Не отец

Чем дольше Антон жил с Оксаной, тем сильнее убеждался: Глебка ему послан свыше, чтобы показать — не с каждым можно договориться. Глеб был невозможным в общении. Как бы Антон ни подступался, что бы ни предлагал и о чем бы ни просил, ответ был один: — Ты мне не отец! С разными интонациями, с разной степенью подозрительности и возмущения в голосе, но с единой сутью. «Оставь себе все то, с чем пришел, и отвали» — даже если Антон приходил с тем, о чем Глеб мечтал. Антон ни разу не видел отца Глеба и не знал, на кого равняться, но продолжал пытаться: помогал с домашками, решал школьные проблемы, не наседал с требованиями, даже убедил Оксану поставить на дверь в комнате Глеба щеколду, чтобы защитить его личное пространство — но все было без толку. Щеколду — и ту Глеб оторвал в первый же вечер, а потом продолжил вопить, стоило кому-нибудь сунуться в его логово. Антон чувствовал, как упрямство перерастает в раздражение, но старательно держал себя в руках. Антон был благодарен Оксане за ее попытки вмешаться, но все чаще просил ее не лезть — чтобы не портить своим присутствием отношения Глеба с матерью. Антон обещал себе, что не сорвется, и делал все, чтобы стать для Глеба хотя бы сносным отчимом. Новость о командировке Оксаны Антон принял с достоинством, хотя и понимал — в этой битве выживет кто-то один. — Главное, чтобы дома была еда и чистые трусы — с остальным он или сам справится, или до моего возвращения дотерпит, — обещала Оксана, видимо, понимая то же. — Все будет хорошо, — улыбался ей Антон, надеясь, что они смогут сохранять нейтралитет. В конце концов, всего-то пять дней! Даже меньше, если учесть, что улетает Оксана в обед. — Не ссорьтесь, — просила Оксана через пару дней, по очереди чмокая их с Глебом в щеки. Глеб при этом так закатил глаза, что Антон впервые в жизни оказался готов поверить в байки про «таким и останешься». Ну не могут человеческие глаза так вращаться без последствий! А может, Глеб — робот? Запрограммированный на преданность одному конкретному отцу робот, не способный подпустить к себе кого-то еще… — Если что, звони родителям, они помогут, — шептала Оксана, пока Антон грузил ее чемодан в такси, а Глеб хмуро смотрел на них от подъезда. — Все будет хорошо, — повторял Антон, обещая себе: он не станет звонить Оксаниным родителям, пока Глебу не начнет грозить реальная опасность. — Беги, собирайся, — говорил Антон, когда такси скрылось за поворотом, — подброшу тебя в школу, чтобы не опоздал. — Все равно опоздаю, — цедил Глеб, нарочито медленно топая по лестнице. — А я тебе записку напишу, что ты по уважительной причине. — Ты мне не отец. Антон молчал, предпочитая думать, что записки от «не отцов» просто не имеют силы. В школу ехали молча, и Антону в этом молчании чудилась надежда. До самого вечера Глеб будет в школе, а он — на работе, потом часа четыре совместного пребывания дома — и спать, а там и новый день. Продержатся ведь? Должны продержаться… — Хорошего дня! — пожелал Антон в спину уходящему Глебу. Глеб в ответ поднял руку — с уверенно оттопыренным средним пальцем. Антон стукнул по рулю. И заказал пиццу на вечер. Первый день Оксаниной командировки и правда прошел спокойно. Разумеется, Глеб напомнил про «не отца», увидев Антона с коробками, и ужинать ушел к себе — но не кричал, не сбегал и, кажется, даже не жаловался Оксане, когда она позвонила — а это уже было неплохо. — Слушается? — спрашивала Оксана, когда настала очередь Антона с ней говорить. Антон вспоминал прошедший день: дерганные движения, хлопанье дверью, демонстративное оставление тарелки около раковины, средний палец… — Слушается, — врал Антон, почему-то уверенный, что жаловаться — не выход. Когда на следующий день Антону позвонили из школы, больше всего он удивился тому, что у них вообще есть его номер. Новости о разбитой раковине, драке с охранником и бранной лексике удивляться не получалось — будто так и должно было быть, будто только этого и оставалось ждать в Оксанино отсутствие. — Че вдруг он! — возмущался Глеб, стоило Антону пересечь порог школы. — Он мне не отец! Антон был готов демонстрировать паспорт и доказывать, что имеет отношение если не к Глебу, то хоть к Оксане. — Твой отец сказал звонить Антону Олеговичу, — оправдывалась женщина, сидевшая с Глебом в кабинете. Смотрела она при этом на Антона, и от этого было вдвойне неловко. Домой опять ехали молча, и в этот раз тишина Антону не нравилась. В этот раз тишина кричала — он не справляется. Ничего не хорошо. Глеб продолжал топать, дергаться и хлопать дверьми, но во всем этом Антону виделся не привычный хамоватый вызов, а отчаяние. Желание позвонить Оксаниным родителям жгло душу, но ощущение, что это его последний шанс, тушило пожар. «И что делать?» — спрашивал себя Антон, перебирая вариант за вариантом и каждый раз разбиваясь о звучащее в ушах «он мне не отец». — Что будем делать? — спросил Антон, сидя напротив Глеба, в его комнате, в которую во все другие дни его не пускали, и отчаянно надеясь, что выход есть. Глеб смотрел исподлобья и тяжело дышал. — Так не может продолжаться, — пытался построить диалог Антон. Глеб слабо вел плечами и не отвечал. — Я должен что-то предпринять, — объяснял Антон. Глеб сжимал губы. А потом вскочил, выбежал из комнаты, затопал по коридору, принялся хлопать дверьми и дверцами. Антон успокаивал себя тем, что входная дверь пока не хлопала, и глушил растущее раздражение попытками Глеба понять. Глеб вернулся, швырнул Антону что-то под ноги, крикнул: — На! Предпринимай! Антон с опаской поднял с пола ремень, силясь все осознать, посмотрел на Глеба. Глеб стоял, крепко сжимал кулаки и трясся, будто его под пресс поместили. Антон перекручивал в голове все, что так или иначе умудрялся узнать о жизни Глеба и Оксаны до его появления. — Он позволял себе то, что настоящий мужчина позволить себе не может, — сказала как-то Оксана, когда Антон спросил, почему она развелась. — Отец бы выпорол? — спросил Антон. Глеб кивнул — коротко, резко. Как только голову себе при этом не оторвал? Люди так не кивают. Может, с Глебом потому и не получается по-человечески, что он — не человек? Антон посмотрел на ремень — свой ремень, брючный, совсем недавно купленный под свадебный костюм. Антон не хотел, но в голове все равно всплывало: все обидные слова, все хамство, средние пальцы и попытки задеть, все разбитые подарки и вся отвергнутая помощь. — Я тебе не отец, — сказал Антон, картинно выбрасывая ремень из комнаты, с глаз долой. Глеб проследил за этим полетом — и взорвался, принялся сыпать проклятиями и оскорблениями, клялся в вечной ненависти и размахивал руками, то пытаясь дотянуться до Антона, то стуча по окружающим предметам. Антон пытался его успокоить, пытался говорить. Антон капитулировал, обещая себе, что позвонит Оксаниным родителям, если истерика не прекратится в течение часа. В комнате Глеба стихло через сорок семь минут: он уснул посреди погрома, будто истратил все силы до капли и выключился, лег на подзарядку. Антон знал — ему нужна помощь. Антон не спешил о ней просить. К ужину Глеб вышел сам: наложил себе макарон в тарелку, плюхнул сверху котлету, уселся за стол. Антон молча жевал, стараясь не смотреть в его сторону, чтобы не спугнуть. — У меня полка в шкафу сломалась, — глядя в тарелку прошептал Глеб. — И ящик в тумбочке не задвигается. — Починим, — пожал плечами Антон. — А еще я телефон разбил. Антон едва не попросил показать — передумал, пообещал: — Завтра вечером заедем в сервис, пусть посмотрят. Глеб шумно втянул в себя воздух, принялся напихивать еду в рот. Антон доел, поднялся, попросил: — Маме не говори про школу. Пусть не переживает. Глеб кивнул — осторожно, мягко. Как человек. — Все равно ты мне не отец. — Не отец, — спокойно согласился Антон, выходя из кухни. Найти инструменты было несложно, а вот достать их оказалось проблематично: пришлось вытаскивать из шкафа обувные коробки, пакет летних вещей и даже Глебкины ролики, чтобы до них добраться. Антон едва не упал с табуретки, пока высвобождал заветный ящик, выругался, стукнул кулаком по стенке шкафа. Почти решил, что выдаст инструменты Глебу — и пусть возится, как хочет. Почти решил, что деньги за ремонт телефона вычтет из его карманных — и так уже заплатил за школьную раковину! Почти решил, что нет смысла стараться. В кухне зашумела вода, а потом хлопнула дверца шкафа с посудой — тихо, осторожно. Шкаф чинили молча, но в этом молчании Антону чудилось не привычные неприятие и враждебность, а неловкость и настороженность. Отцом он Глебу так и не стал. Но про «не отца» больше не слышал.