cassette 1

мэтью подтирает размазанную подводку, пока голубой свет в туалете не даёт разглядеть вены. от собственного отражения блевать хочется больше, чем от смеси спирта с яйцом. в прочем, реальность плывёт настолько сильно, что сок не может слишком долго думать об этом. телефон гудит от приходящих уведомлений, обращать на него даже небольшую долю внимания сил нет. дверь туалета распахивается; ханбин смотрит на младшего жадно, почти безумно. — ты под кайфом, да? — язык парня заплетается, он почти падает, но успевает вовремя ухватиться за край раковины. он и сам слабо верит, что ему ответят. сон слишком широко и неестественно улыбается, зрачки расширены настолько, что мэтью кажется, что они мигают вместе с лампой над головой. когда ханбин пытается прижаться своими губами к его, колени мэтью инстинктивно подгибаются. старший ведёт пальцами по синякам на чужой шее — сколько раз за сегодня другие оставляли на теле мэтью отметины не помнит и он сам. слишком грязно, мерзко и тошно. хочется умереть прямо здесь, не существовать в этом мире никогда. если бы сок мог выбирать, он бы умер под ханбином, пока толстый член выбивает из него остатки чёрной души. — тише, ухён, тише. ещё минута, и я всё решу, — ханбин не спрашивает разрешения, потому что знает, что младший всегда согласен прогнуться под ним. обтягивающие штаны спускаются с бёдер, ягодицы оголяются. мэтью улыбается, чувствуя, как ханбин входит в него одним идеальным толчком. мир ломается перед глазами, и он лишь утыкается лбом в зеркало перед собой. мэтью целует жадно, впиваясь губами до крови, кусает язык, оставляя во рту неприятный привкус железа, который мешается с остатками гари сигарет. джиун подхватывает под бёдрами, чтобы после кинуть младшего на комканную простынь. сок стонет вновь и вновь, млеет от каждого чужого касания, растворяется в моменте. в темноте не видно греха — лишь манящие в ад карие глаза, которые джиун полюбил до боли в сердце. осень растекается по окнам, оставляя разбитые капли стекать со стёкл. джиун допивает последний бокал и откидывает его куда-то на полку. гром оставляет шум в голове, перекрывая все проносящиеся мимо звуки. мэтью снова где-то носит, как было и всё прошедшее мимо лето. ким прикрывает глаза, чтобы вновь забыться. даже лёжа под ним, сок никогда не станет до конца его. алкоголь не расслабляет, а лишь дурманит разум, разрешая полностью отдаться своим желаниям. язык скользит по пухлым губам, пока в голове возникает образ чужой зацелованной шеи. солнце давно зашло за горизонт, скрылось за облаками и мраком синевы; вслед за ним уходит и луна, оставляя на улице лишь кромешную темноту. мэтью тоже пьяный, не столь от вина, сколько от желания. зрачки расширяются, а руки скользят по груди джиуна, вырисовывают на ней узоры, чужие инициалы и разбитые сердца. ким клянётся в любви в тысячный раз, мэтью улыбается на все слова и берёт в рот его пальцы. водит по ним языком, умело и ловко. джиун физически ощущает неправильность происходящего, однако не пытается как-то противиться. он целует везде, где может: лицо, шея, плечи, руки, грудь. оставляет синяки на тонкой талии и размазывает подводку по чужому лицу, облизывает щёки. мэтью жалобно выдыхает, прося больше. джиун спускается по ключицам вниз, ведёт губами по груди, кусает возбуждённые соски, вырывая из горла хриплые крики. мэтью обнажен телом, джиун перед ним — душой. ким вспоминает все сказанные вечером слова и мечтает, что утром сок о них и не вспомнит. джиун тоже постарается забыть. возбуждение старшего давит мэтью на бедро, глаза неестественно отблескивают. джиун сжимает зубы, когда младший начинает двигать ногой. сок трётся через ткань брюк и белья парня и думает о несправедливости своего положения — его самого раздели ещё на кухонном столе, пока слизывали с подбородка пролившийся мимо рта алкоголь. парень тянет рубашку кима в разные стороны, вырывая пуговицы из петель. джиун не помогает, а лишь выжидающе смотрит насквозь, ведя пальцами вниз. когда руки оказываются на чужих ягодицах, ким вновь облизывается и разводит мышцы в стороны. костяшки белеют от приложенной силы, в которую джиун вкладывает всё желание. рубашка стягивается с плеч, и мэтью целует парня в шею. — ну же, джиун, я ведь знаю, как ты хочешь меня, — мэтью ведёт языком по чужим губам и опаляет их теплотой дыхания. — так возьми наконец. джиун тихо стонет и впивается в чужие уста; мэтью в поцелуй улыбается и обхватывает шею старшего. ким скидывает свою рубашку на пол и тянет мэтью на себя, садясь у изголовья кровати. сок растёгивает ширинку старшего, седлает его бёдра и берёт возбуждённый член в руки. оглаживает головку пальцем, собирает смазку и ногтем ведёт по выпирающей вене. слишком хорошо, слишком приятно; ким задыхается своими ощущениями и прикрывает глаза. запах чужого тела вперемешку с собственным дурманит, уносит в воспоминания о прошедших днях вместе. разбитые мечты собираются в укусы на шее, выливаются в сухом вине. сколько бы джиун ни уходил, душа всегда возвращается в объятия мэтью, ведь только в них она может обрести покой. парень смирился, что его судьба — спасать. мэтью любит ханбина, а не его. мэтью хорошо с ханбином, а не с ним. мэтью будет унижаться перед ханбином, принимать и отдаваться, купаться в мефедроновых ласках июня; думать об этом день и ночь. и в который раз возвращаться в руки кима, чтобы воспаленное нутро обжигала мимолётная нежность. сок берёт в себя всю длину без каких-то прелюдий. стонет от приятной боли и заводит руки за спину, впиваясь ими в колени джиуна. ким сжимает зубы, оставляет синяки на талии. хочется видеть глаза, но веки напротив крепко сомкнуты. на ресницах без притворства горит лишь желание, но тёмный омут за ними всегда хранит страдания. им уже давно за двадцать, так куда же они идут? ад манит своей красотой, демоны над ушами тихо шепчут дурманящие речи. прости меня. мэтью гудит невпопад, еле разбирая буквы в собственной голове. двигается всё так же умело и ловко, будто он создан лишь для того, чтобы его трахали разные мужчины. вселенные взрываются за тонкой кожей, расцветают багровыми пятнами под сильными руками и отдаются лишь привычной болью. пара правильных фраз, к которым мэтью никогда не был готов, льются в уши самой чистой музыкой. дождь плачет за окном, вспоминая об искренних чувствах, похороненных заживо в потёмках. из груди вырываются новые хрипы и тихие рыдания от общего напряжения. мэтью старается улыбнуться своей самой манящей улыбкой, обнимая джиуна за шею. старший вбивается в него так отчаянно, будто завтра не наступит. мэтью отдаётся ему, представляя, что это член ханбина. руки ханбина, губы ханбина. мелкие дорожки от шрамов раскрашивают предплечия; ким целует каждую белую полосу и укладывает мэтью под себя, не выходя из парня ни на секунду. глубже, сильнее, быстрее — сок лишь захлёбывается в ласке, пытаясь утонуть окончательно. джиун кусает до крови. даже если они досидят до пяти утра, пропасть между ними никогда не заполнится. завтра мэтью расскажет ханбину, как джиун брал его ночью, но не получит от сона и капли ревности. ханбин лишь в очередной раз назовёт его шлюхой - одной из тех блядей, которых он драл в притоне. сперма растекается по животу старшего, и мэтью сжимается вокруг него так сильно, что заставляет джиуна кончить внутри него. — останешься? мэтью забирает сигарету из губ джиуна сразу, как старший делает первую глубокую затяжку. тянется за поцелуем, чтобы дым растаял на языке, смешиваясь со всей грязью, что скопилась в нём за последние годы. он приехал к джиуну лишь поплакать, чтобы рваные души смогли залечить друг друга похотью, но ошибся в который раз за жизнь. у джиуна в глазах — искренняя любовь. у мэтью в глазах — безнадёга. весь мирской тлен вместе с пеплом сигарет и самокруток, остатки соли и, кажется, нежелание существовать. — нет. ты же знаешь, что нет. джиун действительно знает. и вновь прощает. в миллионный раз за ночь. сперма тонким слоем засыхает на внутренней стороне бёдер младшего, и он лишь морщится, ощущая сухую неприязнь. его милые глаза блестят от света экрана, пока джиун заказывает такси. я тебя за всё прощу. джиун снова слышит трель дождя за окном. гроза ранит в душу, ведь он знает, что где-то там сейчас его мэтью вновь убивается любовью; ждёт ханбина, который нашёл себе очередного мальчика, ведущегося на все красивые и не очень слова. но сока он не бросает, держит возле себя, словно собаку на цепи. джиуну стоило сказать «прощай» до того, как он полюбил. его никто никогда не спросит, но мэтью он за всё простит. пока ханбин его не бросит; пока мэтью носит где-то между дворами. этой осенью джиун простил ему лето, ведь душа сока всегда приходит лишь в его руки.