Нити и узоры

Наряд Ганимы, как и приличествует фрименской невесте, черным-черный. Как полночь над Барьерной Стеной. Шелк, упруго вздрагивая на плечах, золотится звездами в свете плавающих под потолком круглых ламп. Глаза новобрачной тоже сияют — счастьем. Хочет быть счастлива и заслуживает этого. Свадебный обряд фрименов простой, только родителей Ганимы нет в живых: поэтому принц Фарад’н положит крюки подателя к ногам Стилгара — от имени родни невесты, — и Ирулан, представляющей сторону жениха. Тихие шаги по покрытому циновками полу. Простенькие яркие узоры, все домотканое, связанные вручную усилиями матерей, теток, бабок, родственниц… Орнаменты-молитвы, о воде, о Пряности, о предсказаниях, о добром будущем — для детей. — Ах, йа-а-а-а… Пусть счастье поселится в твоем доме навсегда. Весна Пустыни… — произносит в восхищении старуха-шэдаут, тоже в черном по поводу праздника, ловко вплетая бусины в затейливые косы из рыжеватых волнистых волос Ганимы. Похожа на Джессику, вздыхает про себя Ирулан, и глаза, теперь «синие-на-синем», наверное, были бы светло-зелеными, если бы не Пряность. Похожа. Но больше в ней от аль-йяния, «феи» по-фрименски, эльфа — если пользоваться понятиями каладанской мифологии. Невозможно ошибиться, и Ирулан читает про себя одну из давно выученных защитных литаний. Успокаивает себя. Ведь Чани тоже смотрит сейчас на них. Из небытия, из пред-Вечности. Тоже видит улыбку Ганимы, тоже считает бусины. Шэдаут, высохшая до пергаментного за годы жизни в пустыне, льет едва слышный речитатив над убором новобрачной. Ирулан, которой позволено присутствовать, любуется, хоть и знает детали обряда почти наизусть. Жаркий ветер снаружи почти не проникает сюда, в прохладу сьетча, однако занавесь над входом слегка колышется, то от шагов, то от легкого сквозняка. Снаружи тоже тишина. Женщины, все утро готовившие угощения и украшавшие зал для сбора, уже разошлись по своим йали — расписывать ритуальной краской тела и лица, пить кофе с Пряностью перед ночной церемонией и вволю сплетничать. Все ждали, что сестра-нареченная будущего императора остановится в большом йали вождя, и семья Стилгара готовилась к приему гостей из столицы. Но сайаддина-предвидящая, сдвинув почти отсутствующие брови на переносице, грозно обведя взглядом и Стилгара, и Хару, и детей, объявила, что МуадДиб захочет видеть свою кровь в своем доме. Ирулан, выдыхая напоенный Пряностью воздух, расправляет ладонью складку на собственном платье. Не укрывается от взгляда Ганимы. Она останавливает старуху жестом, отстраняясь. Шелестя одеждами, непривычными, широкими — чтобы ничего не сдерживало невесту, если она в любой момент до принесения клятвы решит уйти с собственного бракосочетания, — Ганима делает несколько шагов, и только теперь Ирулан замечает, насколько Ганима выросла за последние несколько недель — пока ждала Лето и тосковала по нему, опасаясь, что не увидит его больше живым. Оборачивается на шэдаут, собирающую гребни и заколки из мягкой кости пустынного орри, бусины, рассыпавшиеся по расписному блюду перед небольшим зеркалом. Та торопится, кланяясь, пятясь, закрепляя плотнее накидку-абу на плечах. Оставив на пороге жест-талисман в знак прощания, исчезает за упавшей занавесью. — Тебе следует сдерживать себя, — Ирулан начинает, как всегда, с поучений. Но Ганима привыкла, поэтому спокойно игнорирует это характерное принцессе проявление нежностей. Она опускается на колени — и Ирулан, точно знающая значение и этого ритуала, едва не спасается бегством. — Вся вода мира, все потоки… — начинает Ганима, и глубокие, распевные интонации, разливаются по тишине йали. — Вся вода принадлежит моей матери. Воспитание императрицы Анирул, посвящение в сестричество Сокрытого чина, долгие годы в школе на Валлахе IX — Ирулан совершенно спокойна внешне, хоть и не понимает, за что Ганима наносит ей этот удар. Она — не Чани. Она не должна принимать этот прощальный дар покидающей дом дочери. Ритуал фрименов. Ирулан знает их все наизусть. Невеста склонится до земли и затем поднесет к лицу край головного покрывала матери, утирая несуществующие, символические слезы, — отдавать воду по-настоящему полагается только мертвым. Так и происходит, и, как только шелковая вуаль вновь ложится вровень с подолом платья, Ганима поднимается, глядя в лицо Ирулан. Ритуал выполнен. Потолочные лампы становятся чуть ярче — по жесту. Что-то в маленькой приемной зале, полной истертых, как циновки на полу, воспоминаний, неуловимо меняется. Ганима, всматриваясь, читает Ирулан, видит насквозь, смотрит, как запись нейрофильма. Что-то в юном лице с чертами пустынного эльфа истончается, заостряясь, и из Не-Бытия на Ирулан смотрят совсем другие глаза. Синие-на-синем. — Будет, принцесса, — и Ирулан безошибочно узнает свою собеседницу. — Будет тебе. Ирулан не спрашивает, зачем Чани здесь — потому что Чани всегда здесь, со дня рождения близнецов — и собственной гибели, — она, уже вошедшая в поток Памяти Предков, незримо присутствует там, где они, бережет, наблюдает. Ирулан только задается вопросом, зачем Ганима это делает, зачем сталкивает мать и мачеху в этот момент. Зачем призывает ее из глубин потока памятей. Зачем читает ей, Ирулан, молитву, предназначенную другой женщине, которую Ганима и не видела никогда, слова которой должна была слышать только Чани. Только вот, на беду или на счастье, в Ганиме слишком много не столько от родной матери, сколько от отца. Поэтому принцесса поверженного дома не озвучивает ничего вслух, точно зная, что это бесполезно. Пол Атрейдес. — Твое по праву, — звучит голос Ганимы, и Ирулан узнает его, и, против воли и рассудка, мелкий озноб охватывает руки, но теперь уже все равно — и страх, и не-страх равны перед Муад’Дибом, которому и после смерти открыты все истины. Она отступает — на шаг, не меняясь в лице, не отводя взгляда. Дар Ганимы — принят. Ирулан склоняется — перед будущей императрицей, супругой нового Падишах-императора, перед равной себе — теперь, — перед повзрослевшей дочерью, которую теперь надлежало отпустить на волю. Она отдает воду — как и Ганима, отирающая драгоценные капли со щек Ирулан собственными ладонями.

***

Зал полон — но в полной тишине слышен лишь плеск Хранилища, удары капель о поверхность да гул фильтров. Вода. Драгоценнее в этом мире только Пряность, но пряность меряется соляриями, имперской валютой, а цена воды — жизнь. Лицо Ганимы не закрыто, она улыбается — всем, сьетчу, Стилгару, Ирулан, будущему мужу… Но более всего — Лето, номинальному супругу-императору, оставшемуся где-то далеко, у Барьера. Удар шести посохов — над пустынной полночью, восход Малой луны — свидетеля состоявшегося бракосочетания. Невеста вкладывает руку в ладонь жениха — и на ней остается сплетенная самой Ганимой последовательность, бусины и нити, обязательство любить и почитать до конца дней. Стилгар, в церемониальной мантии, также приносит клятву и сообщает всем собравшимся от имени Ихван Бедуин, что кочевое братство, народ фрименов, дает свое благословение союзу Ганимы бинт-Пауль и Фарад’на бен-Далак, обещает заботиться о них и их потомках, обязывает каждого фримена принимать в своих домах, прятать от непогоды, делить воду и защищать от скверны. Слова клятвы падают на гладко вытоптанный пол Зала Сходов, как дар воды по капле стекает в хранилище. Ирулан повторяет их, как и сотни фрименов вокруг, наполняя верой в лучшее будущее. Принц Фарад’н, тоже в церемониальном, в потускневших золотых львах дома Коррино, выглядит смущенным — и счастливым. Ганима, в безупречно черном, уже знает, что так и будет.