Общая доля

      Что такое ответственность? Каждый мог ответить на этот вопрос по-своему: для кого-то ответственность выражалась в умении признавать необходимость определённых действий, для кого-то в умении принимать наказание за ошибки. Но что это значило для Аланги?       Он ведь всю жизнь стремился быть хорошим мальчиком. Как же быть теперь?       На руках его юного подопечного замёрзла окончательно остывшая масанская кровь: и без того холодную, на морозе лёд сковывал её почти моментально. Алые брызги россыпью кровавого бисера вышили тяжёлые полы одежд: даже на черном было видно их узор. Кукольное личико несуразно детское и обманчивое осталось таким же бледным и бесстрастным — иллюзиям был неведом стыд и мороз. На длинных тонких пальцах вырисовались багровые дорожки — этим рукам не нужно было теперь даже оружие, чтобы убивать.       — Это последние. Детей я отпустил.       Аланга вздрогнул. Именно он когда-то вложил в эти совсем ещё детские ладони осиновый кол.       Сонга повернулся к нему всем телом и улыбнулся. Тяжёлое, словно после бега, дыхание взвивало в воздухе облака пара. Тёплого. Живого.       — Теперь легче… И не смотри так. Они ведь сами виноваты — они заслужили. Ты согласен?       Аланга был согласен. Малкавианы и правда тогда напали первыми — решили, что Тёмный Двор им не соперник, что навы — не хищники, что Земля — их новые угодья. Что тронуть нава — хорошая идея. Наивно. Неправильно. Глупо.       Сонга почти смеялся, хотя повод для радости был сомнительным — юноша стоял посреди залитой кровью поляны, которую словно ряды гарок окружали хмурые ели. На чистом свежем снегу лежало несколько тел. Перекошенные от ужаса лица покойников застыли погребальными масками. Масаны ведь и при жизни холодные — какая разница — мёртвые или живые?       — Ты так легко их убил…       Аланга понимал, что это именно он тогда, во время казни Ядвиги Малкавиан, заставил Сонгу сделать первый удар. Они сделали его вместе — для Аланги это была рутина, почти что повседневная работа, для Сонги — первая отнятая жизнь. Пускай повод был — за страшные муки плата должна быть высокой — Сонга был не из тех, кому лить алую по душе.       Был?       — А почему мне должно быть сложно? Когда эта сумасшедшая сука глумилась, ей было легко! — мальчишка рассмеялся и со злостью саданул остроносым сапогом по оторванной голове. Хлюпнуло.       Аланга поморщился: череп мужчины и так был проломлен, зияя голодной мокрой дырой. Теперь на неестественно белой коже красовался прилипший на кровавые подтёки снег.       — Раньше тебе было сложно…       Он тяжело вздохнул. Для Аланги чужая смерть была делом привычным. В конце концов он гарка, ему часто приказывали убивать. В бою лишним эмоциям не место: его учили следить за противником, а не ненавидеть его. Отнятые жизни воспринимались как достигнутые задачи. Как уборка. Удалось вычистить побольше грязи — молодец, продолжай в том же духе, убирать мусор — это полезно. Не удалось — что ж, не беда, к грязи едва ли бывает что-то личное, но в следующий раз стоит постараться получше. Но когда убийство становится личным — появляются эмоции. То, что делает уязвимым и слабым. То, что может захлестнуть в неподходящий момент. Так считал его учитель и так считает он сам.       — Раньше я боялся. Теперь их страх — моя сила! Я не жертва, не цель для охоты и не пища! Я тоже хищник!       Аланга опустил голову. Хоть он и разделял его боль и негодование — эти Малкавианы заслуживали смерти за деяния своих сородичей — смотреть на последствия было сложно. То, с каким маниакальным упорством юный подопечный расправлялся с родственниками обидчицы пробирало даже видавшего виды гарку.       Сонга не должен был таким стать. В его возрасте нужно бегать с муляжом катаны и играть в прятки с ровесниками, а не отлавливать по лесам кровных врагов. Он должен зачитываться повестями времён Империи или слоняться без дела как любой нормальный ребёнок. Или уже не ребёнок?       Где-то в стороне ещё корчился в муках масан, выблёвывая остатки своих внутренностей. На губах бедняги пузырилась черная пена, а в глазах не осталось разума — напиться навской крови он выбирал не сам.       — Я просто не ожидал, что ты на такое способен. Мне казалось ты…       — Беззащитен? — подсказал Сонга сломавшимся голосом. — Нет. Сейчас нет. Я могу мстить сам. Да, без тебя я бы не решился вогнать этой суке кол в сердце, но сейчас я жалею, что не позабавился с ней как следует. Ничего, потомков много будет, я с процентами верну, — озорной блеск в изменённых Тьмой глазах читался без труда.       Аланга поднял взгляд на его лицо. Детское, невинное. Желающее крови.       Они ведь не масаны. Откуда это?       — Кровная месть — традиция, на которой держится сплоченность семьи. Но…       Аланга замялся. Нет, ему не было жалко убитых, он не станет отговаривать Сонгу от дальнейшей мести, просто… Он хотел остудить его пыл. Такой горячий посреди январской стужи стылого леса. Неправильный. Непривычный. Недетский.       — Я не отказываюсь от твоей помощи. Да, я могу сам топить их в… — Сонга запнулся, не решаясь озвучить в чём и кивнул головой в сторону доживающего последние мгновения масана. — Но знай: без тебя я бы не смог. Масаны… Сами виноваты. Ты же понимаешь?       Он понимал. Он всё прекрасно понимал. В памяти ещё были свежи терпкий запах чёрной крови и удары плетей. Именно по его недосмотру тогда случилась трагедия. Аланга дал слабину, поддался сначала детским уговорам, а потом ярости. Череда нелепых ошибок выстлала дорогу для большой беды. Сонге тогда встреча с мятежниками едва не стоила жизни.       Ответственность за рождение этого монстра всегда будет лежать на нём. Оставалось понять — готов ли он последовать за ним по кровавой тропинке?       Аланга задавал себе этот вопрос только первую сотню лет. Потом ответ уже и не требовалось искать.       Опустошённая, освещённая лишь светом взошедшей в зенит луны деревня ощерилась острыми пиками деревянных заборов, словно дикий зверь, готовый искусать незваных гостей. Жителей не было видно — залитые кровью следы уходили в лесную чащу. Челы спасались бегством — когда в их дома после заката явились голодные чудовища с человеческими лицами мало кому удалось уцелеть.       Вот только на беду чудовищ в полночь пришли и за ними.       Аланга тащил по снегу упирающуюся девицу в изодранном сарафане, намотав её косу на руку, как поводок. Масана шипела, брыкалась и сверкала налитыми алым глазами, но всё тщетно — она даже не могла его видеть. Непроглядный, накрывший деревню морок, словно ядовитый туман отравил всех прятавшихся по норам гадов.       — Я ещё одну нашёл. Пока твоя завеса стоит, они не смогут найти дорогу в лес. Нужно продолжать осматривать дома.       Из распахнутой настежь двери избы пошатываясь вышел Сонга — высокий, заметно возмужавший с тех пор, как впервые познал вкус чужой крови, уверенный, сильный. Аланга не мог насмотреться — таким подопечный нравился ему гораздо больше. На руках молодого, совсем недавно ставшего мастером иллюзий нава красовалось кольцо-печатка — символ его положения. Он получил его далеко не сразу, но получил. Потому что был достоин.       Они вместе выследили небольшую группку масанов ещё в Новгороде и теперь настигли их во время набега на захолустную деревеньку. Масанская семья из нескольких десятков вампиров успела оставить за собой яркий след. Пройти по нему было не трудно.       — Чудесно! К рассвету точно управимся! — Сонга стёр с лица тыльной стороной ладони печную копоть и весело рассмеялся. Несмотря на возраст, он никак не мог оставить своего ребячества. Блеснувшие из-под шапки с меховой оборкой жёлтые всполохи напоминали искорки в костре.       Аланга улыбнулся.       Его больше не пугала ответственность, как и то, сколько крови прольёт его подопечный. Пускай льёт, она ведь красная и холодная, а значит, ничего не стоит. Осознание этого дарило уверенность.       — Что с девкой сделаем? — Аланга потянул её за косу — он прекрасно знал как это больно, его самого учитель не раз так хватал — и продемонстрировал добычу Сонге.       — Если тут есть свиньи, можно скормить им, — с наигранной скукой отозвался иллюзионист и в одно мгновение оказался рядом. Девушка, до этого момента пребывающая в бесконечном тумане, вдруг на мгновение сфокусировала на его лице озлобленный и испуганный взгляд. Его ладонь легла на её щеку и в следующий момент масана перестала трепыхаться, словно лишилась чувств.       — Она в сознании, просто не сможет двигаться, — Сонга улыбнулся и поднялся на ноги.       Аланга смотрел на него с одобрением. Учинённый масанами погром ему совершенно не нравился: человский царь и так наслышан про «нечисть». Мало ли куда приведёт эта кровавая дорожка. Тайному Городу и Тёмному Двору это было совершенно не с руки, особенно после так называемого «сезона истинных чудес». К тому же… проливать кровь врагов вместе было до одури волнительно.       — Я отнесу сам.       Конечно, солнце справится лучше, но отдавать ему тело масаны было бы слишком просто — пускай хищник узнает, какого быть пищей. Остальным они тоже преподадут этот урок. До рассвета ещё полно времени. Да и свиньи всегда голодны.       Теперь это их общая ответственность. Это с самого начала должна была быть их общая доля.       Время расставило всё на свои места.       Где-то в глубине души Аланга понимал, что поддаётся соблазну. Сначала он закрыл глаза на жестокость, что взрастил своими же руками, потом позволил жестокости увлечь себя, заразить гневом. Теперь же… Он больше не думал о том, правильно ли поступает. Правильно. Месть должна стать общей, как боль, что некогда пришлось вынести, как поход во Тьму, что незримыми нитями связал то, что можно назвать душами, как обожание, граничащее с безумием.       Аланга упивался тем, как легко изящные когти рвали глотки вампиров, как отбивали пальцы похоронную дробь по чужой бледной коже и как разум покидал тех, кого Спящий зачем-то сделал разумными. Они ведь всегда оправдывались голодом, своей природой. Какие они тогда вообще разумные?       Из века в век они приходили за кровавым долгом — Сонга же обещал забрать с процентами. Круговорот ненависти, запущенный однажды, сложно остановить. Впрочем, ни одна из сторон пока не напилась чужой крови. А ещё загнанные в угол звери оказались способны не только скулить, но и кусаться.       Звонкий и чистый женский голос звенел словно хрусталь, разливаясь под громогласные раскаты оркестра. Звук надвигался грозовым фронтом, гремел, отражаясь от стен громадного зала оперного театра. Блеск сусального золота на величественной люстре, сотни ярких бликов в подвесках, красных бархат сидений в партере и головокружительная высота балконов — таким был храм искусства.       Тут принято носить маски и эстетствовать — Сонга явно был как дома.       — Деметра Малкавиан совсем потеряла совесть, но замечу, чувство вкуса у неё не отнять, — мастер провел рукой по изящным периллам и оглядел зал. Они заняли места на балконе второго яруса. Явиться на место грядущей кровавой бойни во фраках, словно на свадьбу, да ещё и смотреть на всё свысока — только навы так могли.       — Учится у врага, — Аланга хмыкнул и огляделся вслед за ним. Сценой для кровавой вакханалии масаны выбрали недавно построенный Большой Театр. Уговор был один: челы не пострадают если на представление явится лично глава мастерской иллюзий. Никаких гарок. Никакой магии. Безумцы были готовы сорвать многовековые маски прямо перед лицом всего высшего света самой большой ныне существующей человской империи. Малкавианы, этим всё сказано.       — В таком случае ей следовало поучиться ещё. Урок не усвоен, — Сонга презрительно скривился, словно сноб из дворянского общества. За прошедшие века он приобрёл стать и мужественную сдержанность в манерах, но то была лишь одна из масок. Аланга знал, сколько насмешливого ребячества кроется за этим фасадом.       Иронично, что нелюди невольно перенимают у челов модели поведения и веяния моды — сложно не проникнуться, будучи окружённым. Сонга исключением не стал: образ светского бездельника, воспетый одним человским поэтом, вошёл в моду и в Тайном Городе. Чего греха таить, даже комиссар Тёмного Двора от части разделял этот модный типаж.       Когда веками живёшь среди тех, кто быстро умирает, смена эпох отчётливо отражается в успевших возникнуть личинах. Время постоянно облачало их в новые одежды, а они и не замечали.       — Ты её чувствуешь? — Аланга ощущал себя мишенью на стрельбище, но держался спокойно. Выданные в Цитадели артефакт надёжно скрывал его сущность от любого магического сканирования. Если его засекут — он готов пролить кровь.       — Да. Правда тут полно масанов, не могу выделить её ауру из толпы. Слишком много. Но… Это уже не важно. Я ударю по площади.       Аланге нравилась эта уверенность в голосе. Он подрагивал от предвкушения, пытался высмотреть вампиров среди челов, приценивался, чью голову стоит снести первой. Если Спящий подарит ему такую возможность. Гарка очень надеялся, что подарит. Жестокому богу жестокий последователь.       — Они ведь в курсе кто ты, не боишься, что планы сорвутся?       Сонга лишь хмыкнул, от чего закрытое на половину театральной маской лицо стало бессовестно самоуверенным.       — Если бы был малейший риск, комиссар бы меня сюда не отпустил.       — Замечу: он отпустил тебя со мной.       — Было бы глупо оставить меня без прикрытия. А глупость — уж явно не его удел. Всё рассчитано. Нужно просто сыграть по нотам.       Певица на огромной словно поле для гольфа сцене взяла высокую и чистую ноту — когда звук замер, внутри всё будто то рухнуло в пропасть. Воздух наполнился предвкушением, застыл, обозначив хрупкость мгновения. Это было похоже на затишье перед бурей. Будто наэлектризованные, все ожидали нового подъёма. Кульминация. Скоро грянет гром.       Двое навов тоже замерли: Аланга буквально шестым чувство уловил опасность, нависшую острым лезвием кинжала, и приготовился отражать удар. Сонга внешне остался спокоен, хотя за маской скрыть мандраж было не сложно. Он коснулся подушечками пальцев кольца-печатки с жёлтым камнем, потёр серебристый металл и резко поднялся, в один шаг оказавшись около перилл балкона.       Масаны думали, что спланировали всё идеально. Как прирождённые хищники, они были наделены весьма необычным талантом — магией крови, позволявшей управлять чужой волей. Столь необычная в рамках Тайного Города сила не нуждалась в стационарном источнике, зато нуждалась в другом — выпитой крови. Масаны были прирождёнными менталистами. Челы, собравшиеся в зале, стали их куклами — небольшой отряд вампиров смог повлиять на разум всех присутствующих. Вот только противник им попался уникальный.       Мастерами иллюзий в Тёмном Дворе зачастую становились сильные маги с хорошими задатками. Для навов подобный набор был практически повсеместным явлением. Но от мага требовалась не столько сила, сколько умение чувствовать энергетически потоки и улавливать такие тончайшие материи, как импульсы в чужой нервной системе.       Сонга был сильным магом. А ещё он был хорошим эмпатом и дотошным практиком, расколовшим не одну голову в процессе обучения. Морок ведь, по сути, обман мозга, простецкое внушение. Он идёт рука об руку с иллюзиями, но всё же ими не является. И именно сила внушения и умение завладеть чужой волей делали иллюзионистов и Сонгу, в частности, теми самыми идеально опасными противниками для масанов. Они туманят рассудок жертвы, он — тоже. Они лишают воли, он — тоже. Они терзают жертв, он — тоже.       Они — безумные дети ночи, он — подлинный сын тьмы.       Сонга как и обещал ударил по площади. Сила, с которой он воздействовал на челов, просто лишила их сознания. На кресла и пол осели бесчувственные тела. Им и правда лучше поспать. Остались лишь сбитые с толку масаны, затесавшиеся среди толпы, словно волки в овечьих шкурах. Смертники.       Аланга успел заметить, как они повернули головы в сторону балкона и как загорелись красным десятки глаз. Но Сонга не стал бы мастером, если бы оставил всё так. Его сил хватило, чтобы взять под контроль толпу. Даже самые сильные маги без подготовки и дополнительного усиления так не могут. Подобное мог провернуть только высококлассный иллюзионист со специальным артефактом. Только Сонга.       Масаны не успели исполнить угрозу, не успели даже ответить на его выпад. Схватившись за головы они словно марионетки стали выходить в проход между сиденьями в партере и поплелись к сцене. Десятки сопротивляющихся болванчиков на невидимых нитках собрались перед зрительным залом словно труппа в конце выступления. Они не смели ослушаться воли кукловода. Не могли, потому что подобный уровень был дня них недостижим.       Сонгу заметно потряхивало: он вцепился скрючившимися пальцами в лакированные перилла, оставляя следы. Скрежеча зубами, он держал пленников под контролем до тех пор, пока не явились гарки — и пускай это заняло считанные секунды, силы потребовались титанические. Воины в чёрном стремительно, словно выпущенные из лука стрелы, заполонили сцену, хватая беспомощных вампиров. Пыл тех, кто ещё мог сопротивляться остужали холодные лезвия катан. Хорошо, что у комиссара давно был заготовлен план, они просто разыграли его пьесу по нотам.       По подбородку скатилась крупная чёрная капля и иллюзионист повалился на бок без чувств. Аланга успел поймать его. У сильной магии всегда есть цена. Поэтому Сонга предпочитал не использовать её: однажды он просто не сможет расплатиться.       — Не позволю тебе больше себя так изводить. Запретить бы тебе все эти фокусы… — Аланга поудобнее перехватил тело. Сонга совсем обмяк, будто взаправду умер, а не лишился чувств. По бескровному, белому словно снег лицу прочертили дорожки чернильные капли.       Аланга позволил себе снять маску: чёрные склеры безучастно смотрели в полоток, а собравшаяся в уголках глаз кровь стекла по скулам, словно слёзы.       Сердце тревожно сжалось. Если бы он не знал, что его драгоценный мастер скоро очнётся, лишился бы рассудка от горя. Сонга умел пугать. Даже не нарочно.       Они были слишком близки, чтобы демонстрировать это на публике. И слишком друг к другу привязаны, чтобы не волноваться.       Когда-то они вместе встали на путь мести — один с трезвой головой, второй отравленный ненавистью. Но со временем кое-что всё же изменилось. Теперь Аланга ощущал себя ярым фанатиком, готовым сжигать на костре любого повинного и невиновного, в то время как Сонга… остыл? Когда они собирались в условленном месте, гарка заметил, каким отрешённым и даже уставшим был иллюзионист. Словно и не было былого огня ненависти, словно остались лишь угли, что тлели после сильного пожара. Сонга подошёл к делу с холодной головой. Аланга же сгорал от предвкушения — он хотел бойни.       Сегодня они могли бы разделить ответственность за гибель сотен ни в чём не повинных челов. Это не их месть, не их война, не их дело. Но не разделили.       Как ни странно, Спящий умеет миловать. Только вот навы миловать не умели.       Масанов ждали "кладовые братской любви", а челам потом пришлось поверить в некий усыпляющий газ и несостоявшийся теракт радикальных революционеров из «Народной расправы». Все остались при своём.