Моя роза пустыни

      От зноя становилось трудно дышать. Испепеляющее солнце пустыни жгло кожу. Он шёл сквозь пески за рыжими спинами быков, преследуя видимый лишь ему одному образ.       Утренний свет играл в огненных волосах, рядом с которыми меркли все золотые ожерелья, что он дарил ей. Голубые глаза блестели ярче самой чистой бирюзы, украшавшей маленькие уши женщины, безо всякого труда получившей его сердце.       Стенания плакальщиц и рёв жертвенных животных были такими громкими, что от них голова шла кругом.       Она всегда смеялась заливисто и звонко, точно ребёнок. Его Фива. Его роза пустыни. Его драгоценный цветок.       Хотел бы он сказать, что сходит с ума, видя, как быки тянут ладью с золотым саркофагом, в котором покоится её тело, но это не было бы правдой. Должно быть, это произошло ещё в тот день, когда потерял её. Он никак не мог поверить, что это не дурной сон.       Его Фива танцевала так, что захватывало дух. Каждый изгиб её тела, изящного, словно выточенная из камня фигура, манил к себе и кружил голову сильнее самого крепкого вина. Каждый шаг её длинных тонких ног, каждое плавное движение бёдер, плеч, пальцев — всё это было только для него.       Горячий песок обжигал ноги, не привыкшие ходить босиком. Сегодня сандалии из самой дорогой кожи были ему не нужны. Как, впрочем, теперь и ей.       — Я выполню любое твоё желание, только скажи, — пообещал он, узнав, что Фива носит ребёнка. — Украшения, платья, обувь. Что я могу подарить тебе в благодарность за самый счастливый день в моей жизни?       — Придумайте сами, мой принц, — улыбнулась она, хитро, точно богиня-кошка, и надела на тонкие запястья браслеты, которые он подарил ей недавно.       Он тогда подарил ей розу, редкий северный цветок, который в Саарде удавалась вырастить лишь в городах у Великой Реки. Жизнь в нём вскоре увяла, как теперь и в Фиве.       Вскоре после смерти отца и восшествия на трон, смерть раскинула чёрные быстрые крылья над его домом. Во время важного собрания совета в зал влетела смуглая служанка-иноземка и, упав ему в ноги, произнесла лишь одно слово: «Ирэш». Имя богини смерти.       Он отдал бы всё, чтобы вернуть её к жизни. Только вот богам не было больше дела до его жертв.       Он смутно помнил, как бежал в покои Фивы, умоляя Смерть оставить ему хотя бы дитя. Он готов был отдать ей взамен что угодно, даже свою жизнь. Но она не услышала.       Едва переступив порог он увидел распростёртое на постели бледное, безжизненное тело Фивы. На её груди лежало завёрнутое в пелёнку тело ребёнка.       Мысль, тогда показавшаяся ему спасением, сейчас выглядела так глупо.       Ярет, жену брата — бывшую, как говорили, живым воплощением Ирэш — он нашёл в саду. Вопреки обыкновению, она гуляла одна, оставив служанок плескаться в пруду. Он упал перед ней на колени, заклиная всем святым и обещая все богатства мира, если она вернёт ему Фиву.       — Встань, Рамзес, прошу тебя. Пожалуйста! — Ей с трудом хватило сил, чтобы поднять его с земли. — Я не могу, пойми, не могу. Она потребует другую жизнь в обмен на Фиву, таков закон. Мне нечего дать ей.       — Пусть забирает меня, мне не нужна эта жизнь без них.       Он снова попытался опуститься на колени, но Ярет не позволила, до боли вцепившись в локоть.       — Рамзес, ты молод и, видимо, поэтому не понимаешь, что произойдёт с Саардом, если ты умрёшь. Мир, который веками строили наши семьи, рухнет.       — Плевать я хотел на мир! Я отдам тебе трон. Ты станешь царицей, как всегда и мечтала! Умоляю, помоги!       — Рамзес, я понимаю: горе помутило твой разум, но ты не можешь позволить себе наслаждаться безумием вечно. Я не могу выполнить твою просьбу и не советую искать помощи у других.       — Тебе легко говорить. А как я буду жить без них, ты подумала?       — Долго и счастливо, мальчик мой, — холодно ответила Ярет, но тут же смягчилась: — Послушай, я понимаю, тебе тяжело. Но так уж вышло: ты отвечаешь не только за себя, но и за людей. Я знаю, ты этого не выбирал, но, раз так решили боги, мы должны следовать их воле. А Фива забудется, когда на её место придут другие. Царя всегда окружает много женщин, тебе ли не знать.       Он проклинал её, умолял, уговаривал, но она больше ничего не ответила ему и отказывалась разговаривать вплоть до самых похорон.       Вопреки обычаям Саарда, он повелел украсить достроенную часть своей гробницы и похоронить Фиву и сына там, чтобы хотя бы после смерти они могли воссоединиться. Совет был не рад узнать о таком решении.       — Да не разозлится на меня мой повелитель, — один из министров, тот, что служил ещё его отцу, первым прервал повисшее молчание. — На всё ваша высокая воля, но похоронить наложницу, пусть даже родившую дитя, в гробнице с царем… Боюсь, так никто из ваших предков не поступал. Люди вас могут… не понять.       — Мне не нужно ничьё понимание. Я буду делать так, как считаю нужным.       — Безусловно, мой господин. Но, может, стоит похоронить с собой только дитя? Это всё ещё большая редкость, однако случаи известны.       — Царь здесь я. Решать мне.       — Безусловно, мой господин, всё по великой воле вашей, — вынужден был уступить советник, и к этому разговору больше никто не возвращался.       — … да не сотрётся твоё имя в веках.       Рамзес будто только что услышал голос жреца, проводившего погребальную церемонию. Фива последний раз показалась ему и исчезла в темноте нижних ступеней гробницы, высеченной вдали от всего мира.       — Да будут помнить и чтить тебя родные.       Слуги зажгли факелы и осветили путь внутрь. Плакальщицы остались стенать снаружи, и чем дальше Рамзес уходил в холодный темный коридор гробницы, тем меньше было их слышно. Пока жрец окуривал травами погребальную комнату, наскоро расписанную привычными сценами пиров и охоты, рабы расставляли по комнате подношения богам и вещи, которые могли бы пригодиться умершим в другой жизни. Со стены на них смотрела Фива (он сам настоял, чтобы её нарисовали рыжей, какой она и была), держа на руках сына, которого Рамзес так и не нашёл сил увидеть. По словам Ярет, мальчик был похож на него.       — Да будет твоё имя бессмертно в Фивах и номах.       «До встречи под другим Солнцем, моя роза пустыни».