***
Когда колеса машины съезжают с асфальтированной дороги и начинают шуршать по гравию, а Синь Янь за спиной радостно потягивается, Скар думает, что хуже уже не будет. Когда они останавливаются там, где земля градиентом переходит в песок, упираясь в синющую линию горизонта, Скар думает, что, возможно, все будет не так плохо. Когда они медленно выгружаются, разбирая вещи из багажника, Скар думает, что не все еще потеряно. Когда они осторожно разбредаются осмотреть местность, Скар думает, что есть еще шанс. Когда Скар идет к линии горизонта, чтобы посмотреть на хваленый рыжим придурком пляж, он думает, думает, думает… Он останавливается на краю. Оборачивается к машине, около которой в багажнике роется чудовище. Он думает, думает, думает… — Ты, блять, че, издеваешься? Он думает, что это пиздец. Несколько пар глаз резко поворачиваются к нему. — Что-то не так, Скар? — спрашивает Синь Янь, но Скарамучча ее игнорирует. — Чего ты разорался? — ворчит Мона, выходя из-за машины, но Скарамучча ее игнорирует. — O чем те вопли отчаяния, что сотрясли небеса и низверглись на землю праведным гневом? — говорит Фишль куда-то наверх, куда-то в солнце в разгаре дня, но Скарамучча ее игнорирует. — Что случилось, Скар? — обеспокоенно интересуется Кадзуха, но Скар… кхм… — Чем ты недоволен на этот раз, приятель? — спрашивает Тарталья самым невинным на свете тоном, самым безапелляционным из всех, статус-кво сохранен, все совершенно безвредно, безопасно для детей. И у Скарамуччи не получается его игнорировать. — Скажи пожалуйста, — он подходит отрывисто, дергано, пружиняще, весь наэлектризованный, будто его сейчас коротнет. — Мы че, в Спарте? — О чем ты? — Ой, не коси под долбоеба! — вскрикивает он, потому что видит на чужой роже эту нефтяную улыбку, это зыбучее веселье, искрящееся в чужих глазах. Весело ему, блять. — Скар, да что- — Какого хера там вместо берега ебучий обрыв?! Это пиздец. Это Чайлд Тарталья. Это блядские синонимы. Потому что только он мог такое придумать. Только до него такое могло дойти. Потому что все нормальные люди быстрее таких мудрых мыслей, но этот ебанат любезно остановился в развитии, поравнялся с ними, и они вместе вприпрыжку побежали в светлое будущее. Побежали прыгать с обрыва. — Ну нихера себе, — Синь Янь первая подбегает к краю, чтобы глянуть вниз, и от того, как воодушевленно подпрыгивает интонация в ее голосе, хочется разорваться на части. — Чайлд, почему ты ничего не сказал? — Это был сюрприз, — жмет плечами это чудовище, с улыбкой подхватывая из багажника пакет с едой. — Это был пиздеж, — шипит на него Скар. — Просто Скар бы не согласился поехать, если бы ты сказал, — фыркает Мона, окидывая оценивающим взглядом пропасть. — И правильно бы сделал, — Скарамучча убавляет громкость, потому что это бесполезно. Бесполезно пытаться докричаться до бездны, только сильнее разворошишь омут. И не дай бог оттуда полезут такие же черти, как Тарталья. На самом деле, не такой уж высокий этот обрыв. Это не скала где-нибудь на горе Ёго, не Драконий хребет. Тут, наверное, не больше десяти метров в высоту. Справа виднеется берег, крутой дорогой уходя к месту их остановки. Волны внизу не такие колючие, не норовящие тебя сожрать и не подавиться. Да только одна мысль о том, как ты в эти волны ныряешь, как они складываются у тебя над головой, а ты медленно идешь ко дну, идешь, идешь, идешь… — Скар, ты что, боишься высоты? Он почти подпрыгивает на месте, когда на плечо ложится чужая ладонь. Он почти прыгает с обрыва, когда понимает, что это рука Кадзухи. — Да нихера подобного! — отмахивается он дергано и резко. Ведет плечом, сбрасывая с себя жар, который липнет к нему радиоактивными частицами. Не надо. Не смотри на меня так. Не смотри не смотри не смотри… — Отлично! — Тарталья подскакивает к ним со спины, как самый настоящий, самый стремный хищник. Он сгребает их обоих за плечи, смотрит на обрыв с каким-то нездоровым энтузиазмом, хищник хищником. Такие обычно еще хохочут как ебанутые, и с этим же хохотом скидывают с таких обрывов трупы. Чайлд вот угарает как подыхающий опоссум, это считается? Уже стоит волноваться? Он косит свой синющий, как вода у подножья обрыва, взгляд на Скара, и от его улыбки хочется свернуться в трубочку. Он щурится хитро, щурится понимающе, самым понимающим на свете взглядом. Подмигивает едва заметно, будто у него нервный тик, будто у Скарамуччи после него нервного тика не будет. Он щурится, и в густой мгле его радужки Скар читает: «Не переживай, у меня все схвачено». «Не переживай, я опозорю тебя самым красочным способом» «Не переживай, все будет тип-топ» Тип — он выпускает их из удушающего и отходит ближе к краю. Скар искренне ждет, когда он оступится. Пусть уже вернется в свою родную обитель. Пусть эту хтоническую херь уже сожрет бездна. Топ — он разворачивается и раскидывает руки в стороны, говоря: — Ну, кто первый? Скар застывает. Кто первый — что? Кто первый долбоеб на деревне? Кто первый и единственный отбитый на несколько километров вперед? Кто первый за любой кипиш? Кто первый прыгает с места в карьер? Кто первый и последний, конечный, конченный, самый конченный на этой планете? Кто проживает на дне океана? Ответ один. У Скара на все вопросы только один ответ. Чайлд Тарталья — придурок года! — Первый — куда? — осторожно спрашивает Кадзуха, и Скарамучча поражается его выдержке. Скарамучча вообще много чему поражается в Кадзухе. Потому что вот такой вот Кадзуха — очень поражательный. Всегда поражает и всегда на поражение. Без сражения выигранные войны, потому что отказать его улыбке — преступление мирового масштаба, дальше только несколько пожизненных, только смертная казнь, и после смерти тебя не ждет ни рай, ни ад, ни чистилище. Только пустота, только вечность. Вечность без Каэдехары Кадзухи. Вы же тоже чувствуете этот экзистенциальный ужас, да? — Прыгать, конечно! — оживленный, живучий, ебучий голос Тартальи вырывает из мыслей, потому что это не голос — это воздушная сирена, все лампочки моргают красным, слепят. Тревога, код красный! Древнее чудище вылезло из бездны! Повторяю, древнее чудище вылезло из бездны! — Звездные пути вторят моему поражению, — глухо доносится голос Фишль. — Стой, ты сейчас серьезно? — Мона, переодевающаяся за машиной, удивленно высовывает голову. Скару хочется нервно усмехнуться. Она еще сомневается? Она сомневается, что это чудище не будет нести эту херню на полном серьезе? Святая наивность. — А чего сам первым не пойдешь? — Кадзуха щурится, сложив руки на груди. И то, как блики солнца отражаются в его зрачках... То, как переливаются его совершенно невозможные, совершенно рубиновые глаза... То, как его ухмылка сползает набок по-шкодливому и по-наглому… И то, как Скар рассыпается от этого на атомы… — Я бы рад, — но рыжий ублюдок просто мастерски все портит, снова начиная говорить. В принципе начиная быть в поле зрения. — Но мне нельзя быть первым, — он по-мальчишески закладывает руки за спину, и его мимолетного взгляда, которым он стреляет в Скарамуччу, становится достаточно, чтобы понять. Это пиздец. Ему, Скару, пиздец. — Темнишь ты, приятель, — Синь Янь хмурится сначала на бездну, потом на Тарталью, что, в принципе, одно и то же. Хмурится долго, серьезно и вдумчиво. Так долго, что у Скара внутри начинает теплиться надежда. Неужели есть шанс? Есть в этом мире шанс на адекватность, шанс на спокойное будущее, на тихую смерть в старости? Шанс на спокойную жизнь без Тартальи и его тупых идей? — Но кто сказал, что я против темноты? Я в деле! — восклицает Синь Янь, ставя руки на пояс. Зря, думает Скар. Зря он еще верит в людей. Вот в Тарталью он давно не верит, потому что это не человек — это ебучий монстр. Такой же реальный, как Ктулху, как снежный человек, как крах капитализма. Он сраный змей-искуситель, он бы скормил запретный плод даже самому святому праведнику. Но самое главное, что почти никто его тупую идею не поддержал. А значит, не так уж оно всем и… — Звучит интересно, — говорит Кадзуха, неловко улыбаясь пропасти. Скар молчит. Не говорит ни слова. Даже на Тарталью не матерится, хотя очень хочется. Просто он думает. Думает, что им надо было свернуть в кювет где-то по пути. Думает, что Чайлд Тарталья — ебаное чудище. Думает, что он его ненавидит. Думает, что это пиздец.***
— Ну, мы скоро пойдем? — А ты можешь не задавать этот вопрос каждые пять минут? — Да ладно тебе, Скар. Комедия. Вся жизнь Скарамуччи — ебучая комедия. Такая прямо несмешная, тупая, просто наитупейшая. С элементами артхауса, потому что этот диалог уже сегодня происходил, точно происходил. С элементами романтики, в которой Скар очень неромантично вздыхает по Кадзухе. С элементами экшна, где экстремальные условия вынуждают героя прыгать с обрыва под взрывы за спиной. И с элементами хоррора, потому что Чайлд Тарталья. Потому что эта хтоническая мразь каждый раз почти подскакивает с места, стоит Синь Янь десятый раз за час упомянуть его тупую затею, но каждый раз наэлектризованно садится обратно за импровизированный стол, когда Мона холодно его осаждает. «Еще не время», говорит она. И действительно, еще не время. Сейчас не время, через час не время, никогда не время. Можно этого времени вообще нахрен не будет? — Да сейчас, через минут десять пойдем, — говорит в итоге Тарталья, закидывая в рот чипсину. — Ну наконец-то! — вскидывается Синь Янь, хлопнув в ладоши. — Только это вы без меня, — Мона взмахивает ладонью в воздухе, отпивая сок из стакана. — Я приехала отдыхать, а не пробовать демо-версию самовыпила. — Я тоже изволю отказаться от вашего полета на крыльях ночи, — кивает в унисон ей Фишль. — Я тоже не пойду, — выпаливает Скар, осторожно оглядывая остальных. Пожалуйста, пусть прокатит. Но ему не прокатывает. Потому что прокатывается по нему только Тарталья. Прокатывается, как катком. Прокатывается беспощадно и безнадёжно. — Э, не-не-не! — чудище подкрадывается к нему поближе, приобнимая за плечо. — Тебе категорически запрещено отказываться! Скар стреляет в него взглядом. Взглядом «Мне не нужна твоя сраная помощь». Взглядом «Хватит пытаться свести меня с Кадзухой, это мое личное дело». Взглядом «Иди нахуй». Тарталья смотрит на него в ответ взглядом-щитом. Взглядом-защитой. Взглядом-адвокатом. Взглядом «Тебе не укрыться от моего желания тебе помочь». Взглядом «Я ведь все равно тебе помогу». Взглядом «Иди нахуй». Скар думает, что никогда у него не было таких красноречивых переглядок. Скар думает, что это пиздец.***
Следующие десять минут были пыткой. Следующие десять минут приходилось отсчитывать в топком, липком страхе. В глубоком глубинном, как волны, облизывающие подножие обрыва. Скарамучча наблюдает, как все неторопливо встают из-за стола, как Синь Янь задумчиво вглядывается в воду, как Тарталья меряет шаги к прыжку, задорно поглядывая на Скара, как Кадзуха ободряюще ему улыбается, и внутри что-то туго скручивается. Сворачивается мерзко и склизко, хочется вывернуть это наизнанку, вытащить из себя, выскрести. Скаарамучча слышит, как Тарталья говорит: — Ну че, погнали? И понимает, что выскребать нужно ошметки его сердца, которое взорвалось в грудной клетке от страха. Синь Янь, будь она неладна, отвечает на это радостным возгласом. — Ну-ка, разойдись! Все мигом шарахаются по сторонам, мир на секунду застывает. Она разбегается в несколько широких шагов. И прыгает. Просто. Берет и прыгает. Ну почему Скар общается с конченными людьми? Все против воли следят за ней взглядом, подойдя на несколько шагов ближе к краю. Слышится глухой хлопок, волны с шипеннем сбиваются в пену. И на короткую секунду Скару кажется, что они сейчас передумают. Точно передумают, когда Синь Янь не появится на поверхности. Но она оказывается на редкость живучей (видимо, понахваталась от хтонического чудища), поэтому она бодро выныривает, убирая волосы назад. — Это охеренно, ребят! — кричит она, медленно плывя к мелкому берегу неподалеку. — Давайте, прыгайте! Это пиздеж, думает Скар. Она явно врет. Сколько Тарталья заплатил ей за то, чтобы она разыграла этот спектакль? Сколько он ей заплатил, чтобы она подыграла его клоунскому шоу? Скар даст в два раза больше, если она скинет Тарталью отсюда. — Ну, раз ты настаиваешь, — отвечает ей Кадзуха, сложив руки рупором. Он отходит на несколько шагов назад, примеряясь к расстоянню разбега. У Скарамуччи замирает сердце. Стоп, он же не серьезно…? — Увидимся внизу, — на чужих губах поблескивает улыбка. Кадзуха подмигивает Скару, а через секунду он уже летит вслед за Синь Янь. Скар смотрит ему вслед. Смотрит и охуевает. Смотрит и видит перед собой только алые глаза, которые ему подмигивают. Видит только Кадзуху, который ему подмигивает. Пиздец. Это пиздец. Это такой пиздец, что Скарамучча забывает о главной проблеме. О главной проблеме всей его жизни. — Самое время к нему присоединиться, — приторно раздается над ухом, и Скар отпрыгивает на метр назад. Чайлд Тарталья смотрит прямиком на него и лыбится. — Я не буду прыгать, — чеканит он, кажется, десятый раз за день, как будто это действительно может переубедить рыжего придурка. — Здрасьте, — он ставит руки в боки, нахмурившись. — Простите, а для кого я это все устраивал, м? — Никто тебя не просил. — Ты не просил и покупать тебе лекарства, когда свалился с простудой, — невинно перечисляет Тарталья, загибая пальцы. — И не просил вызывать скорую, когда ты сломал ногу. Не просил тебя забирать, когда ты потерялся в каких-то ебенях. Скар поджимает губы. — Допустим, — выдыхает он белым флагом. Делает шаг вперед. — Но это, — он тыкает пальцем на край обрыва, где еще минуту назад ему подмигивал Кадзуха. — Тебя не касается. Этот говнюк в ответ ему улыбается. Он улыбается ему самой яркой, самой радиоактивной из всех улыбок. А потом резко хватает Скара за плечи и тащит к краю. — Возможно, — кряхтит он, когда Скарамучча начинает упираться, — Но ты все равно прыгнешь. — Иди нахуй! — шипит Скар, пытаясь отпихнуть от себя чужие лапы. — Ты хочешь, чтобы я сдох?! — Я хочу, чтобы Кадзуха охуел от того, какой ты крутой. — Я и так самый крутой! Вообще самый пиздатый. Так что отпусти меня, блять! — Да щас! — Да, сейчас! — Нет. — Отъебись! — Нет. — Пидора от- — Ну вы чего там? Когда громкий голос Кадзухи из воды долетает до Скара, мир на секунду замирает. Он смотрит вниз рассеянно, почти зачарованно. Каэдехара приветливо улыбается ему из воды, сложив ладони на лбу козырьком. — Я, — начинает Скар подрагивающим голосом.— Мы тут это… А потом чувствует, как равновесие растворяется под его ногами. Чувствует неизбежность, чувствует обреченность, чувствует пиздец. Чувствует руки ебучего Тартальи, который толкает его в спину. —Спа… «Спасите», — хочется заорать ему до хрипа. Но по пути оно трансформируется и выходит из горла звонким: — Спасибо, блять! Шлепок об воду. Волны с шипением схлопываются над головой. Комедия. Его жизнь — блядская комедия. Когда ему удается выскрести себя на берег, солнце, кажется, слепит особенно колко. Скар ложится спиной на рыхлый песок, раскинув руки в стороны. — Что, неудачно приземлился? — спрашивает Синь Янь, тыкая его ногой в бок. Веселая такая, блять. — Друзей неудачно выбрал, — мрачно бросает Скар, нехотя открывая один глаз. Много чести смотреть на нее сразу двумя. — Ты ничем не ударился? — раздается над головой, и Скар давится солнцем в воздухе. Он резко садится, вперившись взглядом в Кадзуху. — Ты как-то больно упал, могут синяки остаться. И то, как обеспокоенно на него направлен чужой рубиновый взгляд, заставляет Скарамуччу подскочить на месте. Бедро от этого движения почти сводит. Точно будет синяк. — Да все замечательно, — выпаливает он, чувствуя как приливает жар, волнами накатывает от горящего синяка ко всему телу, концентрируется на щеках. — Вы с Тартальей что-то не поделили? — осторожно спрашивает Каэдехара, наблюдая, как Скар с кряхтеннем поднимается на ноги. — Вы, кажется, спорили. Мозг, думает Скар. Мы не поделили с ним мозг. Потому что это чудище природа явно обделила. — Не, — отмахивается он, равняясь с Кадзухой, — Небольшое недопонимание, вот и вс… Скар не делает и шага дальше, тормозит, как вкопанный. Жмурится, когда картинка перед глазами скручивается в карусель, растекается в наркотический трип. — Скар? — слышит он настороженное сбоку, но ответить сил у него нет, потому что язык у него сплетается, завязывается морским узлом, путается в словах, вязнет в них. Ноги подкашиваются ровно в тот момент, когда Скарамучча думает, что хуже быть не может. Белый шум, темнота с шипением схлопывается над головой.***
Реальность возвращается в саму себя медленно и нехотя. Ворочается, растопленная солнцем, притупленная маревом, растекается перед глазами. Но ей приходится собраться обратно, когда Скар через силу открывает глаза. — Ну слава богу! — восклицает кто-то прямо над его ухом, и этот возглас теннисным мячиком отскакивает от стенок черепной коробки. Скарамучча морщится, оборачиваясь назад. Синь Янь смотрит на него широко распахнутыми глазами. — Очухался! — этому ее точно Тарталья научил. Ебаный снежнайский. — Мы уже думали, что ты умер, — флегматично замечает Мона, но Скар даже с размытым сознанием видит, как она нервно постукивает пальцем по сгибу локтя. Он медленно вертит головой по сторонам, оглядываясь. Обнаруживает себя на складном стуле за их имровизированным столом. Когда только успел тут оказаться? — Да почтил нас своим возвращением из небесных чертог наш друг, и сами звезды ему благоволят, — облегченно вздыхает Фишль, прикрыв глаза. — Только, — Скар прикладывает пальцы к вискам. — Только не говорите, что я… — Да, ты был в отключке, — выпаливает Синь Янь и, опережая вопрос, добавляет. — Минут десять-пятнадцать, никто не считал. Скар молча ей кивает. А потом переводит взгляд на Тарталью. И от такого вида ему становится даже как-то не по себе. Чайлд весь как-то сжался, скукожился, ссухофруктился, уменьшился в размерах. Взгляд с земли он не поднимает, только губу закусывает с какой-то досадой, с горчащей в воздухе виной. Скручивает пальцы, словно собирается каждый из них сломать. Из него пропадает вся эта хтоничность, вся эта чудовищность, вся эта долбоебистость. Он теперь больше похож на собаку, разодравшую диван, которую спалили хозяева. На собаку, скинувшую лучшего друга с обрыва. — Господи, Скар! Но из разглядывания рыжего дебила его вытягивает чужой голос, от которого по спине тут же бегут мурашки. Кадзуха смотрит на него с каким-то первобытным ужасом, со статическим напряжением. — Ты нас так напугал! — он в два шага оказывается на расстоянии вытянутой руки, и Скарамучча не знает, куда ему девать остатки, ошметки воздуха. Они все равно ему уже не нужны. — Но потом до нас дошло, что хрен мы что вызовем в какую-то глушь, — вставляет Синь Янь между делом. Скар отвлекается на эту реплику всего на секунду. И в эту же секунду он успевает в удивлении распахнуть глаза. Кадзуха стискивает его в объятиях до хруста костей. Его влажные волосы пахнут водой и ветром, щекочут плечо. Скарамучча отвечает на объятия медленно и неуверенно, чувствует, как все мышцы разом наливаются свинцом. Заливаются осознанием того, что Каэдехара его обнимает. Заливаются краской, разливаясь жаром на щеках. — Не смей так больше делать, — бурчит Кадзуха, и его голос мурашками рассыпается по телу. Скар борется со своим сознанием, которое снова планирует потеряться, поэтому смотрит за спину Кадзухи. Смотрит и натыкается взглядом на Тарталью. На Тарталью, который неуверенно и робко… Но давит самую дебильную на свете улыбку. Хитрую такую, победную, триумфальную. Преодолевая стыд, преодолевая все человеческое, что даётся ему легче, он находит в себе силы заглянуть Скару в глаза. И одними губами шепчет: «Не благодари». И Скару бы впору разозлиться. Наорать на Тарталью, высказать ему все, что он думает, послать его на все четыре стороны, чтобы его разорвало на части, как в средневековье, обрубить с ним все общение, никогда больше с ним не разговаривать, никогда его больше не знать, никогда его больше не видеть. Бросить его с обрыва в воду, чтобы его забрало уже на дно, чтобы он уже вернулся домой, как и положено всем хтоническим чудовищам. Потому что он заслужил. Но Скар ничего из этого не делает. Скар только сильнее стискивает Кадзуху в объятиях, закрыв глаза. Он ненавидит Чайлда Тарталью. Ненавидит так же, как любит Каэдехару Кадзуху. Ненавидит так же, как прыжки с обрыва. Ненавидит так же, как обмороки. Ненавидит так же, как и его тупые идеи, которые всегда срабатывают.