«Аппарат абонента выключен или находится все зоны действия
сети. Пожалуйста, перезвоните позже»
Серёжа рвано вздыхает и отстраняет телефон, с какой-то обречённой надеждой во взгляде глядя в экран. Сквозь синеватый свет Телеграма блестит родное «Принцесса», и в маленьком кружочке профиля виднеется его фото. Деловой центр Москва-Сити, Даня на фоне светящихся под покровом вечера башен: тёплый летний ветер озорными порывами забавно растрепал золотые волосы, не оставив от привычной гладкой укладки ни единого намёка и лишив образ её обладателя присущей ему излюбленной и одновременно раздражающей привычки зализывать юркие хохолки, любимая джинсовка, которую он благополучно отжал у него самого, открыта нараспашку и почти не закрывает стройное тело, скрытое чёрной футболкой с огромными цифрами 74, означающими регион Серёжи. Он стоит и ухмыляется, изображая рокерскую «козу», свободной рукой держит любимый энергетик и, высунув язык, словно хвастается недавно вставленным пирсингом. Серёжа вряд ли вспомнит, а вот Московский дословно сможет пересказать, как тот возмущался при виде подобной картины. Он ему в тот момент родную мать напомнил — та тоже пол-квартиры вверх дном подняла и едва целый корпус своей яростью не сожгла. Спасибо отцу, увёл её куда подальше и успокоил, чужом внушив, что сынишка их давно уже не крошка-Данечка, а Даниил Александрович, способный не только тянуть за собой всю область, но и жизнью своей самостоятельно распоряжаться! Вот и где он? Что с ним? Посмотреть бы, как сейчас, в эти лисьи лазурные глаза, только не в экране смартфона, в вживую, по-настоящему, да как врезать от всей души по нахальной макушке, чтобы неповадно было впредь так его пугать! Ещё и Москва на сообщения относительно состояния своего старшего сына не отвечает. Он написал ей ещё вчера, надеясь, что хотя бы она знает, где этого черта несчастного носит — мать же, в конце концов. Не получая ответа в течении порядка трех часов, Серёжа ждать больше не собирался: сорвался из дома, сел в машину и, вбив в навигаторе найденный путем проматывания их общей переписки на этап прошлого года адрес, умчался в Химки. Ещё и пробка эта… Да твою же ж мать! Ну почему всё самое отвратительное случается именно в момент, когда на счету каждая минута?! Что, если Даня там, пока он тут второй час просто стоит среди потока машин, плотнее стен в старых сталинских домах, при смерти валяется посреди коридора? Вот что будет, если он, не дай Бог, опоздает? Кто поможет? Кто ему его вернёт, случись что? Чёрт дёрнул через Москву поехать, тоже… Что вообще им двигало? Неужто забыл, как Даня постоянно его через все ночные тусовки тащит, и там всяких этих башен стеклянных хоть седалищем жуй дольше жвачки бесконечной? Дурак? Дурак. Он бы даже жестче сказал, но Даня ненавидит эти попытки обозвать себя. Да что ты будешь делать… Опять все мысли одним им забиты! Айфон звонко брякнул, означая поступившее сообщение. Надеясь увидеть радостное известие о возвращении нахального абонента в сеть, Серёжа хватает гаджет и спешно включает экран. — Здравствуй, Серёж. Извини, не смогла тебе сразу ответить — в самолёте была. Что случилось? Писала Москва. Затаившаяся в сердце надежда боязливо дрогнула. В каком ещё она самолёте? Неужто уехала куда? — Ой, а Вы не в Москве, Марь Юрьевна? — Нет. — А где? У него, почему-то, отчётливое стыдливое ощущение, что сейчас его самым вежливым способом пошлют на три весёлых буквы, куда Даня его отправляет настолько часто, что ему пора было бы уже наизусть маршрут выучить. Ну в самом деле, какая ему разница? А если они там вместе с Александром Петровичем решили себе устроить восьмисотый медовый месяц и улетели куда подальше, а тут — он со своими неуместными вопросами? — На Бали. У нас сегодня саммит большой двадцатки. — Понял… а Александр Петрович? — Со мной. Что-то случилось? Вот оно, что. Саммит, большая двадцатка… Точно, точно. Что-то такое он помнит. Правда, понятия не имел, что это. Догадывался — наверняка очередной сброд, где будет обсуждаться политика, дядь Митя и вся прочая заваруха. Даня говорил, что что-то планируется. Так, опять он не о том задумался. Мария Юрьевна — женщина, ненавидящая ожидание в любой его форме, а он уже целую минуту на её сообщение смотрит, как баран на новые ворота. — Да всё нормально. Хотел просто спросить, где Даня. Вдруг, Вы в курсе. — Он уехал к себе. А что такое, не отвечает тебе? Значит, он у себя. Отлично, одной проблемой меньше. Хоть разворачиваться с Ленинградки не придётся… Надо теперь выдумать что-то такое, во что Москва поверит, иначе трындец не только им с Даней, но и всем находящимся на Бали, потому что столица за своего ребёнка готова убить всех и вся без угрызения совести. Медлить было категорически запрещено, а потому пришлось выдавливать из себя первую пришедшую в голову мысль. — Да Я ему пишу, а он не читает, хотя в сети. Вот, думал, может, с Вами где-то сидит… А он, оказывается, просто игнорит… Видимо, опять свои видосы смотрит. — Нет, со мной его нет. Ты ему тогда позвони, если не читает. — А я почти уже к нему приехал. Думал написать, где встретиться, — врать приходится нещадно, но это однозначно лучше возможности участия во всем этом Москвы. Даня не простит ему, если она вдруг узнает, что с ним что-то случилось. — Даня… Даня этот — как всегда! Долго тебе в пробке стоять? — Где-то через двадцать минут уже приеду. — Ну, вроде немного, ладно… Стукни его там от меня для профилактики! И пусть беззвучный уберёт. Я ему вечером позвоню — пусть только попробует трубку не взять! Он не успевает ответить, как следом от неё приходит следующее сообщение. — Поцелуй его обязательно. И передай, что мама скучает. — Мария Юрьевна!!! — Ха-ха! Ладно, ладно, не смущаю. Но передать не забудь. — Хорошо. Спасибо, Марь Юрьевна! Удачного Вам саммита! На экране светятся две голубые стрелочки, означающие одновременно и благородство со стороны Москвы в прочтении его сообщения, и отсутствие у неё совести на малейший ответ. Понятно теперь, в кого этот бесстыжий нахал пошёл. А она ещё говорит, мол, весь в отца! Поток машин медленно начинает движение. Успевший знатно устать от держания ноги на педали сцепления, Серёжа с ненасытным рвением цепляется за руль и, проводив грозным взглядом желающих втиснуться в его ряд водителей, жмется вслед уходящей машине. — Поехал, урод! Не вздумай пускать его. Не пускай! НЕ ПУСКАЙ, БЛ… Ему сейчас хочется прибить всех, доехать до Химок, припарковать свою бэху, забраться к Дане домой… И всё. И лежать рядом с ним. Обнимать и прижимать к себе этого бессовестного козла, своей тупой подростковой рассеянностью, раз у того мозгов не хватило зарядить свой новомодный телефон, которым хвастался едва ли меньше, чем рождением сестры, заставившего его сердце колотиться в прединфаркте. Дурак. Нет. Козёл. По едва успевшей остыть после пробки Ленинградке с громким воем сирен проносится скорая. Душа уходит в пятки, все обзывательства не просто убираются второй план, но и вовсе убираются в далёкий ящик на чёрный день, и Серёжа, сходя с ума от беспокойства, вжимает педаль газа в пол, выкручивая руль всеми невообразимыми в попытках быстрее доехать до заветного дома. Машина с тяжелым скрипом шин о поверхность асфальта спешно обгоняет снующих туда-сюда водителей и стремительно проезжает мимо большой каменной надписи:Химки
* * *
«Через сто метров поверните направо»
До заветного адреса остаются считанные минуты. Он уже видит огромные человейники под 40 этажей и эту гигантскую башню, походящую на маяк. Хорошенький квартальчик. Окружённый водой и яхтами, он выглядит не хуже какой-нибудь Президентской резиденции на балтийских берегах. Да что тут говорить, Петергоф с ума бы сошёл от зависти, увидь красоту, в какой Дане жить приходится. Сразу чувствуется, чей сынок — Москва столько денег, наверное, даже в саму себя не вбухивает, сколько в него, стараясь угодить каждому его капризу, только бы не чувствовало себя это голубоглазое чучело обиженным и чем-либо обделенным. Он на всякий случай ещё раз проверяет телефон в надежде на восстановление совести в Его несносной башке, однако безуспешно. На экране по-прежнему светится «Был в сети 13 ноября в 18:14», знаменующее состояние полного пофигизма владельца странички и растущую одновременно с этим неистовую ярость в сердце Серёжи. Что сделает с ним, когда приедет, он ещё не придумал. Но для начала, убедившись, что всё хорошо, от всей души врежет в нос. Ничего страшного, шрамы и ссадины украшают мужчину. Будет знать, как нервы ему трепать… козёл. Будучи мастером дрифта и едва не врастив в землю своими способностями несчастную табличку с громкой надписью «ЖК Маяк», Серёжа гордым поворотом руля вписывается аккурат в чье-то парковочное место. Плевать. Всё равно снегом всё замело — отсюда не поймёшь, кто и когда здесь стоял. А у него там любовь всей жизни невесть в каком состоянии«Вы прибыли к месту назначения «Башня принцессы». Спасибо,
что воспользовались услугами Яндекс-карт!»
— Да заткнись ты… Брезгливо фыркнув и выдернув телефон из крепления, бросает он и спешно выходит из машины. Бежать… Нет. Лететь. Лететь, лететь бегом, лететь со всех ног в заветный четвёртый подъезд одиннадцатого дома. Какой там этаж у него? Двадцать пятый? Двадцать четвёртый? Ох, ладно, чёрт с этим, по ходу дела разберётся.* * *
Вариант с двадцать пятым этажом оказался верным. Теперь от Дани его разделяет лишь эта чёрная дверь. Он подходит ближе и… Что? Открыто?.. Квартира встречает повисшей в застывшем мгновении пугающей тишиной. Ему кажется, что в ней он отчётливо слышит, как мечется и заходится в бесконечных переживаниях собственное разгоряченное сердце. — Дань? Ты дома? Где ты есть? Гробовое молчание. Серёжа осматривается. Данин пуховик висел на прежнем месте и, судя по всему, даже не был надет ни разу за эти три дня, пальто — здесь же, шапка и шарф — тоже. Даже кроссовки стоят брошенными, будто растворился владелец в квартире сразу после того, как вернулся. Нет, он точно дома. Только где искать его? Не сообразив ничего другого, Серёжа проходит в комнату… И тут же останавливается, замерев в боязливом смятении. Даня лежит к нему спиной, скрываясь за небрежно накинутым сверху одеялом, и даже не шевелится — лишь его тихое сопение успокаивает, давая возможность обнаружить у него наличие признаков жизни. Серёжа подходит ближе и осторожно опускается на кровать, пытаясь одновременно и посмотреть на Даню, и не посметь спугнуть это сонное благоговение. Рядом лежит, судя по всему, совсем недавно включенный, держащийся на одном проценте заряда телефон, и экран с их совместным фото периодически заходится в нервных миганиях, напоминая о куче скопившихся уведомлений. Здесь и все его тридцать сообщений, и не менее десятка пропущенных, и непрочитанные мемы от Дениса… Что с ним? Заболел, что ли? Он осторожно укрывает хрупкое тело тёплым одеялом и склоняется ещё ближе. Едва ощутимо касается губами несносной головы, вместе с проявлением нежности тотчас убеждаясь в наличие высоченной температуры у своего нахала. Любимого нахала. На лице появляется легкая улыбка, и Серёжа ласково обнимает подрагивающие в холодном ознобе плечи, опуская голову на золотые пряди, и тихо произносит: — Угораздило же тебя так… Очевидно, тихо он произнёс это только в своих снах, потому что со стороны Дани тут же донеслось что-то невнятное, походящее на смесь вздоха и мычания, а следом тёмный взгляд встретился с небесной синевой глаз напротив. — Серёжа?.. — Тш-ш… Прости, прости, Я не хотел тебя будить. — Ты откуда тут взялся? — Мчал из самого Челябинска. — Бедолага… Все пробки собрал? — Хрен бы с этими пробками, мне главное, что к тебе успел, — улыбка вмиг пропадает с лица, и он сердито сдвигает брови. — Ты лучше объясни, что с тобой творится. Куда пропал на три дня? Я чуть Марию Юрьевну с Бали сюда не телепортировал от страха. — Ты что, растрепал ей всё?.. — Я похож на идиота? Нет уж. В отличии от отца, мне ещё пожить хочется. Даня сейчас очень хочет улыбнуться или даже рассмеяться, но проклятый жар больно бьёт в голову, из-за чего он беспомощно отводит взгляд и сильнее вжимается в холодную подушку. — Понятия не имею. — Не ответ. — Да ну Я правда без понятия! Три дня назад пришёл домой и нормально всё было, а как ночь наступила — так началось. — Что началось? Даня как-то обиженно фырчит и брезгливо морщится — видно, говорить и уж тем более вспоминать о тех событиях ему, мягко говоря, совсем не хочется, но ради него, очевидно, приходится порой и не на такие жертвы идти, раз в конечном итоге всё же заставляет себя найти силы на ответ. — До утра в толчке просидел. С унитазом целовался. В засос. Раз десять. — Лучше бы со мной. — Завали, а. — Отравился, что ли? — Не знаю Я! — жалобно мычит он и прячется в одеяле. — Отвали, всё. Молчание. Серёжа к подобным выходкам уже давно привык — сам иногда удивляется, как умудрился не то, что свыкнуться, но и по уши влюбиться в этот иногда доходящий до безобразия отвратительный характер… Во всяком случае, убеждал он себя тем, что так даже лучше. Настоящий Даня — не тот, что в семейном кругу всем мило улыбается и ведет себя, как всесоюзный староста, пытаясь одновременно и застолья организовывать, и мирить всех после скандала, обычно во времена этих самых застолий случавшегося, — а тот, которого он знает. Который может обижаться на самые простые вещи, у которого может быть плохое настроение, которому, как и любому живому существу, может быть грустно или просто плохо. Тот, который может свалиться с температурой средь бела дня, проходив выходные без шапки… Не потому, что дурак. Просто повыпендриваться захотелось. — Ты такой милый, когда бесишься. И голову свою на его кладет. Даня смотрит на него с «лицом лица», сейчас способным означать всё, что угодно. От шокового недоумения относительно способности этого черноволосого отродья с уральского завода читать мысли до немого возмущения подобным нахальным поведением, ибо никто и никогда не имеет права раскрывать свой рот в момент, когда был дан приказ его закрыть. — Ты мне сейчас отца напоминаешь. Тот тоже, как мать психует, к ней лезет… — Ну так, — ухмыляясь. — Говорят же, что мужей выбирают похожими на отцов. — Это относится только к девушкам. — Ну, знаешь ли… Будь ты девчонкой, я б давно тебя в жёны взял. — Ха. А так что, не возьмёшь? — И так возьму. Даня взгляд отводит, надеясь, что это черноглазое чудо не заметит выступивший на болезненно-бледной коже и оттого заметный с высоты спутника на МКС розовый румянец, но улыбки сдержать уже не может. Лишь тихо вздыхает и пальцы с чужой ладонью переплетает, ближе к себе притягивая и к самому лицу поднося. Вроде и температура, и тошнит до сих пор не меньше, чем минувшей ночью, а лежать в обнимку так хорошо… — Ты точно не кот? С тобой так тепло… Серёжа на это издевательски усмехается и, вспомнив легендарный момент из знаменитого мультфильма, вкрадчиво выдаёт: — Твоё слово, пупсик, и я буду кем угодно. — Придурок, — фыркает сквозь улыбку. — Я вообще бы ещё поспорил, кто из нас тут больше кот… — тут же брови хмурит и тон меняет. — Скажи-ка мне лучше, умник хренов, сколько дней ты уже не ел? Выглядишь похуже бати моего. Как-то за подобным вопросом вопиющее замечание относительно его внешнего вида, ещё и в сравнении с Юрием Ивановичем, за которое положено не то, что в нос с вертухи прописать, но и нехило так ногами отпинать, как в старые добрые, совсем затерялось и сменилось бегущим по всему телу холодком. Вот это прикол. Для полноты картины не хватало только огромной надписи: «Вы погибли». Впрочем, если он сейчас скажет, что не ел с того самого дня и за всё это время лишь пару раз вставал только чтобы сходить за водой, она непременно появится. — Вообще не ел, да? Даня не удерживается от матерного словца по рифме. Ну, грех же не раскрепоститься, особенно в его присутствии. — Я фотосинтезировал. — Я тебя умоляю. Чтобы фотосинтезировать, нужно солнце. Хотя у тебя и с ним хрен, что получится. Худой, вон, как наркоман. Того глядишь, вообще у меня в руках развалишься и испаришься. Даня, вопреки его ожиданиям, как-то по грустному вздыхает: — Испарюсь я только если к Москве присоединят. Словно ножом по сердцу режет его следующая фраза. — Будешь по мне скучать? Серёжа панически вскидывает голову и приподнимается, бегая глазами по всему лицу этого голубоглазого нахала и пытаясь найти в них хотя бы что-то, указывающее на шутку, но в отчаянном смятении от поражения всё же решается на жуткий вопрос: — Тебя хотят к Москве присоединить?! — Да нет. Мать не позволит. Так… интересно стало, — он вновь улыбается и легко кивает вбок. — Ложись. — Припадошный, — хмурится он и покорно опускается обратно. Крепче обнимает дрожащее тело, носом в золотые волосы зарывается, тянет к себе близко-близко, совсем не сторонясь приятных покалываний тёплого голубого свитера, и затем тихо продолжает: — Что мне без тебя делать? — Присоединиться к Челябинску, — усмехается Даня, но тут же, встретившись с озлобленным этим подобием шутки взглядом, спешит успокоить: — Всё, ладно, угомонись. Помолчал. Дождался, пока Серёжа издаст свой многозначительный злой вздох, означающий достижение успеха в попытке устоять перед жгучим желанием сломать ему нос за такие закидоны. — Как там мама? — Порядок. Списывался с ней — сказала, сегодня саммит большой тридцатки у них будет. — Двадцатки, — поправляет. — Да плевать, — бурчит. — Просила тебе сказать, чтобы выключил беззвучный на телефоне. Вечером позвонит. — О, беззвучный, точно… Надо как раз телефон зарядить. — Да уж, пожалуйста. Я тебе раз десять звонил, а мне в ответ: «Абонент не абонент». Глядя на виноватую улыбку рядом лежащего, он понимает, что ругаться на это чучело не может. Да и чучелом называть его уже как-то язык не поворачивается. Тянет на милые расфуфыренные бесючие прозвища. От них вроде и с унитазом поцеловаться хочется, а с другой стороны — мило… Вот дядь Саша же, например, постоянно жену мимимишностями задаривает, и ей нравится, хотя она старше него в три раза, и в целом они Пугачёву и Галкина напоминают — и ничего! Так чем же они с Даней, спрашивается, хуже? Кстати о Петербурге и Москве… Он кое-что ещё забыл ему передать. — Она ещё кое о чём меня попросила. — М-м-м? Вместо ответа он ощущает на щеке лёгкое прикосновение приятно тёплых нежных губ и тут же в удивлении оборачивается. — Сказала поцеловать тебя от неё и сказать, что мама скучает. Он не даёт ему сообразить ответ. Вместо этого осторожно подаётся ближе и легко касается губами чужих губ, притягивая ближе и вовлекая в поцелуй. Ему кажется, что, будь Даня в более крепком, нежели сейчас, положении, он бы, в лучшем случае, тут же получил от него по голове за такое поведение — предупреждать надо, договаривались же! — а в худшем — даже думать не хочется, однако сейчас все обстоятельства оказались на его стороне. Даже Даня. — А это от кого? — вкрадчиво. — От себя, — с улыбкой отвечает тот. — Выздоравливай, принцесса.