове, — спросил он как и у настоящего Майкла, который нетерпеливо доставал из кармана «Парламент», так и у того, кто в одном полотенце выкручивал смеситель на кипяток.
Он хотел — хотел?! — знать причину всего этого — всех криков и всех проколов, всех его пропусков еды и всех слёз, бежавших по щекам. У этого вопроса было два развития событий. В обоих случаях Уильям не будет колыхаться. Захочет — поделится. Не захочет — ладно, шило останется без работы. Ненадолго. Он найдёт, куда его приткнуть.
— Это сложно, — вздохнул Майкл.
Уильям решил промолчать. Он решил молчать столько, сколько нужно будет Майклу, чтобы наконец сказать хоть что-то. Он должен был выговориться. Когда люди выговариваются, им становится легче. Завтра будет открытие «Спарки», и сейчас Майклу это нужно как никогда.
Они приближались к очередному мосту, на этот раз пересекавшему Форт Поинт. Майкл смотрел в одну точку перед собой. Уильям продолжал старательно молчать. Они всё равно пока проделали лишь половину пути — весьма продолжительного, потому что короткий путь лежал через самое сердце города, которое было решено обойти. Майкл всем своим видом — уже давно знакомым — кричал о том, что с него на сегодня больших скоплений людей однозначно хватило. Уильям вывел их к пустеющей набережной. На самом деле у него не было чёткой цели, куда идти. Он ведь даже не знал, был ли Майкл на Фан Пире. Может, был, — он видел у него наброски бостонских бухт — и показывать тогда ему там было нечего.
Уильям мысленно фыркнул. Он хотел, чтобы они прошлись и Майкл проветрился. Плевать, где. Главное, что вокруг никого не было. Чтобы он отдохнул.
В уши било шипение волн. Ночной воздух был, как обычно, свеж и даже, если вдохнуть поглубже, до сих пор хранил остатки весеннего солнца.
— Не хочу вспоминать, завтра «Спарки», — выдал наконец Майкл.
Он знал, что ответ будет именно таким.
— Переживаешь? Мне кажется, ты готов. — Уильяма сильно удивила собственная интонация, вновь ставшая слишком снисходительной.
В глазах Майкла отражались огни большого города. Первую сигарету он скурил быстро, — Уильям не успел дойти даже до середины своей — вторую лишь задумчиво пожёвывал у основания.
— Я забуду все слова, когда у моих губ окажется микрофон.
— Это не будет прямым эфиром, всё неудачное вырежут.
— Но я уже собьюсь.
Он спорил просто ради того, чтобы спорить. Чтобы утопить себя в очередной раз. Уильям умолк снова. Майкл, который никогда не был слишком уж закрытым, именно в такие моменты возводил вокруг себя колодец-монолит. О тот можно было бить кулаками, а можно было и не бить — результат был один. Нужна была большая-большая лестница. Чтобы перелезть и свалиться прямо внутрь. Оказаться лицом к лицу с его испугом и удивлением и сказать: «Выкладывай всё». Уильям пока что такой нигде не видел. Помнится, как-то раз он уже просил не молчать. Однако в тот момент утвердительно кивнула ему в ответ та самая стена, а не Майкл. Проигрышная стратегия.
Вспоминать. Он говорил о прошлом. Ну конечно — всё наверняка началось с того момента, когда эта дрянь посмела прийти в ресторан, когда Уильям по счастливому совпадению отлучился. Майкл так сильно её боялся? Конечно, да — было запредельно ясно, что с ней было что-то не так. Но что? И вряд ли всё заканчивалось завтраками, душем и лицезрением её попоек. Очень вряд ли. Майкл трещал по швам, он видел нечто такое, что испепелило того мальчика, которого помнил Уильям. Это нечто оставило лишь нового Майкла — с проколами, в митенках и курящего уже за школьной партой. Чёрт.
Фан Пир был последним островком перед вездесущей чернотой вод. Уильям вспомнил про китов, которых иногда можно было увидеть в бухте днём. Майкл же не сводил взгляда с края берега. Ограждения здесь не было.
Пока они преодолевали длинную набережную по пути сюда, в мыслях раз десять подтвердилось то, что Уильяму не стоило пробовать себя в качестве психолога. Тем не менее отступать он не был намерен. Это уже слишком. С этой неуверенностью Майкл и вправду мог облажаться по-крупному. Но поблажек Уильям ему давать не хотел — здесь он был его подчинённым.
Майкл вдруг остановился и обратился к океану, вглядевшись в его блики со слабым интересом, и рука сама обхватила его худое запястье, скрытое под плотным рукавом кофты. Уильям развернул его к себе и нагло боднул лбом, удержав одной ладонью за край челюсти. Тепло щеки его ни капли не сбило. Плотно вобрав воздух носом, Уильям отчеканил, собрав последние мысли:
— Ты, Майкл, — брови недовольно свелись в полной сосредоточенности. Каждый звук должен был быть отчётливо слышен среди морской безлюдной тишины, — Шмидт! Не знаю, как до тебя это ещё дойдёт, поэтому я уже благословляю тебя на то несчастное интер…
— Афтон, — неожиданно перебил его грубый голос воздушной ватой. Глаза быстро, но в привычной манере плавно поднявшись, вперились в него своим серебристым мягким холодком, и Уильям отстранился, ощутив поверх своей ладони чужую — привычно трепетную, но требовательную. — Пожалуйста, Афтон.
Он его даже не дослушал. Он…
Большой палец прошёлся по щеке Майкла, а заметив румянец, Уильям поспешил убрать руку, выскользнув ей из-под другой, словно раскалившейся до предела.
Ох, нет. Что он только что сделал…
— А что будет, когда это произойдёт? — он притёрся щекой к гладкой, немного потной коже чужого крепкого плеча.
— Если ты будешь счастлив с этим человеком, — ответили, без уверенности не подчёркивая пол, — разве это не будет здорово?
Он хмыкнул. Приподнялся, чтобы расцеловать ключицы, пока это вообще представлялось возможным. Пока Вселенная не погасла.
— Я буду рад за тебя. Безмерно рад.
Его погладили по худой спине, пересчитав позвонки. Хмурые брови разгладились.
— Если это произойдёт с тобой, я тоже буду.
Когда палец прошёлся по его щеке, внизу живота Майкла что-то упало. Он заторможенно отнял руку от своего лица, совершенно растерявшись.
Если бы не бой волн и шипение их вздымающейся пены, то, как Уильям выразительно сглотнул, услышали бы даже те, кто спали в ближайших домах.
Они отошли на шаг друг от друга. Майкл потёр немного заболевший лоб. Уильям и сам не оказался рад тому, как стукнулись друг о друга его зубы.
— Ты хочешь сменить фамилию? — прозвучало совершенно спокойно, будто ничего только что не случилось. Этому отозвалось в такой же манере:
— Да… Эта мне не нравится. — Взгляд серых глаз засновал то вверх, то вниз. Естественно.
— Подавай заявление. — Уильям усмехнулся. — На пошлину у тебя деньги найдутся.
Он ни капли не был удивлён этой новости. Наверное, где-то в глубине он уже это знал. Дрянная фамилия Шмидт уже давно пропиталась запахом спирта или чего похуже. Она была как не сходивший с лица синяк. Майкл кивнул. Сейчас он выглядел точно так же, как и в их первую встречу — кротким, не осмеливавшимся издать лишний звук. Может, только ресницы подрагивали больше — он усердно старался смотреть вниз.
Возможно, румянец с его щёк уже сошёл, — Майкл не видел — но всё тепло убежало в грудь.
Хмыкнув как можно непринуждённее, Уильям пошёл дальше — туда, где кончалась набережная и дорога уходила в каменные джунгли. Между ними должен был состояться какой-то диалог, но теперь это стало совсем не важно. Все намерения растаяли в воздухе.
— Ты идёшь? — Он обернулся на Майкла, который, как оказалось, не сдвинулся с места. — Хочешь ещё здесь постоять?
Майкл кротко кивнул. Нет, может, даже воодушевлённее обычного. Если обычно спокойный как удав Майкл вообще мог испытывать подобные эмоции.
— Может, это и вправду поможет мне уснуть.
Больше он на Уильяма не смотрел. Холодный бриз трепал его кудри — Уильям и сам придерживал свою чёлку, чтобы та не лезла беспощадно в глаза. Океан перед ними казался одной большой чернильницей, которая не пропускала сквозь себя свет фонарей. Шумный Бостон в одно мгновение стих. В уши лился только шум волн.
Если на побережье они обменялись ещё парой фраз, то в машине замолчали совсем. Язык связался в узел — Уильям отчётливо это чувствовал. Майкл сидел, отвернувшись к окну в своей привычной манере.
На одном лишь языке замерла фраза, плотно пустив корни. Но он не мог даже прошептать её. Даже подумать об этом не мог.
