Бог - одинокий ребенок,
Брошенный всеми в пустом магазине игрушек.
Бродя среди полок, убивающий время
Понимая, что взрослым не нужен,
Он собрал уже тысячи конструкторов разных,
Он распечатал всех кукол,
Но он все ещё ищет детали для пазлов,
Он все ещё ходит по кругу.
Noize MC – Вселенная Бесконечна?
Однажды ноги сами двинутся в пляс. Ты не поймёшь, почему в какой-то момент ты очнёшься посреди импровизированной сцены, ноги будут гореть, тлеть, нервы будут скручиваться от боли, заставляя вскрикнуть и пасть ниц. Ты проснёшься от кошмара, длинной в несколько месяцев, падая в новое действо. Останется только бежать, хромать, а после ползти к выходу, надеясь на чудо спасения. И всегда окажется так, что всё будет хорошо. Ведь ничего плохого не может случиться. С другими — да, и ещё как. Основная задача — защита чужого, родного, но всё ещё чужого, ведь момент — и тебя уже нет. Ты пропадёшь, они исчезнут из твоего поля зрения, туман скроет даже их тени. Ты рефлекторно захочешь остановиться, сопротивляться этому давлению. Словно загнанный щенок, ты будешь кусаться. К каждому доброму чужому — не имеет значения для тебя — ты будешь пытаться укусить руку. Потому что на подсознательном уровне ты знаешь, что каждый может взять тебя за горло и переломить шею. В уязвимом положении. Ты встанешь, залижешь раны, и легкомысленно заглушишь свою тревогу. Теперь ты станешь протягивать руку каждому. Любому. Не имеет значения, предатель или союзник — ты выберешься. Ты обязан пройти этот цикл. Проснуться, быть беззащитным, встать, прожить месяц-три, — на большее и не надейся — а после вновь пасть по чужой воле. Скажи, ты когда-нибудь вспоминал, что перебил свыше тысячи человек? Ты перебил целую армию, Лололошка. Армию простых людей: люмпены, решившие воспользоваться твоей вседозволенностью, нагло обчистившие тебя, чиновники, пожирающие всё на своём пути, они не остановятся ни перед чем, ни перед кем. Тем более не перед тобой. Но ты заставил их остановиться. Не пугайся, тебя тоже остановили. Твои «союзники». Они потеряли своих же, но никому нет дела более до гниющих взрывающихся трупах. Никто не беспокоится о них, ведь велика вероятность, что их пожрали твари этих чиновников. Ему дадут шанс. Только ему. Ты будешь стоять и наблюдать. Глаза вспыхивают повсюду. Неоновый фиолетовый режет глаза, заставляя щуриться. Дрожь проходит от поясницы до шеи. Ключицы начинают ныть от напряжения. Тело напряжено до предела, заставляя окаменеть. К счастью, он знает, что это закончится. Неужели ты не злишься? Твоих союзников даже не похоронили, а ты даже и не думаешь мстить. Голос проносится в голове, отдавая эхом по всем стенкам мозга. Эффект восемь-дэ, эта чертовщина говорит и перемещается слева направо. Он не думает, вслушивается в бархатный голос. Он отдаёт приказы, накрывает тело полностью, не давая сделать и шагу. Он покрыт полностью. Отметины, его фирменные, украшают, показывают, кто кому принадлежит. Ему нельзя дотрагиваться до железной цепи. Шея, запястью, лодыжки — он может сделать так, чтобы метал раскалился до предела. Остаётся только терпеть. Не кричать. Он обязан молчать и отвечать только тогда, когда скажут. Ничего сложного, что не поместилось бы в его голове. Лололошка, ты ведь помнишь, что умеешь летать? Он кивает. Ноги сводит судорогой от напряжения. Пальцы подрагивают от желания растереть их. Можно опуститься, снять боль, но голова будет опущена. Даже с ошейником, его защитой, можно лишиться головы. В него встроено, что нельзя поворачиваться спиной, шеей. Даже если он имеет полную власть над ним. Даже если он никогда не сбежит. Мурашки бегают туда-сюда волнами от этих мыслей, а боль не думает прекращаться. Ещё немного, и он будет кричать. Нельзя. Продемонстрируй. Эхо, такое громкое, оно оглушает. Тело вновь подчиняется, но он знает — один рывок — не важно, чем он воспользуется — и он послушно встанет на колени. Он поднимается с кровати. Здесь жарко. Глаза везде. Его символ. На нём тоже есть очи. На руках, ногах. На шее особенно. Он чувствует себя рабом. Стопы касаются ледяного пола. Приятное ощущение. Ужас катится по копчику. Он в ответ отдаёт болью. Он резко встаёт, позабыв, что ноги его не слушаются. Он падает вниз, в бездну. Ты должен быть тише. Он дышит хрипло. В горле пересохло. Взглядом натыкается на спящего соседа. Нельзя недооценивать его. Но он хотел бы. Мечтал бы. Чтобы тот вновь проснулся, схватил за волосы, потянул на себя. Перехватил власть. Шестое чувство подсказывает, что тот милосерднее. Он никогда не заставит его летать. Ты должен вести себя тише. Это обескураживает. Он прикусывает щёку от быстрого сжатия челюстей. Ему всегда нравился вкус крови. Железный привкус, совсем не солёный, как если бы он порезал палец. Это немного радует. Тело перехватывают, ведут к гостиной — здесь он должен показать, что может. Окно не разбито. В прошлый раз он должен был доказать, что умеет лазить по деревьям, но это было в их общей комнате. Тогда он ни разу не упал. Повезло до чёртиков зацепиться за выступ чужого окна. Напуганный студент вытащил его, а Лололошка убежал, попросив прощения и извинившись. После этого он час провалялся с учащённым сердцебиением. Оно билось и билось, ударяясь о грудную клетку. Он представлял, что его здесь нет, тело это не принадлежит ему. Сердце не его. Это не помогло. Весь час он вспоминал о том, что нельзя попадаться на чужие глаза. Он помнит, как в прошлый раз разбивал окно. Голыми руками. Кусочки стекла пришлось доставать руками и выковыривать ножом Карла, который ещё не заселился, но оставил с собой несколько вещей. Дилан выкинул удобрения. Они много раз говорили на эту тему, и Лололошка легонько улыбался, радуясь, что у него такие разные, но здоровые соседи. Тогда он застыл на месте, улыбка опустилась с лица и он вспомнил заповеди. Он проснулся почти сразу, а когда сфокусировал взгляд, встретился с ночными глазами. Сразу приметил морщинки, когда Дилан сощурился. От этого он почувствовал растерянность и непонимание, что такого случилось. На осознание хватает немного ресурсов, но он всё смотрит. Всего-то несколько часов ранее Дилан застал, как он извинился за то, что тот попытался ослушаться, дать отпор, а сейчас делал вид, что ничего не произошло. Это настораживало. Это же и вселяло надежду. Было очень наивно полагать, что тот чудом спасёт Лололошку, и в его взгляде это отражалось. —Слушай, я не собираюсь расспрашивать тебя, чем ты там занимался, поэтому не впутывай меня в свои дела. Чем больше деталей, тем сложнее жизнь. А нам ещё несколько лет жить вместе. Закрыли тему. Он тогда уткнулся в телефон. Горький привкус разочарования, он растёкся словно яд по всему телу. На шее почувствовался тяжёлый ободок из чужих рук. Последствия его неподчинения. После они превратились в холодное железо. Это было только начало. Тогда он ещё мог шевелить руками и ногами. Псина может выбраться из верёвок, только если не связана всеми конечностями. Но даже тогда он может кусаться. …Но если захлопнуть ей пасть, то она не будет представлять угрозы. Открой дверцу. Не бойся, ты ведь делал это раньше. А дальше прыгай. И лети. Не медли. Лололошка помнил, как попробовал довериться. Как попробовал почувствовать себя здесь один из, а не прохожим. Возможно, тогда он переборщил. Страх, что или он входит сюда или нет. Он выбрал быть лидером. Только чего? Он мог поклясться, что сюда должен был заселиться Митчелл, а не Тайлер — ему не поверили. Он проследил за Тайлером, узнал то, что было нельзя знать. Тогда они поговорили. Светски так, по-дружески. Лололошка подумал, что, возможно, они у него тоже есть свои странности. Что было бы неплохо… Нет ничего сверхъестественного в том, что в тот же день Тайлер ополчил его против Брендона, Дилана и Карла. Криков было много. Лололошка знал, как направлять людей на свою сторону. Как подбирать слова, нужные для каждого. Брендону бы подошли слова о чести — в этом был весь Брендон, его дорогой друг. Тот, с кем можно было общаться завуалировано, но никогда не прямо. Впрочем, именно так он и говорил со всеми. Его «помоги» должно было долетать до каждого. Брендон не смог увидеть. Как только он потянулся, то почувствовал, что задыхается. Брендон тогда ударил своей здоровой рукой по его спине, когда услышал кашель. Стало ещё хуже. Потом он извинялся. —Прости! Я забыл, что нельзя бить по спине кашляющих! Он усвоил урок — молчать о том, что происходит. Карл, конечно, заподозрил неладное, но мог скорее предположить нервное, что его сосед просто припадочный. С какого-то момента, он не помнит, тот стал предлагать свою помощь. Однажды, когда Лололошка чуть не утопил свои наушники, — на следующий день они подсохли и продолжили исправно работать — он наплёл ему что-то странно. —Слушай, у меня тут есть знакомый, а у него знакомый, и… В общем у него есть шумоподавляющие наушники. Старые, правда. Но я могу попросить его отдать, если остались, думаю, ему не сильно нужны! Лололошка тогда втыкал на него добрые десять секунд, раздражённо так. Он со скоростью света подобрал и встряхнул своё добро, а после спокойно ответил, что ему не нужно. —Вот как?.. Ну, если что, ты знаешь к кому обращаться. Посмеялся так неловко. Но вроде был не в обиде. Зато навязчивых предложений стало меньше. Чёрт знает, что тогда было. Сердце защемило. Они ведь все тогда пытались помочь ему. Но в тот день пропала вся забота, даже Брендон затих. Было обидно. И страшно. Он прекрасно осознавал своё положение. Знал, что его хрупкий мостик реальности может разрушиться. Все его связи с этими людьми падут. И останется только он. Тогда он защищался. Так, чтобы не обидеть никого, но и защитить себя. Затолкал поглубже свои чувства, как умел. Тогда заговорил и Дилан. Непонятно, когда его слова стали авторитетом. Возможно, именно в первый раз. Когда он наделил его правом решить его судьбу. Как бы отвратительно и эгоистично это не звучало. И вот, всё повторяется. Только в отличие от первого раза, они успели прожить здесь немало дней. Обменялись мимолётными взглядами, хотя после Дилан всегда кривился. Часто Лололошка до него дотрагивался: плечом, слегка обтираясь; или просто трогал рукой, когда хотел поговорить. Если первое он просто игнорировал: ну а что такого, в самом деле? То ко второму далеко не сразу привык. Такое отношение у Лололошки было ко всем. Он обращал на себя внимание и ждал, когда с ним начнут диалог. Редко сам начинал, в экстренных случаях или по просьбе другого. Дилан сначала посылал его куда подальше, а после стал игнорировать, отмахиваться. В последнюю неделю даже стал больше общаться: Абилка на обоих действовала успокаивающе. И тогда Дилан произнёс истину, подвергшую всех в раздумья, а самого Лололошку в неимоверную радость и облегчение. Ему удалось сохранить лицо тогда, и даже тогда, когда через несколько секунд он ушёл. Впрочем, он знал, что Дилан проявил заботу к нему. Просто… Не такой он человек, чтобы лезть и участвовать в глупых спорах. Горячий человек бы проявил напористость, надавил и все бы решили, что Тайлер не прав. Ведь он мог. Но не стал. Ведь это Дилан. Мистер Холодная Голова, он всегда рассматривал ситуацию с разных сторон, не определяя одну позицию долгое время. Ну же. Чего ты ждёшь. Лололошка тогда не омрачило, как на него тогда растерянно смотрел Брендон, как избегал взгляда и сжимал губы Карл, он был рад, что хоть кто-то встал на его сторону. Понял, как всё было на самом деле. Уже тогда он должен был понять, что Дилан попробует копнуть дальше. Разобраться тет-а-тет. Как он тогда напугался прямому вопросу. Даже он замолчал, наверняка ожидающий интересный финал. Получил же. Любой кроме Дилана повёлся бы. Вот и он оплошал, ляпнул что-то в духе «Я и сам не знаю», хотя на деле так и было. Карл сам по себе бывает странно-обидчивым, поэтому по сути он не солгал. Но… Никто так не думает, даже он сам. А дальше холод, отчуждение, игнорирование и грубые слова. Шея начала напекать, но Лололошка прогонял это ощущение: он был уверен, сегодня его последнее время на то, чтобы запомнить, вспомнить, что здесь произошло. Здесь произошло много хорошего. Совместный поход в зал с Брендоном, примирение с Карлом. Чед… Определённо был лучиком света. Тот, кому не повезло. Тот, кому в конце повезло, в общежитии-то он останется. Только если их отсюда не выселят, когда увидят хладной труп соседа. Лололошка не был уверен, что его поселят в новую комнату, а не выгонят к родителям. Тогда он не сможет съесть пиццу ещё долгое время. Это вызывало тоску. Они только-только начали дружить. Возможно, он бы, если не понял, то принял бы его странность. Кошка. Можно было не переживать о Абилке. Всё-таки у него точно останется заботливый и ответственный новый хозяин. А если точнее, то истинный. Не заботился Лололошка о ней, нет. Не он свозил её к ветеринару. Всё это время он был занят подготовкой себя к «подарку». Окончательному в его жизни. Теперь он скорее станет подарком для патологоаната. Если бы Дилан заметил раньше… А что бы это дало? «Не знаю, почему я тогда подумал, что именно он поможет мне. Я давал ему слишком много шансов, которыми он был не обязан распоряжаться» Уходить совершенно не хотелось. Не хотелось марать руки в красный, чувствовать, как кожу режет тысячи маленьких кусочков. Фантомная боль снова ощущалась за костяшках пальцев. Он сжал их, вспомнив, как тогда от точно такого же действия кровь текла быстрее. Пришлось долго оттирать какой-то тряпкой. Как выяснилось, она принадлежала Карлу для протирания предметов. Лололошка тогда быстро избавился от неё, не поленившись добежать до мусорки женского общежития. Эти действия сейчас казались абсурдными — камеры везде. Саймон Солус следит за всеми и везде, даже если не видно камер, даже если все талдычат о его уходе. Он везде. Престон пропал по его совести. Вдруг руки сами поднялись вверх. Нога сама переставилась вперёд. Вот и всё? Мы же не хотим разбудить соседей, Лололошка? Ну же, тебе легко это даётся. Послышался звон цепей, когда рука была занесена для удара. Это не его боль. Это не его боль. Он не чувствует руку. Это не его мозг. Боль не стала меньше, он зашипел, сжавшись в комок. И безмолвно вскрикнул: шею затянули со всей силы. Но упасть ниц не дали. Завладели телом, что стало жутко. Он не здесь. Это не его дело. Это не с ним. Проход открывается, он ликует. Верещит так, по-козьи. Громко, что дыхание сбивается. Высота третьего этажа. Чеду наверняка нравится просыпаться и смотреть в окно, где слепит солнце. Как и цветочкам. И всем живым существам. Больше никогда не ему. Хочется закончить это побыстрее, он стопорится на секунду, слышит стук босых ног. Хочется, чтобы этого не произошло. Он кидается вперёд: лицо и руки оцарапывает. Худи застревает. Он стремится***
Ты должен запомнить четыре основных правил. Именно четыре, не больше. Ты должен скандировать мне их каждый раз, когда я скажу. Должен жить ими, молиться на них и никогда не нарушать. Ты понял? Но... Я вижу, что ты готов уяснить. Ты полностью принадлежишь мне. И первое правило: это говорить лишь тогда, когда я скажу тебе это сделать. Погрузилось молчание. Длилось оно слишком долго для обычной паузы, и тогда Лололошка ответил. Хорошо. Тогда он впервые почувствовал, как можно почувствовать вкус наэлектризованных слюней. Глотка сразу пересохла, вызывая при каждом вдохе и выдохе неприятные боли. Казалось, образовалась тысяча и одна трещинка, когда он почувствовал железный привкус. В первый раз всегда больнее всего. Глаза заболели по нарастающей. Уголки, мешки начали болеть неистово. Хотелось вырвать эту кожу. Он нажимал, сжимал её, но ничего не помогало. Добралось и до ушей. Непрерывный белый шум, бесконтрольно то ударяющий по всей голове часто, то медленно, а иногда и вовсе смолкал на несколько секунд. Его шатало из стороны в сторону. Координация подводила: он не мог почувствовать рук и ног, перестал понимать, в каком положении находится. Через секунду он почувствовал притупленную боль на лучевой кости и правом бедре. Теперь ты знаешь, что будет при нарушении. Дышал прерывисто. Так, словно только вернулся из мёртвых. Переставал на мгновение: горло болело нещадно, а потом продолжал. Схватился за шею и сдавил слегка. Почувствовав кожу, он ощущал, что снова возвращается в себя. Пролежав так некоторое время, он прислонился к дереву. Студентов не было слышно. Ушли давно, не иначе. Лололошка подумал, что его решили запечь в печи, словно Гензель и Гретель. Может, он поэтому и с ним? Ему нужно лишь его тело. Вкусное, мясистое. Нужно позвонить Шерон, чтобы она помогла ему добраться до общежития. Нет, она девушка. Кому-то. От пришедшей мысли он решил попробовать встать, но безуспешно. Ноги не держали вовсе, но падал вниз, едва выпрямлял спину. Стиснул зубы, дыша через рот, Лололошка опёрся на дерево и, засаживая себе занозы, схватился за ветку дерева над головой, поддерживая себя. Он попробовал осмотреть окружающую обстановку и издал разочарованный стон. Сосредоточиться получилось с натяжкой. Был вечер, люди ходили, бродили по округе. Кто-то смеялся. От недостатка сил он упал на колени. Перед ним было скопление фиолетовых глаз. Он смеялся. Так он впервые преклонил колени перед ним. Но он лишь думал о том, что не стоит привлекать чьё-то внимание. Прикрыв глаза, чтобы увиденное не вызывало у него тревогу, он с судорожным вздохом нащупал телефон и преподнёс к лицу. Буквы и приложения размазывались, но он знал, что звонок был слева снизу экрана. Позвонил Брендону – тот сможет донести его до общежития. Трубку взял не Брендон. —Я просил писать только через пейджер.Если ты не понял... —Я у бассейна под деревом. Мне плохо, можешь помочь? – потратив все силы на почти непрерывную речь, Лололошка закашлял от сухости во рту, предварительно отодвинув голову в сторону, почувствовав тошноту. Внезапно почувствовал, словно горло было смочено. —Сейчас приду. Лололошка засунул два пальца в горло, проведя по мокрой стенке. Это оказалось кровью.***
Он смотрел словно сквозь него, не понимая, что сказать, что сделать, что ему думать. Он ожидал своей очереди говорить, но в глубине души лелея мечту о свободе. Даже при тишине, одна лишь его фраза раздавит. —Лололошка! Вздрагивает. Кажется, словно их голоса смешиваются, переплетаются. Словно перед ним не Дилан. Это вызывает диссонанс, и Лололошка просто верит в то, что есть ещё время до очередного его прихода. Просто верит. Он пытается открыть рот, сказать хоть слово, но застывает оленем. Смотрит ошалело, пытается выдавить хоть хрип. Бесполезно. Видит, как Дилан хмурится и в ту же секунду ударяет ему по щеке. Лололошка кривится от первой боли, ощущая приятное жжение после. Губы размыкаются и смыкаются. Голос вновь подчиняется ему. —Я в порядке. Единственное, что говорит, а после слышит нервный смешок Дилана. Перевязанные пальцы подрагивают от напряжения и ожидаемой колкости. Кажется, скоро произойдёт взрыв. —Поворачивайся. Напряжённый, словно струна скрипки, голос. Лололошка едва бледнеет. Смешно, что ему страшно, но не стоит шутить с людьми с такой боеготовностью. Он услышал не только повелительские нотки. Это было скорее «Тебе не сдобровать, если ты не подчинишься». И контекст страха был не в том, что он обязан подчиниться. Дело в том, что Лололошка боялся окончательного ухода Дилана, ещё большей дистанции. Лололошка привстаёт, держась двумя руками о спинку стола, опираясь, потому что ноги – да даже руки – не держат. Дилан напротив совсем не отодвигается, из-за чего становится очень неловко. Он садится, чувствуя, как лёгкие штаны натягиваются в середине, и ему приходится плюхнуться тазом вперёд. Дилан сзади всё-таки встаёт и начинает шумно рыскать что-то на столе. Когда он наконец устраивается поудобнее, к его ране на шее начинают обрывочными движениями что-то намазывать. Почти сразу он шипит, сжимая спинку стула, но мгновенно перестаёт, не находя реакции. Молчание заставляет его разжать руки и дожидаться чужих слов. Махинации заканчиваются завязыванием бантика из бинтов, и Лололошка ожидает дальнейших действий, указаний, да чего угодно. Слышны лишь шорохи чужих движений. А после раздражённый вздох. —Что это было? —Что из? Как провокационно. Даже взрослым огонь не игрушка. —Какого хрена ты решил строить из себя невесть что? Ты прекрасно знаешь, что я имею ввиду. – И словно чтобы его слова звучали весомее, продолжает. — Не забывай, я могу прямо сейчас пойти и нажаловаться декану, что ты решил убиться прямо в стенах общежития. —Я не хочу об этом говорить. Лололошка говорит тихо, отчаянно, чтобы прекратил. Не понимает. Не поймёт. Он пробует посмотреть ему в глаза. Раньше не мог, а сейчас... Сейчас он смотрит в чужие, такие родные глаза и чувствует ноющую тоску. Тоску по человеку, к которому можно подойти, но приблизиться – никогда. Как давний друг, связывающий его с этой жизнью. Без него всегда не то. Всегда темно. В глазах Дилана тоже было темно от недовольства. Лололошка даже незаметно опустил очки, глядя снизу вверх через маленькую щель, замечая истинный цвет. Про такие глаза всегда говорят «Гроза», сразу же давая характеристику владельцу. Ты смотришь и видишь сгущающиеся тучи, а светлые блики словно являются Луной. Так хотелось стать спутником, окутанным тёмными облаками, словно одеяло. В них прячутся звёзды, и, возможно, он сможет спрятаться там. Но момент пропадает. Дилан, углядевший что-то, закатывает глаза и отворачивается, сжав ладони в кулаки. —Я тебя понял. Я ничего не скажу, просто не впутывай меня в свои дела. Почти что шипит это, и намеревается уйти. Сердце работает быстрее мозга, но даже так в итоге они действуют сообща. —Дилан, подожди! Я расскажу. Меня вынудили это сделать, я не хотел... Никогда не хотел так закончить. Это отвратительно, мерзко. Я уже не чувствую себя. Пожалуйста... Голос хрипит. Сердце бьётся, как сумасшедшее. Он обманывает, но так, чтобы прокатило. Пусть поверит, пусть же он поверит в его маленькое утайство. В правду он никогда не поверит. Не в его жизни. Всё это время Дилан стоит и смотрит на дверь. Время словно застывает на месте, и ей Богу, Лололошка готов его остановить даже сейчас. —Кто? От этого вопроса не наступает облегчение. Напротив, всё только напрягается сильнее. Ещё немного, и он сможет наладить ситуацию. —Я не могу сказать. Просто не могу. Дилан опускает дрожащие руки в карманы и стоит, опустив голову. Он тяжело вздыхает и ещё сильнее горбится. —Я не готов терпеть это... Всё. – делает круговые движения кистью. Лололошка ждёт заветных слов. Почти, да? Хоть бы... Он поворачивает и подходит ближе, стоя в метре. Кажется, в такие моменты все норовят тронуть по плечу, но Дилан сохраняет дистанцию, не вторгается в личное пространство. От этого становится легче, хоть и Лололошка и остаётся напряжён. Любая попытка вывести его на чистую голову, особенно если это Дилан, может раскрыть его. И тогда он не знает, что будет. Уже не имеет разницы. —Послушай. Это касается не только тебя, а всё общежитие в целом. Если это какой-то новый «Синий Кит», то ты должен сообщить об этом управляющему или заявить в полицию. Никто из них не сможет до тебя добраться раньше, чем ты это сделаешь. А, так это касалось всех. Понятно, что ему не стоило надеяться на безграничную любовь к нему, всё-таки Дилан заботился о всех. О Карле, Брендоне, и о Чеде. Как бы Дилан не показывал обратного, не отрицал их важность в его жизни, но Лололошка видел. Даже не так, он чувствовал всю ту заботу. Он улавливал её через слова, читал между строк. А поэтому было ясно, что тот выбрал компромисс. И даже не тот, в котором он не рассказывал... Если дословно, то «Я не лезу к тебе, но настоятельно прошу». Он не отверг его, не сдал в полицию, – Лололошка был уверен, что такого никогда не будет – ни тем более осудил. Хотя в таких ситуациях мало кто бы сохранял разум ясным. Особенно, если приглядеться получше. Кто-то в стрессе зажимается. Кто-то кричит, бьётся, но так или иначе все просто хотят, чтобы того ужасного не было. И Лололошке не хотелось лишний раз тревожить. Ему тоже хотелось просто забыть. Так хотелось сделать какую-нибудь гадость на такое примитивное манипулирование... Но нельзя. —Я попробую, – заглядывает в глаза, показывая, что он твёрд в своём решении. Родной напротив успокаивает. — Но позже. От этого Дилан и успокаивается и расстраивается одновременно. Он поджимает губы, а потом слегка наклоняет корпус вперёд, со злой усмешкой произнося: —Не растягивай. Я ведь и правда могу сам позвонить, куда нужно. Всё проверю, не в моём корпусе будут жмурики валяться. Уяснил? —Да. —Вот и хорошо. Они замерли. Часы наконец стукнули двенадцать, лошади превратились в мышей, произошёл решающий момент. У Лололошки по спине пробежали мурашки. Он смотрел глаза в глаза Дилану. Чувствовал боль в копчике, – не ту – словно там провели ток. Растёрли шерсть друг об дружку, а потом тронули. Он незаметно выгнулся, но тут же расслабил позу, никак не изменившись в лице, а после начал тихонько хихикать. Только сейчас он заметил, что Дилан всё ещё был в шоке. Сложно было не заметить, как его лицо стало ещё бледнее. По болезненному бледное. Глаза стали больше, Лололошка даже мог видеть маленькие морщинки. Как ни крути, было очень странно смеяться в этой ситуации. Дилан мог вполне себе списать опасную организацию на нестабильное состояние. И был бы прав. Но вдруг он легонько улыбается, складывает руки на груди. Боже, это такое облегчение. Кажется, он выиграл в этом бою. Атмосфера стала более мягкой, хоть Лололошка и улавливал тяжёлые нотки. На это можно было закрыть глаза. Он перестал посмеиваться. Лишь смотрел. Кажется, в чужих для него глазах плескались звёздочки задора. Он поднял брови немного вверх и не глядя кивнул за спину Лололошки. —Чур это ты прикончил парочку трупов... На полу было лишь несколько капель крови. Кажется, он и сам это заметил, всё-таки взглянув, а потом, смутившись, пробежался взглядом по всему, что только можно. Провёл ладонью по лицу, остановившись на середине и помассировав переносицу. —Прости, кажется, меня уже можно увозить в белые комнаты. Ты понял. А после глянул так внимательно на него, словно оценивал. Серьёзно. Это было так странно: чувствовать разное, осознавать это на собственной коже. Их эмоции наверняка разнились. —Переоденься. Вся толстовка в крови. Словно вспомнив о важной детали, осматривает рукава и цыкает: —Моя теперь тоже. Отнесёшь, я тебя обработал и отмазал, к тому же. Должок отработаешь позже. Надеюсь, знаешь, где прачечная. Дилан отошёл чуть в сторону на несколько шагов, ближе к двери, и стянул с себя тёмное худи, аккуратно кладя комок на пол. Остался он без футболки, с оголённым торсом. Постоял, поглядел в одну точку несколько секунд, принялся поднимать вещи с пола и складывать их по аптечкам, а потом с досадой повернулся. —Чего сидим? Особое приглашение нужно? Раздевать тебя я не собираюсь, мы не в таких отношениях. Усмехается. Лололошка почти не чувствует подавленное, скрытое даже от себя для собственного благополучия. Он и сам понимает, что что-то он засиделся, и вскакивает, быстро и неловко, пытаясь ухватиться за края, постоянно соскальзывая, – за что получает усталый взгляд Дилана – стаскивает верхнюю одежду, терпя ноющую боль в шее и на руках. Вены пульсируют, когда он начинает двигаться. Словно из них вьют макраме. Чувствует себя «малолеткой», о которых говорят его однокурсники. Да, он многое не понимал из их слов, но прекрасно умел приспосабливаться. Учился, словно ребёнок. Научился распознавать, когда "можно", а когда "нельзя". Сейчас тоже было нельзя. Категоричное нет. Лололошка, когда почти заканчивает снимать, примечает, насколько поза закрытая и одновременно обезоруживающая. Руки стоят накрест, а вокруг них ткань, не такая обтягивающая, но всё же... Он кидает взгляд из под верха на Дилана и тут же тушуется, смущённый. Хоть и не видно за тканью, но губы на его слегка откинувшийся голове плотно сжимаются и покусываются изнутри зубами. Насколько нормально почти что воображать сейчас – непонятно. Это вообще никак нельзя сравнить с фантазиями. Просто... Интуитивное ощущение? Чего? Словами ничего не передашь. Он просто чувствует фантомные прикосновения, тепло чужого тела, лишнюю одежду. И это будоражит самим фактом. До чёртиков хочется сейчас подпрыгнуть и сделать сальто. Но делать это, тем более здесь, он не будет. Не при Дилане сделано, как говорят. Скорее всего, ему не стоит такое чувствовать вообще. Лололошка почти сразу снимает кофту и тянется за чужой, как Дилан подаёт голос: —Отнесёшь позже, сейчас все спят. Нам бы тоже не помешало. Хотя я теперь не усну до самого утра. Оттрахал ты мне мозги по самое небалуйся. Пошли, успокоим параноиков. Лололошка ничего не сказал. Был неприятный вкус во рту от понимания, что его не воспринимают всерьёз. Да, это было нелогично, и было бы странно, воспринимай Дилан по-другому, просто... Время, которое он сейчас проводит вместе с ним не бесконечное. Не факт, что потом он заговорит с ним больше, чем на несколько фраз. А учитывая, что он сегодня ночью застал... Нет, он точно будет переваривать это долго и навряд ли подпустит его близко. Первое время. Лололошка всегда, сколько себя помнил, отличался упорством. Не такое переживал. Вон, с окна вытащили, и ничего. Жив, здоров, – относительно – а значит может продолжить завоёвывать чужое доверие. Всё будет хорошо. Он останавливается на пороге и оборачивается. Обстановка почти не поменялась: всё тот же плиточный пол и белоснежные стены. Лололошка подбегает к крану и смачивает руки. Бежит к стулу, оттирает сначала его спинку, размазывая, а после под под ним. Он займётся уборкой завтра, а пока это можно принять за размытую грязь, а не кровь. Промывает руки, убирает в верхние шкафы по аптечке и быстро выбегает из комнаты, гася свет. Сделав несколько спешных шагов в сторону наверняка недовольного Дилана, он слышит под ботинков неприятный хруст. Ах да... Теперь он замечает, что тот не просто стоит, а подмечает высокой сухой шваброй. В темноте. Сюр. Лололошка подходит к стене и проводит рукой, нащупывая выключатель. Слышится недовольное кряхтение. Лололошку занимает, как тот прячем глаза в изгибе локтя и кривит спину. Ёжик. —Всё в темноте видно? Беззлобно смеётся. А Дилан молчит, убирает руку и с прищуренным взглядом прожигает его. Кажется, веко дёргается. Даже почти оголяет клыки то ли от раздражённости от света то ли адресует это ему. Лёгкая улыбка расцветает, становится тепло даже без верхней одежды. —Я почти всё убрал, к твоему сведению. Иди в комнату, сам доделаю всё. Лололошка кивает и уходит. Сзади слышны приятные шкрябающие звуки множества пластиковых волосинок на палке. Он закрывает дверь и полной темноте садится на кровать. За дверью не слышно ничего. Лололошка ложится на постель прямо в обуви, не особо заботясь о чистоте. Складывает руки на груди, закрывает глаза. Пытается отследить хоть какой-то шум. Решает играть в игру, видоизменённую. Он слышит... Шум техники. Это ноутбук Дилана. Он постоянно на зарядке, почти никогда не выключаемый. Приятный шум, дающий успокоение, почти не беспокоящий. Только вот Лололошка не может успокоиться. Ему всё чудится, что его запястья трогают. Чудится холодное, горячее, странное прикосновение. Всё сразу. Он терпит, лежит. Сжимает кулаки. Руки движутся вверх, оставляют свои отпечатки. В ноги словно тыкают иголками. Он проводит рукой, но ничего не чувствует. Резко садится. Он чувствует пульс на шее и раскрытыми глазами смотрит в пол. Ничего нет. Нет. Встаёт, игнорирует обострённое чувство гравитации. Нащупывает дверь, отворяет её. Не видит свет, но даже так, касаясь стены, предметов, он кривой походкой заходит в ванную и быстрым телодвижением включает свет. Зрение проясняется, ощущение неприятного давления в голове тоже должно пройти. Подходит в зеркалу. Окольцован. Он видит кандалы на своих руках. От них тянется цепь, исчезая где-то за спиной. На шее виден железный ошейник. Он поворачивает голову в бок и видит, что за ней также тянется длинная-длинная цепь. Он отводит взгляд от зеркала и смотрит на свои руки. Чисты. В крови, но без ничего. Смотрит снова и сглатывает ком. Это словно две его копии. Нет, это он и есть. В зеркале виден он истинный. Мир словно блекнет. Всё становится серым, даже жёлтый свет от лампочки словно говорит: здесь всё высохло, зачахло. Пустошь. Навеки вечные он связан с ним. Эти кандалы – символ его верности. Только для него. Он весь. Полностью и без остатка. Бурлак будет тащить судно до последнего издыхания. Искорёженная спина могла напомнить гордеца, выпячивающего грудь. Каждый станет порицать, не взглянув на болезненное выражение лица – с такими искривлениями живут недолго. Он сдерживает порыв тошноты, держась за рот, дыша через нос через раз, почти задыхаясь. Не пробует сесть: в таком положении всегда хочется вырвать ещё сильнее. Горький вкус ощущается из желудка, словно поднимаясь по стенкам глотки. Он сглатывает неожиданно через чур кислую слюну и стоит, опустив взгляд в пол. Садится коленями на пол и упирается в прохладный бортик у раковины. Дышит уже через горло, стабилизируя. Потихоньку успокаивается, и замечает, что не слышит шуршания в гостиной. Дилан... Хоть на немного хочется побыть в спокойствии. Лололошка встаёт с закрытыми глазами. Не глядя – сколько раз он уже идёт, подобно слепому? – умывается утирается сухой частью рук –не до полотенец. На выходе открывает глаза и замечает, как Дилан сидит, скрестив руки и откинувшись, с прикрытыми глазами. Метёлка стоит у окна, прикрывая осколки. Даже за ней заметно. И что им делать с окном? Остаётся надеется, что уборщики не отрубят их головы. —Дилан. Голос охрип. Лололошка проводит языком по небу и зубам, надеясь, что это поможет. Тот сидит и ничего не говорит. Словно спит. Может, и правда? В любом случае стоит попробовать. В отличие от него, ему точно сейчас не уснуть без его присутствия и хотя бы какой-то активности. Не будет одного из компонентов – бессонная ночь обеспечена. Остаётся действовать самому. —Если ты не спишь, то пойдём на кухню. Я приготовлю картошку с мясом. И опять без движения. А ведь он упомянул мясо... Лололошка идёт на кухню так, полуголым, – всё равно никто в это время не бродит там – долго не задерживаясь: разбудит же беднягу своим взглядом. Хотя хотелось именно этого. Нашёл он это место случайно, когда в первый раз решил самостоятельно разведать обстановку на деревьях. Это не напоминало типичную общажную комнату или уборную. Но студенты, кучкующиеся там иногда и ароматы, доносившиеся даже сквозь закрытое окно дали понять, что это. Тут было семь холодильников. Внутри обычно лежали пакеты с надписями имён и фамилий учеников, которым принадлежали продукты. Был и отдельный холодильник, ныне не рабочий. Раньше там Карл хранил свои пакеты с удобрением. Раньше. Дилан позаботился, чтобы их не проклинали другие комнаты и само общежитие в целом. А ведь они ведь до сих пор об этом спорят. Лололошка тоже здесь хранил продукты. Мясо в большом количестве, овощи, фрукты – всё, что быстро портилось в сундуке. Его часто просили поделиться, и обычно он не отказывал. В ответ никто не жаловался на лужи крови, струи которой часто вытекали из пакета. Он заметил, что пакеты снизу оставались на месте не больше одного дня и менялись с другими. Он находил это забавным. Да, это было эгоистично, но кто ж с него спросит? Пока никто не пожаловался. На сайте для любимых домохозяек он находит простенький рецепт, – большее он просто не собирается делать, а иначе сожжёт или спалит общагу, на неадекватную-то голову – достаёт нужные продукты из холодильника и начинает очищать кожуру картошки на доске быстрыми движениями, с досадой понимая, что сейчас будет отправлять всё самое вкусное в помойку, но с нетерпеливостью не шутят. А он точно ощущал, что если замедлится, то точно начнёт истерить. Что же, утром будет, чем перекусить. Это будет поздний ужин Лололошки, когда Дилан только проснётся. Может, пары прогулять... —Откуда у тебя столько шрамов? Лололошка молчит, хмурится. Вроде как спал, а вроде и надурил. Не решается подать голос. Дилан замечает чужую заминку и добавляет небрежно: —Можешь не отвечать. —Они всегда были со мной. Как и голос. Он не особо помнил, всегда ли было это с ним. Никогда не поймёшь, следят за тобой в данный момент, дремлют глубоко под кожей или просто молчат. Последнее было мало вероятным: он всегда говорил. Но думать, что Лололошка знает всё о голосе – сущая глупость. Нелепо было даже предполагать об этом. Возможно, это было всегда. Он не помнил. Горе-мироходец. —Не помнишь, что-ли? Лололошка слышит смешок сбоку. Он немного поворачивает голову вправо, чтобы лучше видеть и начинает разглядывать. Дилан стоит, оперевшись плечом о косяк двери, сложив руки. Пафос. Успел переодеться в тёмную майку. Кожа светлая, наверняка от постоянного засиживания дома. Выделяющиеся ключицы, подчёркивающие его худобу и болезненность. Навряд ли, правда, у него под одеждой кубики пресса, но всё же. Лололошке нравилось его разглядывать. Очень. Ему в нём нравилось всё во внешности: красивая стрижка, чёлка, которая сама по себе интересно вилась плавными волнами. Его чудесные глаза, через которыми он часто показывал свои эмоции, будь то раздражение или удовлетворение. Иногда Лололошка ловил себя на мысли, что Дилану подошёл бы пирсинг на хряще уха. Хеликс или обычная штанга. Хотя больше привлекал вариант усыпать его уши всеми возможными аксессуарами. Это было бы очень красиво на нём. Тогда становится заметно, что его, стоящего с ножом в руках над бедной картошкой, точно также нагло разглядывают с нечитаемым выражением лица. Последнее насторожило сильнее, перебивая первое. Он попытался понять, влезть в чужую шкуру, как тот словно почувствовал это. —Собрался готовить на ночь глядя? —Тебе не нравится мясо? Ответил почти мгновенно. Какой вопрос, такой и ответ, как говориться... —Вопросов нет. Поднимает руки в капитуляции и усаживается за стол напротив. Ставит руки лодочкой и кладёт подбородок. Наблюдает. Лололошка управляется со скоростью света, стараясь не смотреть на него. Вроде сам предложил, ему даже ответили и решили поддержать диалог. Не сразу, по началу игнорируя, но всё же решившего выбрать его. Поддержать. Но спокойнее от этого не становилось. Скорее наоборот, беспокоит сильнее всего ответное добро. Почему так? Разве ему позволено получить что-то более отказа и резкого слова? Казалось, его снова начинало мутить. В голове происходили дебаты "За" и "Против". Чего он достоин, а достоин ли? Он бы хотел прекратить всё это, но на стадии с нарезкой мяса понял, что это бесполезно. Слишком сильно погрузился в себя и непонятно, как выбираться. Его словно затягивало в болото. Он чувствовал, что вот! Он светится, это не его эмоции! И его тут же утягивали ниже. И уже было непонятно: его ли это апатия и подавленность или это что-то другое? Лололошка вцепляется в деревяшку. Плита шкварчит. Как в перемотке назад он слышит шаги сзади себя. Он остановился. Стоит так долго, наверняка слышит задыхающиеся звуки, которые невозможно заглушить полностью. А Лололошка слышит, не силах повернуться, подтолкнуть. Всё зависит от другого. Пора сделать выбор. Он прикрывает глаза и проглатывает большой ком, удерживая слёзы, когда чувствует вибрацию движений ступней в другую сторону. Но по его плечу ведут рукой, слегка давя, давая сигнал, чтобы он повернулся. Лололошка сопротивляется, каменея. Не верит до конца, даже когда Дилан подходит ещё ближе и выворачивается так, чтобы в итоге обнять его. Грудь к груди. Лололошка цепляется за плечо, сжимая. Он не знает, как ещё по-другому остудить свои эмоции. Не понимает, что ему чувствовать. Благодарность... Как же он устал. Они стоят. Стоят, успокаиваясь об неравномерное шкварчание картошки с мясом, периодически стреляющие в прозрачную крышку. Лололошка чувствует тепло. Сердце, точно также быстро отбивающее ритм. Это всё трогает до глубины души. Теперь он и правда чувствует себя благодарным. Стоит, не в силах вымолвить и слова. Дилан никогда не был фанатом обнимашек на его памяти, и наверняка будет держать его не так долго, как бы ему хотелось. Слова могут и привязать и оттолкнуть. Это было главным оружием Лололошки. Так почему же действия всегда проходили сильнее через него самого? —Чего ж ты всегда такой шебутной? Не надоело чей-то потолок протаптывать? Лололошка покрывается мурашками в шее. Поясница начинает побаливать от такого. Тихий, убаюкивающий голос с хрипотцой. Лололошка говорит сипло, кладя голову на чужое плечо, затрагивая носом лямку: —Помогает отвлечься. Я поэтому и пошёл в активисты. Тишина царствует. Спокойная такая. Это окончательно успокаивает, и он стремится прервать контакт: для Дилана это наверняка сложнее, стоять так. Впускать в личное пространство. —Тебе побольше мяса или картошки? Они смотрят друг другу в глаза, не отводя взгляд. Отходят совсем на немного, жалкие сантиметры, чтобы лучше дышать, всё ещё цепляясь за чужие ткани одежды. Не отпуская. —Мяса. Не приводи Дженну сюда. Не смогу стерпеть двух активистов в одном помещении одновременно. И они улыбаются. Один со смешком, другой с едва заметными ямочками.Есть четыре стороны света, указывающие на север, запад, юг и восток. Есть четыре конечности, помогающие нам трогать, передвигаться. Благодаря этим дарам мы можем существовать и жить. А есть четыре правила. Первое гласит о том, что чужое слово – закон. Не перебивай, не говори, пока не дозволят этого сделать.
Второе ты принимаешь, когда начинаешь видеть чужое потаённое. Это твой дар и твоё проклятие. Ты должен нести его в себе с честью.
Суть третьего правила в готовности пожертвовать собой во благо. То, что не убивает, делает тебя сильнее.
Четвёртое правило – голос с каждым разом остаётся на подольше, чем в предыдущий. Ты никогда не сможешь от него избавиться,
Лололошка.