Мне надоели твои слёзы

Никто из них уже не помнит, с чего началась очередная ссора. Какая-то мелочь опять послужила спусковым крючком и благополучно забылась спустя несколько минут, когда обсуждение превратилось просто в поток ругани. –Будешь со мной спорить, когда сможешь хотя бы гирю поднять, — закатывает глаза Шлатт, — Запишись в спортзал, позорище! –Что? Это тут вообще причём? –При том, что ты плоский как блин. Смотреть больно. –Вот только не начинай об этом снова! –А я начну! –Нет, не начнёшь! Ты прекрасно знаешь, что мне это неприятно. –Да, знаю, но мне абсолютно нет дела до твоих бесконечных обидок! Ты меня уже достал! –Хватит. Пожалуйста, — Квакити пристыженно опускает голову, пытаясь сдержать наступающее желание заплакать. –Только не говори, что ты опять плачешь. Ещё не хватало рыдать из-за этой хрени. Едва выступившие слезинки смахиваются рукавом пиджака. Шлатт тут же сдвигает брови: –Ты серьёзно? Твою ж мать, как же ты жалок. Другого слова и не подберёшь. –Вовсе нет, — произносит Квакити дрожащим голосом, продолжая плакать. –Вытри свои слёзы! И не стыдно тебе? –Я просто больше не могу. Не злись, пожалуйста, — он слабо тянет за рукав жениха, но тот тут же одергивает руку. –И это мой вице-президент? Не знал, что ты такой плакса. –Прости, я больше не буду. –Отлично, тогда перестань. Будь мужиком и соберись уже. –Ладно, — он шмыгает носом, но слёзы никак не останавливаются. –Ага, конечно, плачь. Плачь как какая-то обиженная маленькая девочка. –Хватит, пожалуйста, — просит Квакити, закрывая лицо руками, на что Шлатт лишь вновь закатывает глаза. –Какое же ты всё-таки позорище. Не только плоский, но ещё и нытик, каких поискать. Квакити хватает себя за волосы, торчащие из-под шапки и сильно сжимает так, что уже становится больно, явно в попытке заглушить душевную боль физической. Разумеется, Шлатта это раздражает: –Что ты здесь устроил? А ну быстро прекратил! –Нет! Какого чёрта ты вообще так со мной разговариваешь? –А что мне тебе сказать? «Я тебя люблю»? Размечтался! Квакити мгновенно затихает и, обдумав услышанное, с ужасом спрашивает: –Ты меня не любишь? –Люблю, доволен? –Нет. Тогда объясни, почему ты меня обижаешь? Шлатт лишь хмурится. Он думал, что одного «люблю» хватит, чтобы успокоить жениха, и был разозлён, что тот требовал чего-то большего. –Потому что ты заслужил! И почему я вообще нахожусь с таким как ты? –Потому что любишь меня таким? — Задумчиво предполагает Квакити, на самом деле боясь узнать ответ, — Я вот тебя люблю таким, какой ты есть. Шлатта поражает такая честность, отчего он замолкает, пока Квакити не нарушает возникшую тишину: –Всё, я пойду спать. –Думаешь, можешь вот так уйти, чтобы потом пол ночи тихо плакать в подушку? Квакити не решается даже пошевелиться, поэтому просто остаётся молча стоять на месте. Шлатт очень точно угадал его дальнейший план действий. –Я не буду плакать, только не злись! Президент раздражённо вздыхает, взяв жениха рукой за плечо: –Я злюсь только потому что ты так себя ведёшь. Просто не хочу смотреть как ты плачешь, поэтому, успокойся, ладно? Это звучит так спокойно, что сбивает Квакити с толку. Ему даже кажется, что в словах любимого жениха скрывались какие-то добрые помыслы. Он не хочет, чтобы Квакити плакал? Хорошо, он не будет. Он кивает, обещая впредь вести себя как следует. –Вот, другое дело! Разве эта ерунда стоила того, чтобы такие нюни разводить? –Я не знаю. Может быть, твои слова меня задели? — Квакити предполагает, казалось бы, очевидную вещь, — Но ты прав. Наверное, мне стоит быть сильнее. Ты не виноват, что я такой. Взгляд блуждает по комнате, лишь бы не встречаться с глазами Шлатта. –Ну, в каком-то смысле это я виноват, что накричал на тебя… –Правда? — не веря собственным ушам, Квакити слегка улыбается. Возможно, он придаёт слишком большое значение тому, что говорит Шлатт, но ему кажется, будто он наконец услышал что-то хорошее. Даже если он и заблуждается, ему это нравится. –Хватит так лыбиться. В том, что ты плакса, ты виноват сам, не обольщайся. Улыбка мгновенно сползает с лица. Он снова отводит взгляд, в груди неприятно колет. На секунду он поверил в добрые намерения Шлатта, но реальность отвесила ему весьма болезненную оплеуху. –Всё, я иду спать, — решается он. –Никуда ты не пойдёшь, пока мы не договорим. –Не вижу смысла продолжать этот идиотский разговор. Надоел. Квакити снимает с себя влажный от слёз пиджак и бросает его на диван, а затем тяжёлыми шагами направляется в спальню. Шлатт тут же следует за ним: –Не слишком ли ты обнаглел? –Нет! Вообще-то я весь день работал, пока ты сидел в своём кресле и бухал! Не знаю, как ты, но я устал и хочу спать! — несмотря на протесты Шлатта, Квакити забирается в кровать прямо в рубашке, галстуке и брюках и укрывается одеялом. –Значит, теперь просто будешь дрыхнуть как ни в чём не бывало? Я уже жалею о том, что сказал, что люблю тебя. –Не смей манипулировать мной любовью! Не желаю тебя слышать, — Квакити закрывает уши ладонями, что совсем не помогает, да ещё и только сильнее злит Шлатта. –А ты не смей затыкать уши и игнорировать меня, когда я с тобой разговариваю! Я не пытаюсь тобой манипулировать! Почему ты думаешь, что знаешь всё о моих намерениях и чувствах? –И что же я не понимаю? — разводит руками Квакити, — Всё, что ты делаешь сейчас — это оскорбляешь и унижаешь меня! Что мне ещё думать? –Даже не хочу отвечать на твои тупорылые вопросы. Но так и быть, я тебе скажу. Мне самому не нравится, что приходится оскорблять тебя. –Ну да, конечно! В жизни не поверю в эту чушь! –Я не горжусь собой и ненавижу, когда ты думаешь, будто ты мне безразличен, но в то же время я не могу перестать говорить тебе, какой ты жалкий. Мне противно твое поведение, но я действительно забочусь о тебе. Я знаю, что не всегда показываю это, но я действительно очень тебя люблю. –Я тебе не верю. –Почему? Я говорю правду! То, что я тебя люблю, не значит, что я не вижу твоих недостатков! –То есть, по-твоему нормально «заботиться» о человеке вот так? –Я же не виноват, что ты на всё подряд обижаешься! –Мне и самому не нравится это делать! Будь моя воля, я бы выбрал больше вообще ничего не чувствовать! –Тогда не будь таким чувствительным. Вот когда поменяешься, тогда и начну к тебе относиться по-другому. –Но я хочу, чтобы любили меня, а не какого-то другого Квакити, которым я может быть когда-то стану! –Думаешь, очень хочется любить такого нытика? Никто тебя любить не будет, пока ты всё время плачешь и жалуешься! –Я не хочу с тобой больше разговаривать! — Квакити обиженно отворачивается к стене, окончательно вымотавшись от нескончаемых упрёков. Такая наглость с его стороны оскорбляет Шлатта до глубины души. Да как он только смеет его игнорировать? –Ну конечно! Давай, спи. Делай вид, что тебе всё равно, хотя ты только что рыдал. Я не удивлён, что ты просто пошёл спать. Какой же ты жалкий и бесполезный. Квакити делает вид, что ему нет дела до этих обидных слов, хотя он прекрасно знает, что это вовсе не так. Шлатт больше не видит его лица, и Квакити наконец позволяет себе выплакаться, делая это так тихо, что при этом не издаёт ни звука. Такое происходит далеко не впервые. Подобные ситуации повторяются постоянно, но, как бы часто это не происходило, больно совершенно всегда. Шлатт будто рвал его сердце на крупные куски, а затем кое-как склеивал скотчем только для того, чтобы потом разорвать ещё раз. Квакити не знает, как долго он ещё сможет это выдерживать, но точно знает, что сейчас его спину прожигают два карих глаза, в гневе отчего-то приобретающими кроваво-красный оттенок, и он абсолютно прав. Шлатт действительно пилит его гневным взглядом, возмущаясь про себя. Как только он мог потерять контроль? Неужели его слова теперь ничего не значат? Все дальнейшие оскорбления были бы впустую. Квакити, этот упрямый придурок, его жених, его тыковка, его даже не слушает! Неужели ему настолько плевать? Конечно, нет, он же такой слабак! Он такой слабак, что даже слушать это всё больше не может. Он такой слабак, что не может не чувствовать эту едкую боль в своём сердце. Он такой слабак, что ему больно смотреть, как плачет любовь всей его жизни. Нет, подождите, что? Шлатт ловит себя на мысли, что называет слабаком не Квакити, а самого себя. Что это, чувство вины? Грусти? Раскаяния? Нет, конечно, что ещё за детский сад! Шлатт посылает все эти чувства далеко и надолго. Пускай они уходят и там и остаются! Пускай они оставят его! Пускай они исчезнут! Однако это не помогает. Почему он продолжает это чувствовать? Разве он сделал что-то плохое? Он просто пытался донести до этого идиота, как он раздражает своими постоянными слезами. Он всего лишь хотел, чтобы Квакити перестал постоянно дуться. Это его вина, а не Шлатта! Он сам виноват в том, что ему обидно и больно. Он сам виноват, не так ли? Нет. Конечно, нет. Это полностью вина Шлатта. Это лишь его вина, и он это прекрасно понимает. Он видит как Квакити обнимает подушку и укрывается собственным крылом от мира, такого несправедливого и жестокого к нему. Хочется на него накричать, оскорбить, сделать больно, вырвать пару перьев, чтобы неповадно было, но он просто молча смотрит ему в спину. Тишина такая громкая, что заполняет уши и заставляет только больше злиться, причём на самого себя, и Шлатт ненавидит себя за это, но гнев почему-то вымещает на Квакити. В чём провинился его сладкий пирожок, которого он так любит? Ни в чём. Он просто становится беспомощной жертвой в отчаянной попытке Шлатта доказать самому себе, что он сильнее, и скрыть правду о том, что это не Квакити слабак, а он сам. Желая заткнуть назойливый голос совести, Шлатт вынимает из кармана небольшую бутылку и, осушая её с невообразимой скоростью, заваливается на кровать. Алкоголь всегда был единственным рабочим способом быстро заснуть. Старый добрый виски его никогда не подводит. Ночь пролетает почти мгновенно. Глаза открываются, и вот уже в комнате гораздо светлее. Взгляд сам падает на другую сторону кровати. Пустота. И куда он делся? Сбежал? Не удивительно, учитывая, как сильно он вчера обиделся. Даже как-то немного жалко… Шлатт заставляет себя подняться на ноги и тащится на кухню, чтобы выпить воды, однако там он застывает в дверном проёме, обнаружив, что его жених в привычном синем спортивном костюме и фартуке, повязанном поверх, что-то делает у плиты. Такой вид даже неожиданно вызывает улыбку. Квакити казался таким спокойным, что хотелось просто полюбоваться со стороны. Присутствие Шлатта, однако, не остаётся незамеченным. Квакити совершенно непринуждённо, так, будто всё это время знал, что за ним наблюдают, ставит на стол тарелку с каким-то мексиканским блюдом: –Твой завтрак. На какое-то время на кухне воцаряется тишина. Пока Квакити ведёт себя так, будто ничего не происходило, Шлатт почему-то ощущает себя максимально жалким, всё ещё чувствуя себя плохо после вчерашней ссоры. –Сейчас сделаю тебе кофе, подожди минуточку, — прерывает молчание Квакити. Президент молча садится за стол, наблюдая за тем, как его жених возится с кофемашиной. Красивая картина. Приятно смотреть на то, как твоя сахарная тыковка старается ради тебя, будто между вами всё хорошо и вы не кричали друг на друга всего несколько часов назад. Неужели он так обыденно себя ведёт потому что уже привык испытывать боль? Быть не может. Он ведь не может продолжать терпеть это, а на утро вести себя так, будто ничего и не произошло, верно? –Вот, держи, — чашка с чёрным кофе аккуратно ставится на стол, но остаётся нетронутой, — Или ты хочешь чего-нибудь другого? — предполагает Квакити, заметив странное состояние Шлатта, чем вызывает у последнего улыбку. Ему так понравился этот наивный искренний вопрос. Очаровательно. –Не в этом дело. Я хотел с тобой поговорить о вчерашнем. –И что тут разговаривать? У меня нет желания возвращаться к тому обсуждению, если ты об этом, — он берёт из шкафа кружку, чтобы сделать кофе и самому себе тоже. Шлатт шумно вздыхает, пытаясь собраться с мыслями. Он не должен этого говорить, весь его характер противится тому, что он хочет донести, и это совершенно на него не похоже, но он позволит себе немного побыть слабаком. –Это был не очень приятный разговор для нас обоих, верно? Возможно, я немного погорячился. Я хотел сказать… Прости. От неожиданности кружка выскальзывает из рук Квакити, с громким звуком разбиваясь. –Да что ж ты такой криворукий?! — ударяет кулаком по столу Шлатт.