Третье небо. Черновик

В комнате было светло – шторы раздвинуты, и солнце будто переливалось через подоконник, плескалось по полу, текло до самой кровати. Она лежала ничком, уткнувшись лицом в подушку, и сначала Атсуши подумал, что она спит, вот прямо так, в школьной форме, почему-то на его постели… А потом заметил, что плечи едва заметно вздрагивают, а пальцы чересчур крепко вцепились в наволочку. Это было больно, и если бы он мог сейчас плакать, то расплакался бы тоже. Все должны рано или поздно через это пройти, но для нее еще было слишком рано, слишком несправедливо, что все случилось вот так, нелепо и внезапно, буквально на полуслове… Почувствовав движение позади, Атсуши оглянулся – Куруми-чан стояла рядом и подозрительно обнюхивала его ногу. Он присел, и кошка попыталась боднуть его в колено, замерла, прижимая уши, и нервно лизнула лапу. – Иди лучше к ней, – попросил Атсуши. – От меня-то уже нет толку… Куруми-чан еще раз глянула на него расширенными зрачками, а потом, будто поняв, в два прыжка оказалась на кровати, осторожно прокралась в изголовье и легла рядом с подушкой. Она громко мурлыкала и при этом нервно била хвостом, но под гладящей рукой немного успокоилась и прикрыла глаза. Атсуши еще немного посмотрел, как дочь и кошка лежат в обнимку, как Куруми-чан, непривычно смирная, позволяет себя крепко прижимать, утыкаться лицом в пушистый живот и плакать, как позволяла раньше только ему и то не каждый раз… Но не выдержал и ушел, даже можно сказать – сбежал. Невыносимо. Раньше он часто думал об этом моменте, пытался пережить его, смириться с ним заранее, но почему-то был уверен, что увидеть подобное воочию ему не придется. А оказалось… Оказалось, что все совсем не так, как он себе представлял. – Вы до сих пор испытываете страх? – спросила доктор Учида. Атсуши вздохнул, с тоской глядя на циферблат настенных часов – стрелка, казалось, застыла на месте и не двигалась в последние несколько минут вовсе. – Да, – признал он неохотно. Последнее, чего бы ему сейчас хотелось, это жаловаться на самочувствие. Какая ирония… – Вам кажется, что вы все еще можете умереть? Воистину: бойся своих желаний, однажды они могут исполниться. И будешь вот так вот сидеть перед красивой женщиной в уютной комнате, она будет участливо расспрашивать тебя о твоем страхе смерти, желая помочь… Вот только помогать будет уже поздно. – Мне кажется, что я умираю, каждый раз, как ложусь спать, – сказал наконец Атсуши то, что она хотела услышать. – Закрываю глаза и оказываюсь там, и мне больно, и тот человек что-то очень быстро говорит, но я не понимаю ни слова, и этот писк отвратительный… – Это эхо, – кивнула доктор Учида с сочувствием. – Всего третий день после перехода, эхо пока еще держится, но это скоро пройдет, господин Сакураи. К сожалению, в первые семь дней неприятных последствий не избежать… Атсуши кивнул, едва удержавшись, чтобы не хмыкнуть. «Переход», вот как они это здесь называют. Очень современно и позитивно. Вот уже три дня Атсуши никак не может определиться, смешит его это или раздражает. – Но хочу заметить, – добавила она, перебивая мысли, – что поддержка контактов только усиливает неприятные ощущения. Безусловно, никто не ждет от вас, что вы тут же забудете всех, с кем провели большую часть жизни, но я не могу не предупредить вас. Особенно, учитывая то, какое у вас сильное и болезненное эхо и то, как активно вас пытаются удержать. Да, вот это еще. – А это… в принципе возможно? – спросил Атсуши как можно небрежнее. – В смысле, удержать? Доктор Учида поморщилась, устало покачала головой, парадоксальным образом становясь еще красивее из-за тонких морщинок, появившихся в уголках глаз… Атсуши поспешно отвел взгляд, ну что за позорище. Даже сейчас какая-то ерунда лезет в… голову?.. Казалось бы, нет плоти – нет и плотских побуждений, но, видимо, и тут все работает совсем не так, как он себе представлял. – Пока никто кроме близких не знает о вашем переходе, – произнесла она негромко, – сила десятков тысяч людей направлена на то, чтобы удержать вас в максимально сохранном состоянии рядом. Этим, кстати, объясняется и то, что некоторые поведенческие паттерны и реакции физического тела сохраняются до сих пор. В представлении этих людей вы все еще там, дышите, чувствуете, испытываете ощущения, реагируете… Сила их коллективного воображения так велика, что вам все еще снятся кошмары… и все остальное происходит примерно так же, словно вы все еще там, а не здесь. Атсуши очень надеялся, что не краснеет под понимающим взглядом доктора Учиды. Неловко, что уж тут скажешь… – Можно понадеяться, что после официального объявления они смирятся и отпустят вас… – продолжила она. – Но скажу по опыту: в таких случаях, как у вас, официальное объявление только умножает количество скорбящих и консолидирует усилия людей, которые не могут справиться с потерей и отрицают произошедшее. Слышать об этом было одновременно приятно и невероятно стыдно. Столько людей волнуются за него. Стольким людям он важен… Они все желают Атсуши здоровья и молятся за него, а он сидит здесь, в кабинете психоаналитика и думает о том, как его обидели и обделили… – В вашем случае… незавершенное дело, чувство долга, мощное притяжение… И то, что вы сами, господин Сакураи, никак не можете принять произошедшее… Да, это все может привести к очень нехорошим последствиям. – Я стану… призраком? – звучало жутковато, но почему-то привлекательно. – Буду бродить по земле, пока окончательно не сойду с ума?.. Она натянуто улыбнулась. – Мы постараемся этого не допустить. Но все зависит от вашего желания и усилий. Постарайтесь, господин Сакураи. Сейчас вам очень тяжело, но не стоит слишком усердно оглядываться назад, ведь впереди еще так много возможностей. Вот это почти злило. Эти мифические «возможности» впереди, а по сути – предложение отбросить прочь прожитую жизнь, забыть обо всем, что только что составляло саму ее суть, отказаться от всего, что достиг ценой огромных усилий… – Ну, вот это как раз сохранится, – заметил Иссэй, отпивая из бокала. – В этом и смысл, что все настоящие достижения… они останутся при тебе. Ну, предполагается, что все именно таким образом и работает. Атсуши покачал головой, с трудом отводя от него взгляд. До сих пор не верилось, что можно вот так, почти как раньше… Только вино в бокалах было, конечно же, совсем не вином, зато таким же темным и густо-красным, а бар, в котором они сидели, ничем не отличался от любого из тех баров, где они встречались раньше. – И вы на это согласитесь? – спросил он нервно. Иссэй мягко улыбнулся, прикрываясь бокалом. – Не знаю. С одной стороны сейчас, с высоты прошедших лет и приобретенного опыта, я бы, возможно, во многих ситуациях в своей жизни поступил иначе. С другой – а не привело ли бы это меня к еще более плачевным последствиям? В перспективе… Он покачал головой, опуская взгляд. – У меня никогда не получалось толком предсказывать последствия своих поступков. Каждый раз я предполагал одно, а выходило совершенно другое. Кажется, нет ни одного человека, с которым я бы хоть однажды, но не ошибся… – Со мной вы не ошиблись ни разу, – вскинулся Атсуши, но тут же смутился, отводя взгляд. При чем тут он вообще? Это для него Иссэй значил очень много, а он сам для Иссэя… – С тобой я неправильно поступил в самом начале, – негромко ответил Иссэй, глядя в стол. – Не стоило морочить тебе голову. – Вы не… – попытался запротестовать Атсуши, но осекся. Он никогда не пытался даже анализировать мотивы сэмпая. Не смел. – Ты мне очень нравился, – сказал Иссэй с грустной улыбкой. – Но я трусил сказать об этом прямо и получить отказ. Поэтому я просто ждал, пока тебе захочется меня увидеть, и каждый раз при встрече старался использовать все свое очарование, чтобы в следующий раз ты вспомнил обо мне поскорее. Атсуши сглотнул, во рту неожиданно вполне реально загорчило. – …а я так боялся надоедать вам, что отмечал наши встречи в календаре, – пробормотал он стесненно, – чтобы не дай бог не навязаться, не зачастить со звонками или письмами… Иссэй вздохнул, кивая. – Это будет одним из моих поворотных пунктов, если я все-таки решусь пройти все заново. Я просто скажу тебе все, как есть, сразу. И… знаешь, я ведь понятия не имею, к чему это приведет. Он мягко рассмеялся, и Атсуши невольно улыбнулся вместе с ним. – Я тоже не знаю… То есть… Мы познакомились, когда мне было совсем немного за двадцать. Вообще не понимаю, как тогда работала моя голова. Как бы я себя повел… И вообще, встретились бы мы, если… Он поспешно схватил бокал и отпил несколько глотков, чтобы заткнуть себя наконец. – Вы не знаете, конечно, но я внес вас в список людей, которые были приглашены на мои похороны, – сказал он неожиданно для самого себя. – Мне… очень хотелось, чтобы вы пришли. И тот костюм, что вы мне подарили… помните? Иссэй вздрогнул, поднимая на него недоуменный взгляд. Но почти тут же улыбнулся, качая головой. – Поверить не могу, что ты собираешься его сжечь! Он тебе так идет... выглядишь как настоящий король, приветствующий своих подданных. – Поэтому и хочу забрать его с собой, – рассмеялся Атсуши. – Планировал произвести на вас впечатление в последний раз, но вы не придете… – В свое оправдание могу сказать только то, что ты на мои похороны не явился тоже. Атсуши осекся, тяжело сглотнул. – Мне никто не сообщил… и я… Это было очень неожиданно и тяжело. Иссэй кивнул, невесело хмыкнув. – Я не хотел оставлять распоряжения подобного рода, может, из суеверия и страха накликать беду… Да и… мне кажется, в тех обстоятельствах любые мои предпочтения были бы проигнорированы. Им слишком хотелось поскорей от меня избавиться, не поднимая шума. Это было все еще больно, так, что от одной мысли о произошедшем Атсуши чувствовал, словно проваливается в черный бездонный колодец тоски, в котором провел последнее время перед собственным «переходом». Неудивительно, прошло меньше трех месяцев, боль от потери настолько близкого человека не пережить так быстро. Но почему то, что Иссэй сейчас сидел прямо напротив него – живой, красивый, настоящий, протяни руку и… почему это совсем не утешало? Словно их связь, такая легкая и радостная, почти эфемерная, но тем не менее невероятно сильная, осталась там же – за гранью прошедшей жизни, а здесь… Что они могли – здесь? В царстве теней и сожалений. В мире, где все вокруг озабочены только тем, как бы уйти дальше, забыть обо всем… Это пугало. То, как много остается за гранью, то, как легко потерять все, что ты там оставил. Пока был жив, Атсуши постоянно боялся, что кто-то из близких уйдет раньше, и ему придется как-то через это переступить, как-то перенести очередную утрату и не лишиться желания жить дальше. Оказавшись здесь, он понял, что страх стал только сильнее: теперь он не мог не испытывать ужаса при мысли о том, что оставленный мир – всего лишь хрупкая иллюзия, готовая рассыпаться в прах от любого неосторожного движения. Словно момент перехода лишил все пережитое какой-либо ценности. Забудь. Брось. Уйди. Перепиши заново неумелый черновик… …Когда Атсуши было около тридцати, он полюбил одну девушку. Та, как ему казалось, отвечала взаимностью. Они были вместе около полугода… но потом она решила уйти к другому – более успешному, более мужественному. Более внимательному, возможно. Не такая уж и редкая ситуация в жизни любого мужчины. Ему было тяжело, но он знал, что переживет разрыв, как переживал разрывы и до этого. Но девушке показалось мало просто уйти. Возможно, Атсуши чем-то обидел ее, сам этого не поняв. А, возможно, ей просто хотелось причинить ему боль, без особой причины. Она сказала на прощанье, что на самом деле никогда и не любила его. И тот ужас и отвращение, которые Атсуши испытал тогда, он запомнил на всю жизнь и, как оказалось, посмертие. Сейчас он чувствовал что-то подобное. Ведь он думал, что все на самом деле. Что потери окончательны, что тяжесть – неизбывна, что боль – абсолютна. Он прожил пятьдесят семь лет, пытаясь дорожить каждой секундой, не преуспевая в этом и браня себя за безалаберность и малодушие. А оказалось, что это все… Нет, он не мог считать прожитую жизнь фальшивкой. Все эти чувства, все эти усилия, вся эта любовь. Как можно от этого отказаться? Оставить за бортом, пойти вперед… Атсуши понял, что уже несколько минут молчит, упершись взглядом в столешницу, и даже не пьет, просто судорожно сжимает стакан в руке так, что он, кажется, скоро лопнет. Но он когда поднял взгляд, обнаружил, что Иссэй смотрит на него в упор – с сочувствием и легкой тревогой. – Что тебя пугает больше всего? – спросил он мягко. – Расскажи мне. Сейчас уже можно. И Атсуши с облегчением сдался, вываливая наружу все свои неаппетитные страхи. Это была его вторая жизнь. Вот в чем дело. Когда живешь в первый и последний – как тебе кажется – раз, можно много переживать о неверно сделанных выборах и фантазировать о том, что бы случилось, поступи ты в той или иной ситуации иначе. Когда понимаешь, что прожил уже две жизни, и они кардинально отличаются друг от друга из-за одной единственной детали… Начинаешь бояться все испортить. Его первая жизнь была короткой и отвратительной. Отец, которого он привык считать просто сломленным и несчастным человеком, страдающим от своей неприкаянности и вымещающим боль на тех, кто подвернется под руку, тогда, в первой жизни, был настоящим монстром. Тот Атсуши был крепче и несмотря на то, что было ему стократ хуже, сломался позже, лет в тринадцать. Возможно, потому что тогда, в той, первой жизни, он был старшим братом и чувствовал свою ответственность за маленького Хироши, боялся оставить его со сходящим с ума отцом и постоянно болеющей матерью… Но в конце концов все-таки сбежал из дома, не выдержав. Атсуши был бездомным полтора года – прибивался к компаниям таких же несчастных и озлобленных детей, искал покровителей на улице, а когда его все-таки поймала полиция и вернула домой… Он зарезал отца во сне, а потом прыгнул под поезд, потому что жить с этим больше не мог. Сейчас подробностей той чудовищной жизни было не разглядеть сквозь дымку переходов, но Атсуши и смотреть было не нужно, чтобы его затошнило от ужаса. По сравнению с первой… вторая жизнь была просто идеальной! Возможно, подсознательно помня о случившемся, отец его почти не трогал, и с Атсуши остался только страх, невыносимый, невытравимый. Ведь он столько лет пытался понять, проанализировать, почему то, что происходило в детстве, произвело на него такое ужасающее впечатление, отпечаталось в нем на десятилетия вперед? Ведь его брат жил в тех же условиях, и доставалось ему горше… А, скорее всего, дело было именно в том, что подсознательный страх и отвращение к себе из первой жизни так и не позволили Атсуши выправиться, мучая его до самого конца… – Я так надеялась, что в этот раз все будет хорошо, – сказала мама три дня назад, обнимая его, дрожащего и растерянного, выброшенного из жизни – словно рыба, выплеснутая с волной на берег. – Так надеялась, что ты проживешь хорошую жизнь… Она плакала, и Атсуши тоже плакал, сквозь слезы пытаясь убедить ее, что с ним все хорошо, что он… он даже бывал счастлив, правда. А она только гладила его по голове и обнимала, как маленького ребенка. – Зачем ты снова вышла за него замуж? – спросил Атсуши только день спустя. – Ты же знала, какой он. – Мне пообещали, что я смогу защитить вас. Тебя. Атсуши не понимал этого. Обрекать себя на ужасную жизнь снова, когда точно знаешь, что с этим человеком тебе будет плохо… – Если бы я не вышла за него, – наконец сказала мама, – вы с Хироши бы не родились. Вы отказывались возвращаться туда, если не со мной, и… Было так мало времени, чтобы решить, что делать, ведь о вас помнила только я... Она закрыла лицо руками, словно ужас прошлого посмертия до сих пор ее мучил. – Вашими с братом судьбами занимались уже давно, и мне сказали, что вы… что у вас все будет в порядке, если я соглашусь… А если промедлю, то… вы можете навсегда сгинуть там… внизу. Внизу. Атсуши почти не помнил, как оно там – внизу. На самом первом круге посмертия, куда попадают такие как тот, первый, убивший отца Атсуши. Наверное, там достаточно паршиво. Не потому что это что-то вроде ада для грешников, нет, по эту сторону работали совсем другие критерии. Но на первом круге оказывались все сломленные, несчастные, измученные и больные душой. Потому что смерть, даже если ее красиво назвать «переходом», никого не освобождала. За гранью жизни не было забвенья, не было справедливости и воздаяния не было тоже. Только возможность определить переломные моменты своей жизни и прожить ее заново с учетом прошлых ошибок. Тогда, после первой жизни, с Атсуши пришлось повозиться, чтобы выяснить переломные моменты в еще не прожитой толком жизни. Он был ребенком, измученным и обессиленным. Все, чего он хотел, – чтобы его оставили в одиночестве и дали вечно лежать в постели, свернувшись клубком и плача. Он просто хотел покоя – настоящей смерти, возможно. Но в результате получил то, что получил. Атсуши подозревал, что согласился тогда на новую жизнь только чтобы от него наконец отстали. А оказалось, что он вовлек в новый виток страданий и маму, и брата… Сейчас уже было понятно, насколько дотошно спланировали его судьбу там, внизу. Ведь несмотря на то, что временами Атсуши был уверен, что все горести и страдания валятся на его голову одно за другим, на самом деле ему удавалось преодолевать почти все неприятности с минимумом последствий. Одно только то, что ему примерно в том же возрасте, в котором оборвалась предыдущая жизнь, повезло встретить людей, с которыми он провел сорок последующих лет – в дружбе, в работе, практически в любви, – выглядело фантастикой. Обо всем остальном и говорить не приходилось. Смертельные болезни и опасные происшествия, затяжные кризисы и репутационные риски, – Атсуши выходил из любых ситуаций, оставаясь в плюсе. И никогда не задумывался, сколько на самом деле удачи и везения в том, что он считал жалкой и несчастной жизнью. – Я боюсь, что не смогу прожить свою жизнь еще раз, – выдавил он наконец самое больное. – Все мои поворотные пункты… Я думал об этом еще… там. Что бы я хотел изменить. Выходило, что на самом деле – только одно. Отца. Все, что происходило со мной после, было только следствием. Все вещи, что случались, все несчастья… я или провоцировал их сам, подсознательно стремясь наказать себя за свою неправильность. Или воспринимал все происходящее обостренно, накручивая себя до отчаянья там, где другой бы, возможно, даже порадовался. Но… Атсуши сглотнул, зажмурившись, потряс головой, с трудом заставляя себя продолжать: – Но если при следующей попытке у меня случайно окажется нормальный… обычный отец… или его вообще не будет. Если маме удастся развестись и сбежать со мной и братом… Меня не станет. Точно так же, как не стало того, первого Атсуши. Только эхо его страха и ненависти к себе. Вообще ничего из того, что я представляю собой сейчас – этого не будет. Будет какой-то совершенно другой человек. В других обстоятельствах. С другими решениями и поворотными пунктами… – А это все равно что смерть, – кивнул Иссэй. Атсуши выдохнул с облегчением. Сэмпай его понимал. Иногда ему казалось, что только тот и понимал все эти страхи, всю эту бесконечную боль и тьму, из которых преимущественно и состояла его душа. – Я так боюсь смерти, – признался Атсуши едва не со слезами на глазах. – Я уже дважды умер, и до сих пор боюсь… А доктор Учида утверждает, что это просто эхо, и мне нужно поскорей забыть все… Что мне забыть? Себя?.. – Она боится, что тебя удержат, – хмыкнул Иссэй. – Что как бы тебе ни было плохо, ты все равно останешься здесь. Не пойдешь дальше… Не променяешь любовь всего мира на неизвестность. Атсуши закрыл лицо ладонями – слезы потекли потоком, их стало невозможно удерживать, а скулы загорелись от стыда за свою слабость. Он стыдился не слез, нет… Атсуши стыдился своей потребности в любви, которую сейчас таким щедрым потоком выливали на него совсем незнакомые люди там, за гранью. И понимал, что уйти от этого… от того, о чем так долго и бесплодно мечтал… он просто не может. Не сейчас, по крайней мере. Любовь – это то, чего ему не хватало всю его жизнь. Он так отчаянно хотел, чтобы его любили, чтобы им восхищались, чтобы о нем заботились… что влипал иногда в самые неприятные ситуации в погоне за призрачным облегчением. Но как бы он ни извивался, как бы ни выпрашивал и вымаливал, любви всегда было мало. Недостаточно. Она вспыхивала и гасла – он и сам был не слишком-то умел в том, чтобы поддерживать ее огонь. Он переставал любить, его переставали любить, и черный водоворот одиночества засасывал его снова и снова… И в какой-то момент Атсуши просто устал с ним бороться, устал от попыток выплыть на поверхность. Устал каждый раз захлебываться и биться в ужасе… Он смирился с тем, что остался один, на самом дне, и начал пытаться находить в этом плюсы. У него были кошки, которых можно было любить бесконечно и бесконечно же купаться в их ответной привязанности – пускай даже это была всего лишь потребность в тепле, безопасности и вкусной еде. У него были дети, любовь к которым тоже оставалась безусловной, хоть и более отстраненной – дети почти не зависели от него и не слишком-то рвались общаться и быть милыми. У него была группа, и этих людей любить оказалось, наверное, проще всего – они не обижались, не бросали его, если он раздражался, замыкался или спорил, но и отдачи от этой любви было меньше – ни один из согруппников Атсуши не был любвеобильным милашкой, готовым согреть его в своих объятиях. О существовании их любви приходилось просто знать, иметь ее в виду, заставлять себя не сомневаться в ее наличии… Да, временами Атсуши чувствовал ее в случайно оброненных фразах, коротких взглядах, скупых жестах, но так редко получалось ей напитаться досыта! Было еще кое-что, о чем не получалось думать без стыда и тайной, чудовищной радости. Уже давно существовал не слишком обширный, но время от времени пополняющийся круг друзей и знакомых, влюбленных в него, и принимать эту любовь, самую настоящую, чистую и печальную, было горше всего. Общением с этими людьми Атсуши не злоупотреблял, понимая, что жестоко поддерживать бесплодные надежды, тем самым не позволяя каждому из них найти свое счастье в жизни… Но и оттолкнуть не имел достаточных сил. Одна мысль о том, что есть те, кто знают его достаточно хорошо, но это не мешает их чувствам на протяжении многих лет, а то и десятилетий… Эта мысль одновременно и поддерживала Атсуши, и надламывала раз за разом. Он был эгоистом – чудовищным, самовлюбленным и готовым на все ради своей блажи. Но отказаться от чужой любви для него было все равно что отказаться от воды в пустыне… Проще и приятней всего было с поклонниками – эти удивительные люди дарили ему самые яркие, колкие и обжигающие эмоции в те короткие моменты, когда он мог наслаждаться происходящим во время концертов. Это было похоже на инъекции – страшно, иногда больно, но лечит и, временами, даже спасает. Те же самые люди, которых он опасался в обычной жизни, в волшебном пространстве концертного зала становились мощным источником жизненной силы, и эта сила питала Атсуши десятки лет… А теперь именно этот поток безо всяких препятствий в виде грубой телесной оболочки вливался в него беспрестанно и бесконтрольно. Ему желали здоровья. О нем молились. Его так любили, что покинуть это пылающее поле любви было совершенно невозможно, и Атсуши раз за разом срывался и бродил, бродил среди любимых, знакомых и совсем неизвестных ему людей, тревожно вглядываясь в озабоченные лица, прислушиваясь к молитвам… Чувствуя себя катастрофически недостойным такой бесконечной любви и жадно насыщаясь, не в силах отказаться. Наверное, на похороны он пошел, чтобы хоть немного заземлиться. Прочувствовать реальность, а не бесконечный поток фантазий о том, как он лежит в больнице или даже приходит в себя дома. Нужно было уже заставить себя принять случившееся и отойти наконец в сторону. Доктор Учида, опять же, советовала такой способ как крайнюю меру – обычно все-таки людям не слишком помогало адаптироваться зрелище собственных похорон. К собственному удивлению Атсуши практически ничего не почувствовал кроме невероятной неловкости. Ему казалось, будто он подглядывает за тем, что совершенно не предназначено для его глаз. Чужое хлестко-пылающее или колко-заледеневшее горе, едва сдерживаемые слезы или откровенно мокрые глаза. Собственное неброско накрашенное лицо, уложенные волосы, выражение легкой печали, застывшей в уголках губ… Тот самый костюм. Словно его не хоронили, а снимали очередную фотосессию для журнала. Приглашенные что-то говорили, и Атсуши корежило от своей неуместности. Все происходящее было не для него, а для оставшихся. Для тех, кто сейчас судорожно пытается подобрать слова, собраться с мыслями, понять, как строить жизнь дальше… Все эти проблемы уже не касались Атсуши. Он ничем не мог никому помочь. Он даже… даже поддержать никого не мог. Абсолютно бесполезный – что до смерти, что после. Ему следовало просто уйти, но вместо этого он после завершения церемонии и обрядов зачем-то увязался за Хисаши. Наверное, потому что у всех остальных были такие несчастные лица, что задерживаться рядом хотя бы еще на минуту было невыносимо, почти физически больно – несмотря на то, что все, что осталось от его физического тела только что ссыпали в небольшую урну. Все или плакали, или очень старались не заплакать. И только Имаи был как обычно невозмутим. Плохо знакомый с ним человек мог бы сказать, что тот даже немного заскучал во время церемонии, но Атсуши прекрасно видел, что Имаи нервничает и чувствует себя не в своей тарелке, потому и стоит с непроницаемым лицом. По крайней мере он точно не станет плакать, и Атсуши не придется чувствовать себя еще более виноватым и беспомощным… Имаи и правда не плакал. Даже носом не шмыгнул, всю дорогу в такси до собственного дома он смотрел в окно с отсутствующим выражением лица. Если б дело происходило хотя бы неделю назад, Атсуши бы с интересом принялся гадать, о чем он думает, а Имаи, то ли услышав его мысли, то ли заметив быстрые взгляды искоса, обернулся бы и смущенно хмыкнул, тут же отводя взгляд. Если б дело происходило неделю назад, Имаи бы точно думал о работе, и было б уместным вклиниться в эти размышления. Тот бы не стал возражать, даже наоборот. Но сейчас… Входить в чужой дом было неудобно – Атсуши сюда не звали, и вторгаться в чужую частную жизнь… Впрочем, дома не было никого кроме старой собаки, которая, ковыляя, подошла к Имаи, подставила ушастую, крутолобую голову под его ладонь. А потом внимательно посмотрела на Атсуши и терпеливо вздохнула, явно ожидая поглажек и от него. – Ну чего ты, – неловко пробормотал Имаи. – Давай, ложись… И собака, снова вздохнув, побрела обратно на свое место. Имаи как-то воровато скользнул мимо него в туалет, и Атсуши почувствовал себя максимально глупо. Ну не стоять же теперь в коридоре, ожидая его под дверью?.. По-хорошему стоило вообще уйти, но он был так растревожен произошедшим, что срочно нуждался в хоть каком-то утешении. Хотел убедиться, что по крайней мере кто-то из самых близких ему людей… просто продолжит жить своей обычной жизнью? Или наоборот, надеялся увидеть, что Хисаши, который чужие смерти обычно переживал стойко, каждый раз будто насильно выталкивая себя из омута горя навстречу оптимистичной вере в чудо, сейчас изменит своей привычке оставаться невозмутимым в любых жизненных обстоятельствах?.. Какой бы ни была причина, это было в любом случае крайне эгоистично с его стороны – врываться в личное пространство человека, проникать в его дом… подглядывать за ним. Невольно всплывала мысль: а многие ли умершие вот так себя ведут? Ходят за живыми по пятам, жадно высматривая, хорошо ли по ним страдают, достаточно ли убиваются… Кошмар какой-то. Испытывая отвращение к себе, Атсуши спустился в подвал, с тоской огляделся по сторонам. Он не слишком часто бывал здесь раньше: не так уж много существовало поводов приехать в дом к Имаи и сидеть в его студии. Работал тот обычно один, а выпивал… если он и выпивал дома с кем-то, то явно с более близкими друзьями, чем Атсуши. С теми, кто хотя бы найдет в себе силы приехать, если его приглашают, а не будет сидеть сычом у себя в комнате и думать: ах, да он приглашает просто из вежливости. Да наверняка приеду, а он будет раздражаться, что я воспринял это всерьез. Или он приглашает всех подряд, и там будет толпа его приятелей. Все равно мне не понравится, не смогу расслабиться, а потом буду злиться и грызть себя еще неделю… Атсуши невольно усмехнулся. Проблемы живых, надо же. Сейчас, с нового ракурса, так много вещей кажутся совсем другими, а старые проблемы, которые вызывали огромный вал переживаний, выглядят совершенно не стоящими выеденного яйца. Тоже мне, вопрос века: напроситься ли в гости к другу, если соскучился по неформальному общению? Самое забавное, что наверняка и напрашиваться бы не пришлось, изъяви Атсуши хоть раз прямую готовность… А, надо сказать, ему тут нравилось. У Имаи всегда был вкус, специфический в одних областях и совершенно классический в других. Интерьер в подвальной студии был им подобран безупречно, и Атсуши в очередной раз увлекся, рассматривая развешенные по стенам репродукции, расставленные на комоде фантастические фигурки – кое-что, вероятно, недавние обновления, были ему незнакомы. Очнулся он, только когда по лестнице за его спиной застучали башмаки – Имаи зачем-то спускался за ним следом. В первую секунду Атсуши замер, будто пойманный на месте преступления, но затем заметил в руках Имаи две банки с пивом и невольно усмехнулся – конечно же. Просто тот предпочитает выпивать именно в подвале, месте, где может максимально сосредоточиться и укрыться от внешнего мира… Все-таки они были похожи, всегда. Что-то глубинное всегда оставалось общим несмотря на внешние диаметрально противоположные проявления… Сев за стол, Имаи поставил одну банку перед собой, а вторую, привстав – напротив, на противоположный конец стола. Будто бы предлагал пиво невидимому собеседнику. Чувствуя, как слезы наворачиваются на глаза, а несуществующее горло сжимает спазмом, Атсуши сел напротив него. Имаи выглядел напряженным и при этом абсолютно отрешенным, как будто в этот момент держал в руках не жестянку с пивом, а гитару, из которой собирался извлечь какой-то особенный звук… Звякнул ключ, зашипела пена, Имаи отпил, забавно хмурясь, а Атсуши все смотрел на него, смаргивая слезы. Как бы сейчас он хотел выпить с ним вместе! Хотя бы… у него ведь день рождения сегодня, – всплыло в голове вместе с волной удушающего чувства вины. А пришлось провести его на похоронах. Да и у тех, кто знает, язык не повернется его поздравить сейчас… – С днем рождения, – сказал Атсуши зачем-то, и Имаи поперхнулся, отставил плеснувшую банку на стол и закашлялся, заставив Атсуши подскочить от беспокойства. Правда, кашель довольно быстро перешел в смех – Имаи и в самом деле смеялся, закрыв лицо руками. А когда отнял ладони – покрасневший и с мокрыми глазами – то скользнул взглядом по Атсуши и покачал головой. – Ты меня уже поздравил, – сказал он хрипло. – Эффектно получилось. – Прости… – начал было Атсуши автоматически, так жалко ему было Имаи, так стыдно перед ним. Но почти тут же осознание происходящего оглушило его. – Ты меня… слышишь? – спросил он растерянно. – Видишь?.. Имаи помолчал, с упрямым выражением лица глядя в стол. – Я не сумасшедший, – сказал он наконец и поднял голову, посмотрев на Атсуши в упор. – Раньше я просто… разговаривал с тобой, представляя, что ты рядом. Но теперь ты правда тут. И на похоронах был. – Да… – у Атсуши голова шла кругом. – Это так… Обычно только животные могут увидеть… Имаи хихикнул и притянул к себе банку, уткнулся в нее, отчетливо расслабляясь. – Ну, может быть, я где-то на одном уровне развития с собакой… – он отпил еще глоток и еще. И наконец спросил, быстро моргая от неловкости – Ты… как? Там. Или где ты вообще… – Хорошо, – поспешно ответил Атсуши и, поймав его настороженный взгляд, добавил: – Правда. Там… хорошо. По крайней мере не хуже, чем здесь. – Не хуже… – Имаи усмехнулся, стискивая банку с пивом так, что алюминиевый бок скрипнул, прогибаясь. – Ну и… что-то изменилось? Тебе… стало лучше там? – Нет, – Атсуши постарался улыбнуться, но толком не вышло. – Все абсолютно так же. Мне даже до сих пор снятся кошмары… о том, что я умираю. Звучало это нелепо и до нелепости же обыденно: словно он опять начал жаловаться, все как всегда. – Наверное, я такой человек, – добавил он, неловко хмыкнув, – для которого даже после смерти ничего не меняется. – Тогда что там хорошего? – Мама, – просто ответил Атсуши, и Имаи быстро кивнул, опуская голову еще ниже, будто пытался свернуться, спрятаться. В этом жесте было столько уязвимости, что Атсуши почувствовал потребность объясниться, уточнить. – А еще там есть самые обычные дома, в них живут люди. И еще парки. И... много чего, но я пока не успел особо осмотреться. Зато сегодня утром мы с Иссэем ходили в маленький бар и пили вино… Правда, если честно, на вино оно совсем не похоже. Нулевой градус. Но уж что есть. Зато вкусно… Имаи рассмеялся, не поднимая глаз. – А ты? – спросил Атсуши, не в силах сдержать хлещущую через край нежность. – Как ты тут? Как вы? – Ты видел, – коротко ответил Имаи. – Никто не ожидал. И… никто не знает, что теперь делать. – Вы не должны все бросать из-за меня, – с неожиданной для самого себя твердостью заявил Атсуши. – Я, конечно… теперь от меня совсем никакой пользы. Но ведь ты… ты точно придумаешь что-нибудь, да? Ты всегда придумывал что-нибудь такое, что никому и в голову прийти не могло. Имаи хмыкнул, неловко водя пальцем по запотевшей банке, стирая конденсат. – Если я кому скажу… они решат, что я чокнулся. И призраков вижу. – Как будто тебя когда-нибудь смущало, что о тебе думают другие люди, – улыбнулся Атсуши. – Ты ведь и сам не готов закончить сейчас, я знаю. У тебя всегда миллион идей для группы. И я не был готов. И остальные – точно не готовы… Они тебя поддержат. Ну, может быть, Ани побурчит для вида, но Хиде и Юта – ты же их знаешь… Ну, скажешь всем, что такова моя последняя воля! Пусть попробуют поспорить – грозу устрою! Имаи хрюкнул, прикрывая рот ладонью, и Атсуши с облегчением рассмеялся вместе с ним. – А ты правда можешь? Ну… грозу? – Теоретически, – покачал головой Атсуши. – Говорят – ну, там говорят… что если сильно напрячься, то можно кое-что делать. Какие-то такие вещи. Но я пока еще не пробовал. – Ну ты тогда… потренируйся сначала, а уж потом я буду ультиматумы ставить. А то придется… ну… пугать их, сверяясь с прогнозом погоды. А это вообще не так эффектно… – Договорились, – как же хорошо, что Атсуши к нему пришел. Впервые за прошедшие дни какой-то спазм внутри словно разжался и получилось вздохнуть полной грудью… как бы странно это ни звучало в его положении. – Но ты учти, что я буду заявляться и проверять, чем вы тут занимаетесь. Чтобы не отлынивали. – Угу… И указания будешь раздавать… – Имаи хмыкнул, качая головой, и кинул на него испытующий взгляд. – А ты? Чем будешь теперь заниматься? Атсуши вздохнул. Это, пожалуй, было самым больным и тяжелым вопросом. – Ну… пока… Отдавать долги, пожалуй. А дальше будет видно. Как можно отдать таких размеров долг, он себе не представлял. Официальное объявление вышло на пятый день, и Атсуши смело гигантской волной эмоций – а ведь он просто собирался хотя бы одним глазком глянуть, что будет. Естественное, хоть и эгоистичное желание узнать, как отзовется твоя смерть… Наверное, он не ожидал этого. Хотя, сейчас, постфактум, он уже и не помнил, чего собственно ожидал. Как себе представлял это – там. Почему-то ему казалось, что все будет скорбно и торжественно, красиво, печально… ну и все. Без каких-либо подробностей. Атсуши уже давно написал детальные инструкции, что и как делать в случае его смерти. Кого позвать на церемонию, какими словами объявить поклонникам… Не так давно он даже вписал, какие цветы хотел бы видеть на своей могиле, но потом вымарал: было похоже, будто он требует к себе какого-то особого отношения, а ведь цветы на могиле – это уже не то, что зависит от его желания, скорее от желания того, кто эти цветы ему дарит... В любом случае тогда подобное планирование немного успокаивало. Примиряло с грядущим. Но теперь он понимал, что во всех своих инструкциях учитывал только одно: себя, свои желания, свои комплексы и свою благодарность к некоторым людям. А оказалось, что его смерть – вовсе не личное внутреннее дело отдельно взятого Атсуши Сакураи. Конечно же, он понимал, что его семье, его друзьям, его поклонникам будет больно и печально. И заранее переживал по этому поводу, умножать горе в этом мире ему совсем не хотелось. Но, как оказалось, он даже не представлял себе масштабов… Атсуши хорошо знал, что такое любовь, как сильна и как отчаянна она бывает. Он страдал от нее, испытывая чувство сам, и грелся в ее лучах почти всю свою жизнь, с благодарностью принимая тепло от всех, кто эту любовь на него изливал. Он старался давать что-то в ответ, пускай даже не имел возможности ответить взаимностью всем и каждому… он правда старался. Быть внимательным, быть добрым, оставаться снисходительным, даже если кто-то в своем разрушительном чувстве пытался переступить установленные границы. Он пытался каждому дать хотя бы маленькую частичку себя – потому что на своем опыте понимал, как больно любить всем сердцем и не иметь надежды. Не иметь вообще ничего, даже утешения… Атсуши все прекрасно осознавал и считал, что худо-бедно но справляется. Вот только он понятия не имел, что этих людей – так много. Вернее, он знал статистику. Но видеть примерные цифры – продажи дисков, заполняемость залов, количество уникальных прослушиваний на стримингах – это одно, а ощущать этот гигантский вопль горя десятков тысяч голосов… Это совсем другое. Это ошеломляло. Это даже пугало. Но, что самое главное, это накладывало ответственность. Это он, Атсуши Сакураи, своими осознанными действиями привлек всех этих людей, в некоторой степени поставил их в зависимое положение от себя. Да, разумеется, почти каждый из них был взрослой и дееспособной личностью и решения принимал сознательно, но… Атсуши прекрасно понимал свою роль в происходящем. И не мог не попытаться хоть как-то повлиять на ситуацию… – Ты… сильно рискуешь, – сказал Иссэй, когда он рассказал ему о своих планах. Он выглядел встревоженным, и Атсуши немедленно встревожился сам. – Чем? – То, что Имаи-кун тебя видит, это уже не слишком нормально. Атсуши вздохнул, пытаясь усмехнуться. – Ну… Имаи в целом сложно было когда-либо назвать образцом нормальности. Но если он меня видит, значит, это в принципе возможно. Значит, я могу оказывать какое-то влияние на – тот мир? Я знаю, что в целом есть возможность делать что-то в духе «Полтергейста», но мне бы хотелось чего-то менее пугающего… Он сжал ладони одну в другой, уткнулся губами в пальцы, наблюдая за Иссэем, ожидая его реакции. Тот хмурился, задумчиво цедя вино, но молчал, и Атсуши не выдержал. – Я понимаю, что хочу многого, но не могу сейчас бездействовать. Каждый голос, я слышу их все. Даже если я перестану просыпаться от кошмаров, они не дадут мне отключиться ни на секунду. – Ты говорил об этом своему психологу? Атсуши упрямо мотнул головой. – Я знаю, что она скажет. Что я должен отказаться от старой жизни, прервать все связи и начать думать о новой итерации… А я не хочу. Все, чего я хочу, это прийти сейчас к каждому, кто плачет из-за меня, утешить или хотя бы… – Это невозможно, – перебил его Иссэй, наконец-то отставляя бокал. – Их слишком много. – Я знаю. Я стараюсь, изо всех сил, но у меня не получается. Я их чувствую, слышу, но не… как будто не могу приблизиться. – Нет привязки, – кивнул Иссэй с некоторым облегчением и пояснил, заметив его напряженный взгляд: – Даже максимально сосредоточившись, ты можешь прийти только к тем, кого знал лично. С кем у тебя был контакт, к кому ты привязан. А к фанатам ты привязан как общности, а не как к личностям. Так что они тебя не увидят, даже если ты потратишь всего себя, чтобы до них достучаться. Снова. Звучало зловеще, но Атсуши только покачал головой. – Значит, я могу сделать что-то… для общности? Помолчав еще пару минут, Иссэй тяжело вздохнул, словно решаясь на что-то. – Есть теория, что у людей, которые видят призраков, очень сильна связь между сознанием и подсознанием, – сказал он медленно. – Такие люди видят «вещие» сны, замечают странные закономерности в окружающем мире… В общем, твоя целевая аудитория – суеверные мистики или… в какой-то мере не самые психически стандартные люди. – Или спящие… – задумчиво пробормотал Атсуши, глядя в стол. Вздрогнул, поднял взгляд на Иссэя и пояснил: – Ведь во сне сознание как раз и связывается с подсознанием? Иссэй только скептически поджал губы. Но теперь он хотя бы улыбался, совсем незаметно, но Атсуши от этой мимолетной улыбки стало отчетливо светлей на душе. Со снами идея была хорошей и, видимо, единственной рабочей, потому что как Атсуши ни пытался в течение следующих недель, ни одной грозы или хотя бы небольшого ветерка организовать у него так и не получилось. Насчет снов же ему неожиданно помогла доктор Учида. По ее мнению общение с миром за гранью во снах было единственным приемлемым способом взаимодействия с оставленными. Некоторые психиатры даже рекомендовали посещение родных и близких во снах как часть комплексной терапии для тех, кто был слишком травмирован переходом. Коммуникация во снах считалась гораздо менее опасной, чем посещение лично – здесь связь между мирами осуществлялась через прослойку подсознания конкретного человека, что не создавало лишних связей и не высасывало энергию, ослабляя душу. Если честно, Атсуши не чувствовал никакого ослабления, бродя среди живых, но допускал, что это лишь потому, что у него пока слишком много силы, которая вливается в него ежесекундно. Тем не менее, доктор выдала ему вполне действенную инструкцию, с которой у Атсуши получилось за первые же дни практики посетить почти всех близких. Друзья, родные, все, кто ему был важен, все, кого он знал так или иначе лично… Это были сложные дни, за которые он вымотался так, как не выматывался после нескольких месяцев тура. Разговаривать и утешать лично оказалось очень трудно. Мало кто был готов просто принять его уход, смириться с ним. Кто-то плакал и звал назад, кто-то во сне был железно уверен, что Атсуши еще жив, и радовался его появлению. Кто-то внезапно решал, что умер сам, а кто-то злился и едва не с кулаками был готов на него броситься – подсознание, оказалось, обнажало совсем непривычные стороны давно знакомых людей, и Атсуши не переставал поражаться тому, что совершенно не ожидал подобных реакций от тех, с кем, казалось, давно и прекрасно был знаком. Борьба с чужими иллюзиями истощала, и довольно быстро выяснилось, что общение во сне не соответствует той задаче, которую Атсуши перед собой ставил. Проблема снов оказалась в том, что в большинстве случаев люди их проживают, но не запоминают. Он даже поставил эксперимент: каждую ночь приходил к Имаи во сне, а потом – наяву, и оказалось, что из пяти снов он более-менее помнит только один, и то лишь сам факт того, что Атсуши приходил, но о чем они разговаривали, передать может только приблизительно. – Но ощущения, – сказал Имаи, как обычно не глядя в глаза, – ощущения изменились. Хотя, может, это потому что мы разговариваем… вот так. Но стало… проще. Да уж Атсуши надеялся! Потому что реакция подсознания Имаи была для него самой болезненной из всех. Он даже не подозревал, что всегда сдержанный и внешне спокойный Имаи может испытывать такие сильные эмоции. Нет, он знал, что тот в глубине души очень сентиментален и чувствителен, но безумный ураган, который ему пришлось укрощать в течение пяти ночей… он немного пугал. И противоестественным образом льстил. Иногда Атсуши терпеть не мог себя за жадность, но теперь он за нее расплачивался с лихвой. Потому что приходить во сне у него получалось и к людям совсем незнакомым, а, судя по объемам изливающихся на него чувств, если Атсуши действительно собирался обойти всех и каждого, заниматься этим ему придется как минимум несколько месяцев, а то и больше... Возможно, в этом и не было особого смысла, учитывая, как слабо влияли его посещения на сознательную часть психики оставшихся, но… наверное, так сам Атсуши чувствовал себя лучше. При деле. Занятым тем единственным, на что был сейчас способен. Это было тяжело, но он привык к тяжелой работе, тем более, что с тех пор, как он начал посещать фанатов во сне, его собственные кошмары прекратились. Это показывало, что он на правильном пути, даже придавало сил, так что можно было не бояться, что Атсуши внезапно ослабеет так, что будет вынужден срочно перерождаться… – Дело совершенно не в том, что ты ослабеешь, если будешь болтаться там, среди живых, – сказал ему Иссэй пару месяцев спустя, когда они встретились в очередной раз. Выглядел он неожиданно мрачным, и Атсуши встревожился от одного только взгляда на него. – А в чем же дело? – спросил он осторожно. Иссэй покачал головой. – Я тут встретил пару… знакомых, – сказал он медленно, будто бы подбирая слова. – И они рассказали мне несколько… историй? Скорее, легенд. Потому что, ты понимаешь, здесь такая ротация, что мало кто из ныне живущих на этом уровне застал те времена. Когда люди, обладавшие огромной энергетической поддержкой с той стороны, делали ужасные вещи. – Это еще какие? – внутренне холодея, спросил Атсуши. – Например… устраивали побоища. Мстили обидчикам. Провоцировали стихийные бедствия. Или вообще… захватывали тела живых, уничтожая души, которые их занимали изначально. Атсуши замутило от одной только мысли. – Все вот эти сказки про мстительных духов, – продолжал Иссэй, морщась, – на самом деле не совсем сказки. По большей части, конечно, люди выдумывают, но такие прецеденты случались. И все потому, что кто-то не смог отпустить свою прошлую жизнь… – Я не стану делать такие вещи, – растерянно сказал Атсуши. Иссэй тут же солнечно улыбнулся, протянул руку и коротко сжал его ладонь в своей. И тут же отдернулся. – Конечно, Атсуши-кун. Кто угодно, но только не ты… На самом деле, я вспомнил кое-что. Оказывается, чем дольше здесь находишься, тем больше вспоминаешь про свои прошлые жизни… И, как правило, это не самые приятные воспоминания. Атсуши кивнул, тяжело сглатывая. Он прекрасно понимал, о чем речь. Если бы у него был выбор, он бы с удовольствием забыл все, о чем успел вспомнить за эти месяцы. – Вы уверены, что хотите рассказать? – спросил он осторожно. Иссэй кивнул, глубоко вздохнул, будто решаясь на что-то очень страшное. – Дело в том, что это касается тебя напрямую, – медленно начал он. – И… нашей с тобой прошлой жизни, соответственно. Ты, наверное, еще не успел вспомнить, но мы встречались. Тогда – в твоей первой… а моей третьей итерациях. Мы провели вместе почти два года на улице – сбежавшие подростки, на которых объявлена охота… Вернее, охотились за мной. А ты попался просто потому что оказался рядом. Если бы не я… – Нет, – перебил его Атсуши, едва слыша свой голос из-за оглушающего стука пульса. Смешно, у него уже два месяца как не было сердца, но, видимо, разуму требуется гораздо больше времени, чтобы отвыкнуть от тела. – Не думайте так. Это в любом случае была не ваша вина, а… их. Тех, от кого мы бежали. Иссэй покачал головой, снова прерывисто вздохнул, смаргивая невидимые слезы. – Это не все. Самое важное… Мы дали друг другу обещание. Что умрем, если нас разлучат. – Он посмотрел Атсуши в глаза. – Понимаешь? Я думал, будет достаточно перерезать себе горло в тот раз, но… – Вы полагаете, это связано? – спросил ошеломленный Атсуши. – То, что мы… Иссэй на несколько секунд прижал ладони к лицу, закрывая глаза. А потом резко вздохнул, вздергивая подбородок, откидывая волосы назад. – Знаешь, – сказал он с напряженной улыбкой, – есть такая легенда. Еще одна, да… Там, по ту сторону, ты влюбляешься с первого взгляда в тех людей, кто был тебе близок в прошлой жизни. Как будто срабатывают какие-то завязавшиеся в памяти ассоциации, происходит мгновенное узнавание, подтягиваются приятные эмоции… Протягивается связь – из одной жизни в другую, они связываются. И иногда эта связь может оказаться слишком плотной… Он посмотрел на Атсуши, пытаясь улыбнуться – как раньше, легко, зажигательно, почти лукаво... но его лицо кривилось от едва сдерживаемых слез. – Это все объясняет, да?.. – Да, – почти беззвучно ответил Атсуши. – Это все объясняет… Но это не ваша вина… – Моя неосторожность, и… – Пожалуйста. Не думайте так. Даже если все правда, и мы… второй раз умираем вместе из-за одного данного друг другу обещания… Я рад, что мы встретились с вами. В моей первой жизни вы, вероятно, были единственным светлым пятном. В моей… нынешней жизни вы были очень важным человеком. – Атсуши перевел дыхание и покачал головой, чувствуя, как слезы катятся по щекам. – Без вас было очень тяжело жить, правда. Не из-за каких-то обещаний… Я так рад, что мы можем сейчас вот так поговорить. Он протянул обе руки через стол, глядя с надеждой. – Мне этого очень не хватало, – признался Иссэй, вкладывая свои ладони в его, крепко сжимая пальцами. Атсуши чувствовал, как под кожей тонких запястий бьется пульс, словно они все еще живы. И чувствовал себя – живым. – Мне тоже. Очень. Первая жизнь все еще вспоминалась нечетко, но он очень ясно помнил свое первое впечатление от встречи с Иссэем в этой, только что закончившейся. Как обомлел от одного взгляда на это прекрасное лицо, завораживающую пластику, проказливую улыбку – тот был похож на чудесное мифическое существо. Атсуши мучительно пытался вспомнить, кого же этот великолепный мужчина ему напоминает, но так и не смог ухватить ощущение. Дежа вю, вот что он подумал тогда. Ложное воспоминание. О том, что влюбился с первого взгляда, он старался не думать – нет ничего нелепей, чем влюбиться в знаменитость. Нет ничего опасней, чем влюбиться в коллегу. Нет ничего неудобней, чем влюбиться в человека одного с собой пола, если собираешься делать карьеру и находишься на самой первой ступеньке длинной лестницы… Атсуши был тогда не слишком умным пареньком, но даже его ума хватило, чтобы не пытаться себя обмануть. Он просто закрыл глаза на случившееся. Правда, он был бы счастлив, просто посмотри тогда Иссэй в его сторону… так что когда они познакомились, и тот великодушно принял Атсуши, позволил находиться близко… Пришлось лавировать, чтобы не упустить представленную возможность, и удержать себя в руках, чтобы ничего не испортить. Атсуши старался всю жизнь. Как сейчас выяснилось, совершенно напрасно – их встреча, как и смерть, была предопределена. Возможно, и в следующей итерации, если он все-таки решится… – Как так получилось, что вы четыре жизни подряд рождаетесь в такой семье, из которой можно только сбежать? – спросил он, чтобы отвести себя от до сих пор пугающей темы. Об этом следовало думать наедине с собой. И не сейчас. Позже. Когда-нибудь. Иссэй вздохнул. – Просто первые две были слишком короткими. Я не успел ничего понять… Соответственно, мое мнение и не учитывалось в дальнейшем. В первый раз отец исполнил свое обещание матери и утопил меня как щенка сразу же после рождения, потому что я оказался не того пола. Во второй раз я родился мальчиком, но когда мне было три года, он неудачно швырнул бутылкой в мою мать, держащую меня на руках. В третьей… – он потряс головой, закрывая глаза, кудри рассыпались по плечам. – На самом деле тут у меня больше вопросов к моей матери, которая раз за разом пыталась завоевать его расположение, рожая нас с братом. Подозреваю, все дело в ее семье – противиться воле родителей она не могла, а ее отец договорился об этом браке, едва узнав, что у него родилась девочка. В прошлый раз я погиб в достаточно сознательном возрасте, но она убедила меня, что теперь-то уж все будет хорошо… ну, эта попытка и правда была пока самой удачной. Но если я решусь на следующую итерацию, пожалуй, над выбором семьи стоит подумать лишний раз… Если. Чем дальше, тем ближе Атсуши заставлял себя подпускать мысль о подобном развитии событий. Истерическое отрицание и безотчетный страх потери понемногу ослабевали, позволяя рассуждать – хотя бы совершенно отвлеченно – о возможности пойти дальше. – Что будет, если я останусь здесь? – спросил он доктора Учиду в один из визитов. – В смысле… совсем останусь. Она сухо кашлянула и поправила очки, избегая смотреть ему в глаза. – Какое-то время вы сможете вести обычную жизнь – лет пятьдесят точно, в вашем случае, скорее всего, даже больше. Но потом, когда из вашей реальности уйдут люди, которые вас знали, которые о вас помнят… Вы перестанете существовать. – Я умру? – просил Атсуши прямо. – Да, – она вскинула на него острый взгляд. – И уже окончательно. Ничего не останется. Атсуши кивнул. Примерно так он себе это и представлял. Мама говорила об этом: что у нее после смерти в прошлой жизни было очень мало времени, чтобы уговорить их с братом попробовать еще раз. Она оставалась единственной, кто о них помнил, так что на все было около пары дней, пока соседские кумушки будут перетирать сплетни, вспоминая участников недавних событий. Но сейчас-то ситуация была совсем иной. – Не забывайте и о том, что с уменьшением количества воспоминаний о вас на той стороне качество вашей жизни здесь будет ухудшаться, – добавила доктор Учида. – Сейчас, в первые месяцы после перехода, о вас вспоминают даже те, кто не знал или уже давно не помнил о вашем существовании. Ваш мир здесь ярок и наполнен красками и деталями, потому что у вас очень много энергии. Которую вы, надо сказать, довольно щедро тратите на прогулки за гранью и прочие капризы. Но чем дальше, тем скудней будет поступающий поток, и тем сильней ваш мир здесь будет выцветать и сужаться… Атсуши упрямо смотрел в пол, хмурясь, и доктор Учида сменила тон. – У вас, безусловно, есть время, чтобы подумать, отдохнуть, – сказала она мягко и участливо. – Вас никто не подгоняет, господин Сакураи. Даже если так кажется… Поверьте, я работала с людьми, которые были в похожей на вашу ситуации. И я опасаюсь, что вы спрячетесь в иллюзии покоя и не сможете отвязаться от прожитой жизни. А ведь у вас впереди их может быть еще много, и все – лучше предыдущей. От разговоров о следующих жизнях Атсуши почти физически подташнивало. Рано или поздно какое-то решение придется принять, но ни одно из них не вызывало у него ничего кроме инстинктивного отторжения и страха. Отказаться от нового круга – и навсегда остаться тенью самого себя, жить прошлым, питаться остатками былой славы, постепенно истончаясь и оскудевая. Какая может быть мотивация у жизни здесь, за гранью, если это, по сути, и не жизнь – ведь здесь невозможно к чему-то двигаться, ставить себе какие-то цели. А если согласиться… То потерять все. В первую очередь себя. Да и… всех. Абсолютно всех, кто был в его жизни. Конечно, доктор Учида уверяет, что если грамотно проработать все контрольные точки, следующая итерация его жизни станет гораздо счастливей и успешней. Но какое до этого дело Атсуши, если его самого уже не будет?.. – Если… – через силу произнес он, морщась. – Если я все-таки… пойду на это. Изменится все. Совсем все. И… что станет с моими детьми? Мама была уверена, что не выйди она замуж за отца во второй раз, Атсуши с братом бы не родились. Но если он собирается переписывать свою жизнь начисто, там точно не будет места случайной беременности, да и со своей второй женой он вряд ли встретится. И что тогда? У его детей не будет шанса на следующую жизнь?.. – Нет, нет, что вы, – почти испуганно покачала головой доктор Учида, нервно поправляя очки. – Они, безусловно, смогут пройти весь путь, насколько они этого пожелают. Просто они родятся, возможно, у других родителей. Или же… дизайн вашей жизни будет скорректирован так, что они родятся у вас, но в другое время. В общем-то, этот вопрос зависит исключительно от их собственного решения. – То есть… я тоже могу родиться у другого отца? – Да, безусловно. У другого отца, у другой матери, если ваша мать примет решение остаться здесь навсегда. Разработкой дизайна занимаются высококвалифицированные специалисты, вы сможете спланировать свою новую жизнь в мельчайших подробностях – до первой контрольной точки, разумеется. Дальше вариации просчитываются примерно, но общую канву почти всегда удается сохранить, если личность обладает отчетливо выраженным характером. В вашем случае, думаю, это не предоставит особых сложностей. Это все так слабо укладывалось у него в голове, что Атсуши предпочитал даже не задумываться слишком, как работает эта система. По всему выходило, что реальность перезаписывалась каждый раз, как кто-то решал прожить свою жизнь заново, но ведь в каждой из реальностей были миллиарды людей, влияющих друг на друга? Что происходило с их жизнями? А потом, когда каждый из них тоже решал переписать себя еще раз – как он стыковался с остальными миллиардами? Какие-то люди пытались объяснить происходящее Атсуши в самый первый его день после смерти, но, если честно, в тот момент его меньше всего волновало устройство загробного мира. Он был подавлен и испуган, и его оставили в покое, предложив обращаться, когда он придет в себя и будет готов… И, кажется, Атсуши до сих пор не был готов. Более того, ему было пока что плевать на сложные подробности… за исключением некоторых конкретных моментов. – Если… мой отец будет другим человеком, – начал он медленно, стараясь подбирать слова, – то… у меня будет другое лицо? – Да, конечно, – ответила доктор Учида тут же. – Внешность в черновых итерациях зависит от физических параметров родителей. Черновые итерации… ну и выражение. Как обесценить всю твою жизнь двумя словами. Атсуши хмыкнул, невольно испытывая облегчение. Ну вот и все. Ничего и решать не пришлось. Если у него будет другой отец, тогда ничего не получится. В том возрасте, который кардинально изменил жизнь Атсуши, внешность была его единственным козырем, благодаря которому он получил место вокалиста и в итоге всю свою дальнейшую жизнь. Если он будет выглядеть как-то иначе, у него точно не будет этого лица, он точно не сможет добиться ничего и просто сопьется в своей деревне… – Вы только имейте в виду, – перебила его размышления доктор Учида, – что в другой семье у вас изначально не возникнет тех проблем, от которых вы отталкиваетесь. Ваша жизнь начнется легко и гладко, вы вырастете уверенным в себе человеком, ваши нынешние страхи и проблемы останутся только легким эхом, иногда портящим сны. Вам, возможно, даже не потребуется выходить на сцену, чтобы почувствовать себя живым… А если такая потребность и сохранится, у вас будет достаточно сил и уверенности в себе, чтобы сделать первый шаг с любой внешностью…. Красивых людей много, господин Сакураи. А выдающиеся добьются своего, как бы ни повернулась жизнь. В этом и была одна из самых главных проблем. В том, чтобы добиться своего. – Дело не только в сцене, – сказал он тихо. Признаваться в этом вслух раньше было его любимой забавой – все равно никто не поверит, а ощутить на несколько секунд восторг свободы было невероятно ценно. Говорить же об этом сейчас было все равно что выдирать из себя сердце. – Дело в Имаи. Иногда у Атсуши складывалось такое ощущение, что всей его жизнью управлял страх. Страх вынуждал его прятаться, ничего не хотеть, ничему не верить. Ведь лучше ничего не иметь, чем потерять, верно? Он был пассивным. Он был недоверчивым и скрытным, и даже любовь, которую ему дарили другие люди, помимо радости вызывала еще и опасение: а вдруг ее отберут? И Атсуши останется снова один, в холоде и темноте… Проблема была в том, что опасение зачастую ощущалось ярче любой радости. И Атсуши отказывался – от возможностей, от отношений, от… всего. То, с чем он в результате оставался, приходило само по себе, случайно. Он ничего не мог добиться сам. И даже если пытался… Кто-то, глядя со стороны, мог бы сказать, что Атсуши везет в любви. Женщины его выделяли, стремились привязать к себе, окружить заботой и теплом – и поначалу он с радостью поддавался этим стремлениям, еще не понимая, к чему это приведет. Но через какое-то время беспокойный, испорченный мозг принимался портить все. Это все ложь, начинал нашептывать он все громче и громче. Этого не может быть, не с тобой. Твоя жизнь не здесь, в любви и уюте, в объятиях доброй женщины, которая с тобой нежна и заботлива. Твоя жизнь – там где боль, неуверенность и страх, это то, с чем ты умеешь справляться, без чего уже не можешь существовать. Иногда Атсуши казалось, что долго и стабильно он может любить только тех, кто никогда в полной мере не ответит ему взаимностью, но и не отпустит совсем, даря время от времени жалкие крохи внимания и благорасположения. Ни одна из женщин, с которыми он был, оказывалась на это не способна – они или любили в ответ, омывая страстью, вниманием и лаской, или были холодны и равнодушны, вовсе не подпуская к себе, предпочитая тратить время на тех мужчин, к которым на самом деле испытывали чувства. Возможно, дело было просто в том, что он всегда любил достойных женщин, а нуждался в такой, которая бы сознательно мучила его… К счастью – к счастью ли? – в его жизни были не только женщины. Кто-то скажет, что любовь и дружба – понятия из разных категорий, но в жизни Атсуши не было отношений более продолжительных, страстных, согревающих и одновременно болезненных, чем отношения с Имаи. Да, он почти всю жизнь был влюблен в Иссэя, но его любовь к Иссэю была совсем другого рода. Легкая, воодушевляющая, пьянящая, словно шампанское. Страсть (теперь-то уже наконец можно было себе в этом признаться), влюбленность, восхищение, уважение… Ни капли тяжелых чувств, Иссэй, возможно, был единственным человеком, с которым Атсуши удавалось радоваться каждому моменту вместе, несмотря на то, что роднила их скорее печаль, чем радость… Возможно, дело было в знакомстве из прошлой жизни, но… сейчас Атсуши уже был уверен, что это – сам Иссэй. Его суть. То, какой он есть. То, как он влиял и действовал на Атсуши. С Имаи все было совсем иначе. Вероятно, будь они любовниками, они бы не протянули вместе так долго, но что-то подсказывало ему, что даже раздели они в свое время постель, ничего бы в их отношениях не изменилось. Имаи не был к нему жесток, нет. Он не манипулировал, не срывал на Атсуши злость, не устраивал ему эмоциональные качели – специально. Имаи просто периодически забывал о его существовании, не замечал его знаков внимания, молчал и вообще практически отсутствовал в мире Атсуши. И когда тот уже начинал смиряться с пустотой на месте любимого и жизненно необходимого человека, неожиданно появлялся с самым прекрасным и искренним признанием в любви, которое только можно было себе представить. Он приносил музыку и отдавал ее Атсуши, все так же не глядя в глаза, почти ничего не говоря, но чутко вслушиваясь в его реакцию. И в этой музыке было столько чувств, что, казалось, ни одна любовная связь Атсуши не была настолько эмоционально наполненной. Имаи то дарил ему весь мир на ладони, держи, владей, все твое! То замыкался и отстранялся, будто бы и не происходил между ними только что самый прекрасный акт любви, который только возможен между двумя людьми – акт сотворчества. Это было мучительно каждый раз. И близость, и отвержение, и упоительное слияние в практически единый организм, и похожий на смерть разрыв снова на двое – после. Неудивительно, что связь с Имаи оказалась в жизни Атсуши самой продолжительной и болезненной. Самой в конечном итоге важной. Той, которую он не хотел терять ни в коем случае, пусть даже перепишет свою жизнь на сотню раз. И кто бы мог подумать, что полней и искренней, чем за всю жизнь, они начнут общаться после собственно жизни? Конечно, Атсуши не злоупотреблял визитами, понимая, что открытость Имаи объясняется в первую очередь болью утраты, возможно даже чувством вины – он помнил собственное сокрушающее чувство вины из-за ухода Иссэя, хотя и в полной мере осознавал, что никакой ответственности за случившееся нести не может. Но… мысли крутились безостановочно, назойливо проедая до самой сердцевины: нужно было позвонить тогда, и вдруг бы все случилось иначе; в тот раз не получилось встретиться, а если бы все-таки постарался, то обстоятельства пошли бы по другому сценарию… Атсуши знал, что пройди то выступление в Йокогаме штатно, Имаи бы вовсе не стремился к задушевным беседам. Когда тот в последний раз интересовался, как Атсуши себя чувствует? Лет… тридцать назад? Нет, конечно же нет, в нем до сих пор говорило больное самолюбие и жажда внимания. Имаи совсем не пренебрегал своими обязанностями друга и коллеги. Просто Атсуши, как и всегда, было мало. Зато сейчас... Имаи позвал его накануне выступления в Будокане. Не для того, чтобы поговорить о предстоящем концерте, нет, это они достаточно подробно обсудили уже давно. Скорее, он просто чувствовал волнение перед таким серьезным шагом. Атсуши как-то привык к тому, что Имаи всегда уверен в том, что делает, что его силы хватит, чтобы заразить их всех любой новой идеей, подстегнуть их на самые невероятные свершения… Что Имаи всегда спокоен, невозмутим и оптимистичен, и даже если волнуется, то это волнение из-за частностей и мелочей, никак не общего направления деятельности. Понадобилось умереть и заглянуть в его сны, чтобы понять, что в реальности скрывается на самом его дне… Если честно, Атсуши и так знал, вернее, подозревал, что на глубинных слоях, где-то ближе к ядру, Имаи бурлит и взрывается, как гигантская звезда. Эти взрывы очень редко доходили до поверхности, и Атсуши, сам чересчур возбудимый и тревожный, просто предпочитал закрывать глаза на случайные выплески. Имаи ему был нужен сильным и стабильным, таким, чтобы на него было можно тайно положиться в тех моментах, где у самого Атсуши не хватало уверенности... Сейчас же… Наверное, Атсуши бы не хватило ни сил, ни мотивации, ни смелости продолжать, окажись он на месте Имаи. – Это… было страшно? – спросил Имаи будто бы между делом. Атсуши вздрогнул, обернулся – тот смотрел, часто моргая, и вид у него был при этом… – Я не помню, – соврал Атсуши, стараясь не отвести глаз. – Сначала – да, но потом… сам момент… Я, скорее, очень сильно удивился. – Чему? – Имаи смотрел почти жадно и, видимо, сам не замечал, что привстал со стула. – Ну… сложно так, в двух словах. Если честно, я подумал… что все обошлось. Мне стало легче дышать, и начало возвращаться зрение, а потом и слух… Все происходило постепенно, и я решил, что приступ миновал, мне, вероятно, ввели лекарство, и теперь будет лучше… Имаи быстро моргал, приоткрыв рот и не сводя с него глаз, и Атсуши обругал себя – это было жестоко. Вот так рассказывать… – В общем, я пришел в себя, – продолжил он торопливо. – И увидел, что рядом с моей постелью сидит врач. То есть, я подумал, что это врач, но… Наверное, этих людей и правда можно назвать врачами. Они помогают при переходе… – В смысле – смерти? – Имаи никогда не был особо деликатен, но сейчас Атсуши почувствовал облегчение от его слов. – Здесь это смерть, а там – практически рождение… Хотя они называют это «переходом». Переход из одного состояния в другое. У людей часто случаются нервные срывы, так что… Этот человек объяснил мне, что произошло, и пока я не успел толком осознать, сказал, что ко мне посетитель. – Мама? – Да. Она так давно меня ждала… Я чуть с ума не сошел, когда ее увидел. И она была не одна, там… пришло несколько людей, мне потом сказали, что хотело прийти гораздо больше, но врачи позволили только тем, с кем у меня были связаны самые лучшие эмоции. Чтобы сгладить шок… Атсуши невольно улыбнулся, вспоминая свои первые часы после. – В общем, я вспомнил о том, что умер, только под утро. – Он покусал губу, не зная, стоит ли упоминать, но все-таки решился. – Когда ты… позвал меня. – Ты услышал? – Да. Но тогда я не мог прийти… нет, на самом деле мне было страшно приходить. Мне было так хорошо в тот момент, меня окружали любимые люди, я чувствовал, словно вернулся домой. Но стоило представить, что происходит здесь… Я струсил. Прости. Имаи помолчал, глядя в столешницу. Он всегда был таким – игнорировал попытки попросить прощения точно так же, как и любые разговоры о прошлом. Словно прошлого для него не существовало вовсе – так что не было и смысла вспоминать и разговаривать. Но Атсуши точно знал, что стоит за этим упорным отрицанием. То же самое, что и у него самого – страх. И отчаянное нежелание этот страх признавать, позволять ему хоть сколько-нибудь влиять на настоящее или будущее… – Значит, такой рай? – тихо спросил Имаи, не поднимая взгляда. – Они все тебя там ждут? И что, никто не перерождается? Все просто находятся там… вечно? Ох… – Нет никакого рая, – устало сказал Атсуши. – И перерождений тоже нет. Есть только одна единственная жизнь, которую ты можешь проживать бессчетное количество раз, пока наконец не научишься быть счастливым. Пока не доберешься до седьмого неба. – До седьмого неба? То есть, оно существует?.. А сейчас ты на каком? Атсуши тихонько рассмеялся. – На третьем. Оно почти ничем не отличается от того, что здесь… Только людей побольше. – А что, никто не рвется забраться повыше? – Ну почему… Все-таки вечная жизнь – она только там, на седьмом. А на всех прочих небесах ты можешь оставаться ровно столько, сколько тебя помнят по твоей последней жизни. Затянешь с очередным витком и… можно исчезнуть навсегда. Но пройти выше получится только, если прожил более счастливую жизнь. Если стал лучше... не в том смысле, что лучше… для других. Моральней, альтруистичней или… что-то такое. А – для себя. Внутри себя. В общем… мне еще далеко до седьмого. – Занятная схема… Ну, тебе-то и торопиться незачем? Атсуши кивнул, глядя на него с печальной улыбкой. – И некуда. Как бы ужасна ни была моя жизнь, я не хочу ее переписывать с нуля. Сейчас, когда я смотрю со стороны… мне даже нравится то, что получилось. То, что я получил. Не представляю, чтобы у меня хватило сил и удачи пройти подобный путь еще раз и не растерять все хорошее, что со мной случалось… – Ты просто устал. – Возможно… возможно. Тогда я просто подожду. Отдохну. И, может быть… – Да. Просто дождись нас. Мне кажется, это было бы прикольно. Если мы и правда сможем опять все вместе. Подождешь? Астуши сглотнул, глядя на него с неверием. – А… если мы окажемся в результате на разных небесах? Имаи хихикнул. – Ну… я постараюсь не слишком-то радоваться жизни. Атсуши принужденно рассмеялся в ответ, звучало это, конечно… Но Имаи добавил: – Какая разница, куда я попаду, если дальше мы все равно пойдем вместе? От этих слов горло сдавило так, что даже вздохнуть не получалось. Ему потребовалось несколько долгих секунд, чтобы взять себя в руки. – Смелый ты человек. Рискуешь провести еще целую жизнь в моем обществе. А, возможно, и не одну. – Ну… в конце концов, если я хочу попасть на седьмое небо, мне тоже надо научиться быть счастливым. Имаи смотрел вбок, у него подрагивали руки, и Атсуши поспешно отвел взгляд, чтобы не смущать его еще больше. И этого момента искренности было предостаточно, даже чересчур. Он ждал этого всю жизнь, но, оказывается, и сам не был готов… – Ну… зато пока хотя бы удастся от меня отдохнуть, – усмехнулся он через силу, но Имаи только фыркнул и покачал головой. – Серьезно, что ли? Думал, сможешь сбежать от работы? Нам еще… доделывать все. Альбом… и дальше. Куда собрался-то? Атсуши невольно рассмеялся, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. – Ладно… ладно. По крайней мере у вас есть черновик. – У нас, – поправил его Имаи. – Хороший, кстати. – Ну… – Хороший черновик, – повторил Имаи. – Пока сгодится. А дальше… дальше мы напишем еще лучше. Впятером. Атсуши молчал, глядя в пол и боясь поднять голову – слезы заливали все лицо. Он понятия не имел, видит ли их Имаи, но… – Эй, – сказал тот тихо. – Мы будем вместе. И в этой жизни, и во всех следующих. Атсуши всхлипнул, не выдержав. – Ты знаешь, что такие обещания давать чревато? – спросил он срывающимся голосом. – Знаю, – спокойно ответил Имаи. – На то и расчет.

Эпилог

Почему Атсуши выбрал эту школу? Он мог говорить что угодно, но настоящая причина была проста: потому что тут не учился его старший брат. Нет, они не ссорились, даже наоборот были в очень хороших отношениях, но общества друг друга им вполне хватало и дома. Просто Хироши… он был совсем другим человеком. Веселый, энергичный, добродушный – в своем классе он считался заводилой, встречался с самой красивой девочкой школы, и… в общем, Атсуши, тихий, застенчивый и мечтательный, не хотел потеряться в его тени. Вот так прозаично. Плюс, Хироши имел привычку чуть что кидаться на защиту своего младшего брата даже в тех ситуациях, где это совершенно не требовалось. А подобные инциденты сводили и так невеликую мужественность Атсуши в глазах окружающих до совсем мизерных величин. Особенно, если конфликт между братом и обидчиками разгорался из-за того, что кто-то в очередной раз назвал Атсуши «хорошеньким, как девочка»… В конце концов, он уже был взрослым. Пятнадцать лет – тот возраст, когда уже можно потребовать от домашних перестать называть тебя Аччаном, словно пятилетнего, отказаться от постоянной опеки старшего брата и выбрать школу самостоятельно. Найти себе друзей самостоятельно. Найти себе… так далеко он старался не думать, но некоторое странное томление, зародившееся в нем уже пару лет назад, подсказывало Атсуши, что вряд ли он захочет, чтобы его первая влюбленность протекала на глазах у окружающих так же открыто, как это происходило с братом. – Мужская школа? – с сомнением протянула мама, когда он принес домой проспект. – Так ты никогда не научишься разговаривать с девочками. – С таким лицом ему и не понадобится разговаривать, – хмыкнул отец и подмигнул ему, Атсуши стоило всех душевных сил, чтобы не покраснеть и сдержать глупую ухмылку. Далось всем его лицо! – Когда придет время… – Ой, молчал бы, – мама махнула в его сторону полотенцем. – Ты полгода не мог меня на свидание пригласить! Великий соблазнитель. И красивое лицо не помогло! – Ну смог же в результате? – примирительно пробурчал отец, обнимая ее за плечи. – Да, когда я уже чуть не согласилась выйти за другого… Атсуши привычно отключился тогда, погружаясь в собственные волнующие размышления. Историю о том, как отец отбил маму у какого-то неприятного типа, он слышал уже раз сто и помнил наизусть – кажется, этот случай был единственным ярким событием в жизни родителей, и они о нем вспоминали каждый раз, как становилось скучно. Спасибо, что не пытались разнообразить досуг скандалами, как, например, родители одного его друга по средней школе… То есть, как – друга. Они были друзьями до того, как Томо не связался с какой-то сомнительной компанией, а на предостережение Атсуши выдал, что он, такой правильный и трусливый, может катиться к черту, если не хочет становиться настоящим мужчиной. В общем, это стало второй причиной, по которой Атсуши выбрал именно эту школу. Родители заставили Томо продолжить образование, а это означало, что и еще одна старшая школа из списка оказалась нежелательной. И не так чтобы в Фудзиоке в принципе было много старших школ… Эта ему нравилась. Красивое современное здание, не самая уродливая форма, идти от дома далековато, но зато путь лежит через вишневую аллею. Атсуши невольно улыбался, шагая под цветущими ветвями. Яркое небо, мягкий солнечный свет, белая, словно пышная пена, сакура, и легкий ветер срывает невесомые лепестки с деревьев, кружит и бережно опускает – на плечи, на волосы, на подставленную ладонь… Он конечно же нервничал: новый коллектив, новые учителя, первый день учебы – это всегда стресс. Но предвкушение чего-то хорошего, чего-то очень важного и правильного, заглушало естественную тревогу. Уже почти подойдя к дверям школы, Атсуши обнаружил, что один из лепестков зацепился за карман его пиджака, и осторожно снял его, открыл портфель и вложил лепесток между страницами учебника. Это был хороший знак, и его стоило сохранить на память. В ту же минуту, спиной почувствовав чужой взгляд, Атсуши обернулся. И замер – сердце неожиданно кольнуло, желудок стиснуло как от сильнейшего волнения. На него смотрел остановившийся неподалеку другой мальчик – в такой же школьной форме, только на полголовы ниже и с немыслимыми в этих обстоятельствах волосами, выкрашенными в каштановый цвет. У него было такое лицо… Атсуши на секунду показалось, словно он видел уже этого мальчика много-много раз – то ли во сне, то ли просто случайно где-то в городе… Но стоило лишь моргнуть и выдохнуть, как ошеломляющее чувство дежа вю отступило, оставляя его растерянным и смущенным. – Привет, – сказал Атсуши, чтобы не показаться странным. Если о тебе начнут в первый же день в новой школе шептаться, что ты заглядываешься на парней… это точно не то, чего бы Атсуши хотел. – Привет, – согласился мальчик, подходя ближе. Такой тоненький, такой белокожий… Красивый. И тоже явно смущенный. Это неожиданно придало уверенности. – Харуи, – сказал он, протягивая руку. – Харуи Атсуши. – Имаи Хисаши, – сказал мальчик, пожимая его ладонь. Прикосновение заставило вздрогнуть обоих. Они торопливо отступили друг от друга на шаг, Имаи даже отвернулся, но Атсуши заметил, что он растерянно улыбается. – Пойдем? – предложил Атсуши, судорожно думая, как себя вести дальше. – Ага, – Имаи торопливо кивнул и тут же устремился вперед, поднялся по ступенькам, толкнул дверь… не оставалось ничего иного, кроме как следовать за ним. Вот оно. Вот оно и случилось – крутилось в голове все время, пока они пересекали светлый просторный холл школы, поднимались по ступенькам, шли по коридору и искали свой учебный кабинет – конечно же, они оказались приписаны к одному и тому же классу. Они больше не смотрели и не прикасались друг к другу, только перекидывались междометиями и нервными смешками, но Атсуши откуда-то точно знал, что чувствует сейчас Имаи. Хисаши. И это знание наполняло его счастьем, огромным, как весеннее небо.